Поляна была широкой, заросшей травами и цветами. С нее открывался прекрасный вид на красивую речку и небольшое село Герасимово. Наверное, все так было и тогда, когда на опушке леса, на самом краю поляны стоял барский дом с дворовыми усадебными постройками. Теперь от имения в нескольких местах остались ямы-колодцы, заросшие и почти высохшие пруды, запрятавшиеся в зарослях кустарника. Кое-где можно угадать остатки фундамента и парковых дорожек аллей. Я ходил по остаткам усадьбы и думал: как же могло случиться, что из такой глуши шагнул в историю моряк, навсегда вошедший в судьбу русского Дальнего Востока и отечественного военно-морского флота?

Усадьба Невельских привольно располагалась в двадцати верстах от уездного города Солигалича Костромской губернии, на месте пустоши Дракино. Солигалич возник в связи с развитием соляного промысла — соляные варницы, располагавшиеся здесь, упоминаются еще в 1332 году — отсюда пошло и название. Сначала это были Соли Галицкие, так как промыслы находились на территории Галицкого княжества, центром которого являлся город Галич. Постепенно эти два слова соединились. Основание же Солигаличу было положено в 1335 году. Затем город был куплен Иваном Калитой и присоединен к Москве. При Василии Темном он вместе с Галичем окончательно вошел в состав Московского государства. А с 1778 года Солигалич становится уездным городом Костромской губернии.

Невельские — старинный дворянский род, обосновавшийся на Костромской земле в XVI веке, при царе Иване IV. В роду Невельских существовала легенда, что кому-то из них удалось спасти жизнь царю Алексею Михайловичу. Так вот, пустошь Дракино и была подарена этим царем основателю той ветви Невельских, к которой принадлежал и Геннадий Невельской. Первым Невельским, служившим на флоте при Петре I боцманом, стал Григорий Дмитриевич Невельской.

Большинство Невельских, как и другие дворяне в XVIII веке, начинали службу с того, что их в раннем детстве «записывали на службу» солдатами. Они выходили в отставку сержантами, прапорщиками, и реже — в более высоких чинах. Прадед Геннадия Невельского, брат петровского боцмана, — Василий Дмитриевич — служил в кавалерии и ушел в отставку вахмистром. А дед — Алексей Васильевич Невельской, родившийся в местечке Крутово в 1744 году, начав служить солдатом, офицерский чин получил также лишь при выходе в отставку. В возрасте семнадцати лет он был зачислен солдатом в лейб-гвардии Измайловский полк, и служил в нем до 22 октября 1769 года, когда по болезни был уволен в чине прапорщика.

Женившись на Марии Александровне Ахлябининой и получив некоторое приданое, Алексей Васильевич стал единоличным владельцем пустоши Дракино, выкупив ее седьмую часть, принадлежавшую соседу и дальнему родственнику И. С. Мичурину. А. В. Невельской с супругой имели троих сыновей и двух дочерей. Его старший сын Петр (1770—1823) от брака с Ольгой Михайловной имел троих дочерей — двоюродных сестер Геннадия — Марию (в замужестве Шигорину), Елизавету (в замужестве Лихареву) и Александру (в замужестве Воронову); сын Павел (даты жизни не выяснены) женат не был; сын Иван — отец нашего героя Геннадия. Дочь Анна вышла замуж за лейтенанта флота Якова Ивановича Шулепникова, дочь Екатерина была замужем за Иваном Никифоровичем Дурново.

Отец Геннадия Невельского — Иван Алексеевич Невельской родился в 1774, а умер в 1823 году. Он получил образование в Морском корпусе, из которого был выпущен мичманом в 1795 году. Служил во Второй эскадре Балтийского гребного флота, согласно принятым тогда правилам, каждую навигацию плавал на разных кораблях («Евсевий», «Двенадцать апостолов», «Саратов», «Екатерина», «Александр», «Автроил», «Константин») и по каким-то причинам, мною не выясненным, рано, в 1808 году, вышел в отставку в чине лейтенанта. А в 1810 году он женился. Вот с этого места надо рассказывать все подробно — теперь это уже часть биографии нашего героя.

В том же 1808 году братья: лейтенант флота Иван Невельской, капитан-лейтенант Петр Невельской и капитан Таганрогского пехотного пехотного полка Павел Невельской пришли к полюбовному соглашению, в результате которого Дракино стало собственностью Ивана, которому пришлось там строить себе новый дом, так как старый (по тому же соглашению) был разобран и перевезен в Крутово, доставшееся Павлу.

Женой Ивана Невельского стала представительница старейшего ярославского и костромского рода дворян — Феодосья Тимофеевна Полозова, дочь заседателя уездного суда Тимофея Михайловича Полозова и Аграфены Андреевны Тарбаевой, отец которой занимал в уездном суде такую же должность. Не вдаваясь в детали семейных отношений с дальними родственниками, скажем о родных дядях и тетях Геннадия — детях Т. М. и А. А. Полозовых. Екатерина была замужем за Степаном Михайловичем Китаевым, морским офицером, участником Готландского, Эландского и Выборгского сражений в 1788—1790 годах, участником Отечественной войны 1812 года. Их дети — Егор и Константин — также стали морскими офицерами: первый участвовал в прорыве блокады Дарданелл в 1829—1830 годах, а второй — в обороне Кронштадта в 1854—1855 годах. Жили Китаевы всего в сорока верстах от Дракино. Анна Тимофеевна была замужем за Андреем Алексеевичем Дурново, отец которого — Алексей — был родным братом Ивана Никифоровича Дурново, женатого на тетке Геннадия Невельского — Екатерине Алексеевне Невельской. Иными словами, брат мужа тетки Геннадия Невельского по матери был женат на родной его тетке по отцу. Дальше, по мере необходимости, возможно, придется входить и в другие подробности, но сейчас закончим эту несколько утомительную, но необходимую часть нашего рассказа о Невельском такими выводами.

Самые ранние, детские годы Геннадия Невельского проходили в далеком костромском захолустье в поистине морской обстановке. Многих из моряков-костромичей и ярославцев знавали старшие Невельские, со многими они находились в родственных отношениях. Я только слегка приоткрыл завесу над этими отношениями, рассказав о близкой родне. Сделал это еще и потому, чтобы сказать, что в те времена весьма поощрялось такое родство — троюродные братья и сестры, не говоря уже о двоюродных, и даже более отдаленные родственники писали друг другу «любезный брат» или «любезная сестра моя». Это весьма помогало воспитанию патриотизма. Так, например, дальний родственник Гавриил Иванович Невельской, отличившийся в сражении у Наргена 11 июля 1808 года, капитан 1-го ранга, проживавший после отставки также на Костромской земле, также считался своим, близким…

В Государственном архиве Костромской области до пожара, случившегося в июле 1982 года, сохранялось свидетельство о рождении Г. И. Невельского. Вот оно: «1823 года января дня, мы нижеподписавшиеся, свидетельствуем, что из дворян, недоросль Геннадий, законный сын лейтенанта Ивана Алексеева сына Невельского, действительно родился тысяча восемьсот третьего на десять года, ноября двадцать третьего числа, в сельце Дракино, крещен церкви села Богородского священником Устином Андреевым, а при крещении восприемником был майор Григорий Петров сын Горталов. За смертью означенного священника Устина Андреева поступивший на место его села Богородского ризположенской церкви священник Григорий Семенов. Майор Григорий Петров сын Горталов».

Здесь как раз и надо рассказать об одном факте из биографии Г. И. Невельского. Речь идет о дате его рождения. Дело в том, что на надгробии на его могиле она высечена неверно — 1814 год вместо 1813. Я уже говорил об этом факте (1) [Здесь и далее все примечания находятся в конце главы], но не сказать о нем еще раз в этой книге просто невозможно, хотя бы весьма кратко. Все дело заключается в том, что при поступлении в 1829 году Геннадия Невельского в Морской корпус по целому ряду причин, одной из которых, и видимо главной, было опоздание с подачей заявления, туда представили свидетельство о рождении, в котором указали число лет, устраивавшее корпус. В результате возраст Геннадия был уменьшен ровно на год. Год рождения 1814 перешел во все официальные документы Г. И. Невельского. Это нашло свое отражение и в надписи на надгробии. Правда, впоследствии Невельской называл свой правильный возраст, но повсюду почему-то сохранились и перекочевали во многи книги неверные, но зато официальные сведения о дате его рождения (2).

Раньше Геннадия родилась его сестра Мария — в 1811 году. Затем были Елизавета, умершая в раннем детстве, Ольга и Лариза (Лариса и даже Раиса, как иногда пишут даже в официальных документах) — погодки, появившиеся на свет в 1816 и 1817 годах. Последним был Алексей, родившийся в 1820 году. А кроме родных сестричек и маленького братца имелась еще целая группа двоюродных и троюродных, отцы или деды которых имели непосредственное отношение к военно-морскому флоту, — и все они проживали по соседству. Вот в таком окружении и прошло короткое детство Геннадия (иногда писали Енадия) Невельского, короткое, ибо с пятнадцати лет он навсегда расстался с домом, лишь иногда навещая родное гнездо.

Можно лишь по косвенным данным предполагать о том, как проходили эти годы. Вряд ли до поступления в Морской корпус Геннадий обучался в каком-либо учебном заведении, скорее всего, как и большинство дворянских недорослей своего века, он получил домашнее образование. Рассказы и чтения по морской истории и морской тематике, о морской службе вообще, конечно, преобладали в этом воспитании. Ведь совсем недавно было совершено первое русское кругосветное плавание под руководством Ивана Федоровича Крузенштерна и Юрия Федоровича Лисянского. Когда сведения об этом докатились до Солигалича, то, наверное, родной дядя Петр Алексеевич Невельской вспомнил, что учился в Морском корпусе вместе с братом кругосветного мореплавателя Ананием Лисянским. Нам известно, что сестра Мария воспитывалась в пансионе А. А. Шиповой в Бельнове, который содержался для живущих поблизости дворянских деток. Но имени самого Геннадия в списках учившихся там не обнаружено.

Нет также сведений и о том, выезжал ли юноша Невельской до отъезда в Петербург, то есть до 1829 года, куда-либо далеко из родных мест. Конечно, по окрестным имениям Невельские ездили, наверное, часто бывали в Солигаличе, Галиче, Костроме, заезжали к своей многочисленной родне. С большой вероятностью можно предположить, что если при жизни отца и дяди Петра Алексеевича Невельского, умерших в 1823 году, ездили чаще к родным отца, то есть к Невельским, то после 1823 года, когда мальчику едва-едва исполнилось десять лет, стали ездить больше к многочисленной родне матушки — Полозовым. Впрочем, необходимо сказать — это моя догадка — что дедушка Тимофей Михайлович Полозов также скончался в том же злосчастном 1823 году. Мы не знаем подробностей оспенной эпидемии, так коснувшейся семьи Невельских и Полозовых, но можно предположить, что и сестренка Елизавета умерла в детстве от этого же. А если к этому добавить, что и лицо у самого Геннадия было рябым от перенесенной в детстве оспы (об этом свидетельствуют все), то выходит, что в такой догадке есть большая доля правды.

Но и после траурных событий оспенного поветрия в крае, мальчик Невельской нашел человека, который заботился о его воспитании и образовании так же, как это делали отец, дядя и дедушки. Им стал дядя по матери Петр Тимофеевич Полозов, проживавший поблизости от Дракино. Он родился в 1783 году, также учился в Морском корпусе, который окончил в 1802 году, был участником войны со Швецией в 1808 году. Выйдя в отставку, Петр Тимофеевич поселился в Солигаличском уезде. Сестра и брат были дружны, и маленький Геннадий, с детства готовившийся поступать в Морской корпус, много времени проводил у дяди, имевшего большую морскую библиотеку.

Кстати, и другой дядя по материнской линии — Иван Тимофеевич — также окончил Морской корпус. В 1812 году он служил на Черном море и умер от чумы во время войны с Турцией в 1829 году, не оставив наследства. Он часто бывал в родных краях. А в соседнем Галичском уезде проживал третий дядя — Василий Тимофеевич, участник Костромского ополчения 1812 года. У него были дочери Анна и Екатерина — двоюродные сестры Геннадия.

Чаще всего Геннадию с другими детьми приходилось бывать в соседнем селе Лосево, где был приход и куда в церковь по большим праздникам ездили Невельские и Полозовы. На обычные церковные службы они отправлялись в рядом расположенные села Богородское или Герасимово. Мать Геннадия Феодосья Тимофеевна была подстать другим деспотичным помещицам того времени. Мало было среди них таких, которые жалели бы своих крепостных, относились бы к ним как к людям. Наверное, и Невельской на примерах своей матери, родных, близких и соседей постигал несложную науку обращения с крепостными крестьянами, в которых они видели людей, обязанных одевать, обувать и кормить помещика.

Он был свидетелем того, как продавались, покупались и дарились крепостные. Наблюдал он и то, как на дворе секли розгами в чем-то провинившихся, по мнению помещика, крестьян. Зуботычины и подзатыльники доставались им на каждом шагу. Так, 16 сентября 1823 года двоюродная сестра Геннадия — Александра Петровна (дочь Петра Алексеевича Невельского), по мужу Воронова — продала своей бабушке всех крепостных из принадлежащей ей деревни Ескино. Продавали и дарили отдельных людей: 1 ноября 1834 года Мария Ивановна Невельская подарила своей сестре Ольге Ивановне крестьянина Никиту Пантелеева с женой Василисой и детьми. Той же Ольге Ивановне Невельской 1 мая 1835 года подарила «капитаньша Марья Тимофеева, дочь, вдова Китаева (то есть родная тетка по матери — А. А.) — крепостного своего Костромской губернии Солигаличского округа сельца Запольского дворового человека Федора Михайлова — холостого, доставшегося мне по наследству от покойных родителей прапорщика Тимофея Михайловича и Аграфены Алексеевны Полозовых…».

Часто мать Геннадия Невельского изображают злой Сальтычихой, приводя в пример историю с крепостной девушкой Анной Никитиной, утопившейся, но не давшейся в руки Феодосье Тимофеевне Невельской. За это последнюю арестовали и начали против нее следствие. Кончилось дело тем, что ее дочь Мария Ивановна, вышедшая к тому времени замуж за кинешемского помещика отставного капитана 2-го ранга Павла Антоновича Купреянова, взяла свою мать на поруки и увезла ее на постоянное место жительства в Кинешму. Со временем сюда переместилось все гнездо Г. И. Невельского. Мать и сын стали совладельцами кинешемской усадьбы, а позже Невельской купил себе еще несколько деревень и построил отдельную усадьбу в Заволжье — Рогозиниху.

Рассказал же я обо всем этом затем, чтобы напомнить читателям о суровой истории нашей Родины, о том времени, когда существовало крепостное право, а также для того, чтобы показать, что Невельской воспитывался в крепостнической семье. Он с малых лет знал, что он помещик, барин, имеющий неограниченную власть над крепостными. Он был сыном своего времени. Стремление же некоторых авторов показать, что Геннадий Невельской с детских лет выделялся гуманностью, и что он уже тогда не находил общего языка с деспотичной матерью, по меньшей мере, наивно.

Но вместе с тем Невельской рос в семье, насквозь пронизанной морскими традициями, в которой служение Отечеству связывалась чаще всего с флотской службой. И Геннадий был готов к ней с раннего детства. Костромская земля, столь богатая своим прошлым, подготовила его к морю. Получив блестящее по тому времени образование, став близким к царской семье, к высшему петербургскому обществу Г. И. Невельской во многом утратил замашки костромского помещика. Он стал одним из немногих передовых и гуманных офицеров, которые не позволяли допускать издевательств над матросами, вчерашними крепостными, хотя и не отказывался сам от розог, когда обстоятельства вынуждали его к этому. Невельской, повторяю, всегда оставался сыном своего века и отлично понимал, какая пропасть лежит между ним — офицером и помещиком — и матросом — вчерашним крепостным.

Как происходило зачисление Геннадия Невельского в Морской корпус, мы уже немного знаем. Нетрудно догадаться, кто провожал туда пятнадцатилетнего подростка — вероятнее всего им был дядя-моряк Петр Тимофеевич Полозов. Проводить его прибыла, вероятно, и вся близлежащая родня. Маменька неустанно благословляла своего Енашу, давала советы на все случаи жизни, как вести себя, как деньги экономить, как почитать старших, кого из родственников в столице навещать и к кому обращаться в случае чего. Для обслуги и досмотра к Геннадию был, конечно, приставлен и какой-нибудь крепостной «дядька» — так уж тогда водилось.

Из Костромы в столицу, ежели не было особых дел в белокаменной Москве, чаще всего ездили северным путем. Впрочем, нам ничего неизвестно, как добирался Геннадий Невельской до Петербурга. Знаем лишь, что он туда прибыл, и с помощью дяди Петра Полозова был помещен в Морской корпус. 8 апреля 1829 года директор корпуса вице-адмирал И. Ф. Крузенштерн (тот самый, который совершил первое русское кругосветное плавание) подписал приказ о зачислении Г. И. Невельского кадетом третьей роты. А первые дни, проведенные в Петербурге, очевидно, прошли в обществе двоюродной сестры Александры Петровны Вороновой (дочь Петра Алексеевича Невельского) и ее мужа, которые знакомили своего родственника с портом, городом, дворцами, крепостью на Неве.

Геннадий, еще в раннем детстве отличавшийся хорошими способностями, прекрасно начитанный, размышлял о предстоящей учебе в корпусе, о жизни в Петербурге, о Кронштадте, о Ревеле (Таллинне), мечтал о дальних плаваниях, о встречах с прославленными мореплавателями. Он обязательно, непременно увидит своего начальника, первого русского кругосветного мореплавателя Ивана Федоровича Крузенштерна, популярного «японского» пленника — строгого и умного исследователя дальневосточных морей Василия Михайловича Головнина, первооткрывателей Антарктиды Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена и Михаила Петровича Лазарева, ученого гидрографа и известного мореплавателя-исследователя Гавриила Андреевича Сарычева и многих других. А может быть и самому удастся совершить «дальнюю» — так в те времена называли кругосветные плавания. А может быть, на его долю выпадет военно-морская слава. Такая, скажем, какая досталась героям Чесмы, Афонского и Наваринского сражений, битвы за Корфу, боев на Балтике. Имена Чичагова, Гейдена, Грейга, Спиридова, Лазарева и, конечно же, незабвенного Ушакова — проносились в голове Невельского и вызывали вихрь воспоминаний о прочитанных книгах, о героических рассказах Невельских-моряков.

Как ни старались по разным причинам уменьшить возраст Геннадия при поступлении в корпус, он все равно попал в первый возрастной разряд — самый старший, который находился в наиболее трудном положении, и на который распространялись все существовавшие ограничения. Чем старше был кандидат в кадеты, тем большие к нему предъявлялись требования об образовании и состоянии здоровья. «Потому предупреждаются родители, родственники и попечители, дабы не затрудняли себя, особенно из мест отдаленных, представлением в Корпус тех поименованных выше недорослей, которые или неблагоприятные подают надежды в своем здоровье, или, судя по возрасту, не имеют полноты сведений, какия требуются помянутыми правилами, чтобы быть им принятым в комплект» (3). Помните разговор о дате рождения Невельского? Вот тут-то, конечно, и сработала подделка — вместо 1813 года стал 1814, перешедший затем во все официальные личные документы и различные сведения о нем.

Для сравнения скажем, что, например, от кандидата 3-го разряда требовались «только знания первых правил арифметики и российской грамматики». И тут пригодились природная одаренность и прекрасная подготовка. Невельской много проигрывал другим кадетам своей внешностью: он был очень маленького роста — два аршина и три с четвертью вершка, то есть около 157 сантиметров, с лицом, испорченным перенесенной в детстве оспой. Несмотря на то что он не получил в детстве систематического образования, Геннадий с первых же дней захватил лидерство в учебе, показав себя более начитанным, более грамотным, чем его однокашники. Зато на строевых занятиях Невельской постоянно находился на левом фланге. Нехватку в росте кадет с успехом компенсировал прилежанием, горячностью, рвением, отменным знанием фронтовых упражнений и строевого устава.

Морской корпус был одним из привилегированных учебных заведений России. Это старейшее — оно и сейчас является таковым — в стране учебное заведение вело свое начало от Московской Навигационной школы. Навигационную школу основал Петр I, она долгое время размещалась в Сухаревой башне, варварски уничтоженной в 1930-х годах, в архитектуре которой просматривалась корабельная символика. С основанием Петербурга Навигационная школа перебралась в северную столицу. Одно время она размещалась даже в Кронштадте, носила разные названия — Морская академия, Морской шляхетский корпус, а во времена Невельского — Морской кадетский корпус. Располагался корпус в бывшем доме графа Миниха на Васильевском острове, между 11-ой и 12-ой Линиями.

Иван Федорович Крузенштерн, первый русский кругосветный мореплаватель, был передовым морским деятелем. Его взгляды сказались и на возглавляемом им Морском кадетском корпусе, в котором преподавались предметы не только «до морского офицера относящиеся», но и широкий круг общеобразовательных дисциплин, к чтению которых привлекались видные ученые. Обучение проходило в два этапа: на кадетском и гардемаринском курсах.

Сначала изучались общеобразовательные предметы: физика, геометрия, алгебра, тригонометрия, география, артиллерия. К ним также относились Закон Божий, русский и французский языки, история. Затем, в гардемаринских классах, предпочтение отдавалось специальным дисциплинам: корабельной архитектуре, навигации, мореходной астрономии, хождению и кораблевождению под парусами, морской съемке или гидрографии, морской геодезии, фортификации, военно-судному праву. Постоянно преподавались французский и английский языки, причем последний был в постоянном обиходе, а первый предназначался больше для официальных приемов и светских разговоров. Обязательными были фронтовые учения или шагистика, как в то время называли их кадеты, а нынешние курсанты именуют строевыми занятиями. Шагистику преподавал мичман П. Баласогло, с которым Невельской позже оказался тесно связан. Но об этом чуть позже.

Трудно, очень трудно рассказывать о годах пребывания Невель-ского в корпусе, о каждом летнем плавании, о пребывании за границей. Все сведения об этом надо «выуживать» из документов, относящихся ко всему курсу, к различным событиям в целом, а в них, этих документах, весьма часто фамилия Невельского упоминается только в списочной численности. Поэтому я думаю, что читателям, наверное, будет интересно узнать о том, какова была общая обстановка на курсе, что видели и знали сначала кадеты, а затем гардемарины, те, кто учился вместе с Невельским, за что их наказывали.

Начнем с последнего. Итак, за что же наказывали кадетов и гардемарин? В книгах приказов по корпусу, в кондуитных списках (4) я отмечаю лишь некоторые из множества записей о нарушениях дисциплины. Вот несколько из них. 13 марта 1829 года кадеты Краббе, Тироль, Даценов на уроках читали сочинение Ф. Булгарина в журнале «Сын Отечества». 19 января 1829 года кадет Ленин 2-ой был посажен под арест за грубость с дежурным по корпусу. 8 марта 1830 года учителя Лейман и Груздев записали об Аполоне Броневском, удалив его из класса: «Математике с давняго уже времени совершенно ничего не учится. И в Российской грамматике не учится, а от праздности только шалит». Таких или подобных записей существует множество.

И кого только не встретишь среди оштрафованных — и будущих министров, и кругосветных мореплавателей, и ученых! Бывало, что за неделю в кондуите отмечалось свыше тридцати нерадивых и семеро, выставленных из класса. Можно продолжить список примеров. Запись от 29 марта 1831 года: «Резервной роты кадета Левина за гнусный его поступок предписываю наказать примерно розгами и, одев в серую куртку, отправить в 3-ю роту, где г-ну капитану 2-го ранга Коростовцу вторично высечь его розгами и иметь за ним самый бдительный надзор». А 19 декабря того же года гардемарины Домуховский, Десятов, Гагарин, Ердибенев и Зуев «пели в роте и когда господин дежурный объяснил им, что сие неприлично, то они не только не убедились этим, напротив, продолжали пение гораздо громче и даже с криком. После же ужина, идучи фронтом из зала, многие из гардемарин шумели, а один из них — Ердибенев — произнес оскорбительное слово на лицо дежурного офицера». В результате все они были разжалованы в кадеты на год, и кроме того, посажены на пять — десять суток под арест на хлеб и воду.

Кадетам разрешалось гулять только на Сахарном дворе корпуса. Но и там им доставалось от воспитателей. В связи с этим двором встретился мне и такой приказ: «Кадета 3-ей роты Алеева, за то, что он нюхал табак (на Сахарном заводе — А. А.), предписываю: при собрании роты наказать розгами». А гардемарина Гаврилова приказано было за грубость «против учителя Зарубина посадить под арест, где и содержать на хлебе и на воде впредь до приказа». Особенно ужесточились меры, отмеченные в этих приказах, в 1831 году в связи с эпидемией холеры, гулявшей по Петербургу. Общение воспитанников обоих классов с внешним миром было резко ограничено, но кадеты, по сути своей еще дети, не принимали этого близко к сердцу, почему наказания участились. Но Невельского, как и в 1830 году, в кондуит не записали ни разу.

Как уже указывалось, Невельской учился превосходно. С первого же дня он захватил лидерство в учебе — сказалось домашнее образование и начитанность. За эту начитанность, образованность и главное — любознательность, Невельской прочно обзавелся прозвищем «Архимед». Маленький, юркий, стремительный в движениях, горячий, он вечно что-то доказывал, что-то выспрашивал, постоянно с кем-то и о чем-то спорил. При производстве в мичманы Невельской сдал много книг, не потеряв ни одной, как это видно из огромной ведомости. Невельской, как это ни странно — ведь про его рассеянность современники рассказывали чуть ли не анекдоты — был очень аккуратен: он не потерял не только ни одной книги, но сдал все платки, галстуки и полотенца. За все годы учебы на него не было произведено ни одного денежного начета, в то время, как большинство его сверстников должны были выплатить различные суммы.

Нарушения дисциплины были более частыми у кадетов, что вполне объяснимо. Вчерашние мальчики, только что расставшиеся с маменьками и няньками, с трудом привыкали к самостоятельной и суровой жизни. Невельскому же, воспитанному в более тяжелых домашних условиях и имевшему уже пятнадцать лет отроду, нацеленному всем семейным укладом на морскую деятельность и, следовательно, уже в значительной степени подготовленному к дисциплине рассказами родных и близких моряков, жесткие требования устава давались легче. Блестящие способности помогали ему быстро схватывать и усваивать услышанное и прочитанное, оставляя мало времени для проказ. У многих воспитанников жили в Петербурге родственники или хорошо знакомые. Там удавалось послушать и рассказы о 14 декабря 1825 г. — в те времена дело декабристов и суд над ними были еще очень живы в сердцах горожан: редкостью была дворянская семья, не имевшая хотя бы знакомых среди декабристов, смело вышедших в тот памятный зимний день на Сенатскую площадь. Воспитанники посещали театры, были в курсе светских новостей столичной жизни, читали стихи Пушкина, басни Крылова, рукоплескали искусству Истоминой, засиживались в кофейнях, зачитывались повестями Гоголя.

Огромнейшее влияние на воспитанников имело то обстоятельство, что русские кругосветные плавания становились регулярными. Чаще всего они проводились под флагом Российско-Американской компании, официально образованной указом императора Павла I в 1799 году. Но по мере надобности некоторые корабли совершали такие вояжи под славным русским военно-морским Андреевским флагом. Совсем свежими были плавания и необычайные приключения в плену у японцев В. М. Головнина, плавание М. П. Лазарева на «Суворове», кругосветный поход О. Е. Коцебу на «Рюрике», экспедиции З. И. Понафидина, Л. А. Гагемейстера, последующие кругосветные путешествия. У всех на устах было плавание Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, во время которого был открыт шестой материк — Антарктида. Только что завершилась экспедиция Ф. П. Врангеля на транспорте «Кроткий». Моряки ожидали возвращения из кругосветного похода М. Н. Станюковича и Ф. П. Литке на шлюпах «Моллер» и «Сенявин».

В эти годы велись большие работы по гидрографической описи морей, омывавших страну, по результатам этих исследований издавались книги. Появлялись новые учебники русских авторов, такие как «Теория и практика кораблевождения» П. Я. Гамалея, «Правила, принадлежащие к морской геодезии» и «Геодезические и гидрографические правила» Г. А. Сарычева. Выходили новые карты и описания.

Особенно возрос интерес к Арктике, к Дальнему Востоку, к Великому, или как чаще тогда называли его русские, — Восточному океану. Образование Российско-Американской компании, имена Григория Ивановича Шелихова, Александра Андреевича Баранова, книга Г. А. Сарычева об астрономической и географической экспедиции под начальством И. И. Биллингса, затем книга самого Биллингса, сведения об экспедициях П. К. Креницина — М. Д. Левашова, рассказы о жизни и плаваниях в Русской Америке, наконец, книга и атлас самого И. Ф. Крузенштерна, а затем и труд Ю. Ф. Лисянского, плавания Джеймса Кука, Джорджа Ванкувера, Жана-Франсуа де Лаперуза, нашедшего свой печальный конец на атолле острова Ваникоро… У воспитанников корпуса захватывало дух от всего этого, они мечтали отправиться в дальние плавания…

Геннадий Николаевич читал, нет, он «глотал» эти книги. Все, что находилось, все, что появлялось об Арктике, о Дальнем Востоке, о Русской Америке, об Антарктиде. Герои этих свершений часто были рядом. Редкий день он не встречал Крузенштерна, не единожды видел Беллинсгаузена, знал, что, напротив, через Неву, в Адмиралтействе, сидит Сарычев — глава русской гидрографии, только что возвратился Литке…

Из книг и рассказов офицеров, побывавших в странствиях, Невельской уже знал, что есть много спорного, неясного не только в Арктике и в Антарктике, но и у наших собственных берегов на Дальнем Востоке, в Русской Америке. Сплошным белым пятном представлялись в то время устье и лиман Амура, полуостров Сахалин, сама река Амур, южная часть Курильских островов. Сомнения насчет истинности изображения на карте этого региона возникали у многих русских мореходов и людей, бывавших на Амуре в XVII веке, плававших там и в XVIII столетии, и в начале XIX века... Сомнений было слишком много, чтобы они выглядели простой легендой. Они возникли и у Невельского, несмотря на то, что там, в лимане, побывал Крузенштерн. Но у Геннадия Невельского не хватало смелости обратиться со своими мыслями прямо к адмиралу. Пока он читал и слушал. И чем больше он этим занимался, тем сильнее становились сомнения…

Вместе с Невельским учились Павел Кузнецов — будущий автор учебника по гидрографии, Николай Краббе — будущий военно-морской министр (5), Алексей Бутаков — будущий исследователь Каспийского и Аральского морей, Павел Казакевич — впоследствии выдающийся деятель гидрографии… В другой роте состояли Петр Казакевич — будущий сподвижник Невельского по плаванию на «Байкале» и государственный деятель на Дальнем Востоке в 1850—1860-х годах, Степан Лесовский — будущий участник событий на Амуре и в Америке, а затем военно-морской министр. Мы узнаем и о других однокурсниках Невельского, заявивших затем о себе теми или иными важными делами.

Первое «оморячивание» кадеты прошли, можно сказать, сразу же — летом 1829 года, — когда они познакомились с Невской губой, побывали в Кронштадте. Это было плавание, во время которого Невельской «пощупал руками» настоящий корабль, почувствовал размеренную корабельную жизнь, подышал воздухом Балтики. А по окончании первого кадетского курса практика продолжилась уже на шхунах корпусной парусной эскадры. Кадеты учились морскому делу — вязать морские узлы, ставить и убирать паруса — наравне с матросами. Кронштадт, в котором на каждом углу все было пронизано морем, где запросто можно было поговорить с бывалыми моряками и встретить морских офицеров, благотворно влиял на воспитанников.

В это время внимание моряков было привлечено к завершению плавания военного шлюпа «Сенявин» под командованием опытного моряка и известного полярного исследователя Федора Петровича Литке. Невельской не упускал случая познакомиться с новостями этого плавания, весьма важного в научном отношении. Ведь Литке описал далекую Камчатку и таинственную Чукотку, открыл новые острова в Тихом океане, изучил Каролинский архипелаг, произвел интересные магнитные наблюдения и опыты над качанием маятника в различных уголках Земли. Ему удалось подробно описать многие места Дальнего Востока — это Невельскому было особенно интересно. Как и другие юные моряки, он очень ревниво относился к совершаемым открытиям — а вдруг на их долю ничего не останется, все до них откроют и исследуют. Геннадий старался гнать прочь такие думы. Дальний Восток и Амур все больше овладевали им, входили в его сердце. Тем более что ни Крузенштерн, ни Головнин, ни Литке по разным причинам не дали ответа на загадку Амура и Сахалина. И он с еще большим рвением отдался учебе и чтению.

17 января 1831 года И. Ф. Крузенштерн произвел 37 кадет в гардемарины (оставшиеся 31 человек стали гардемаринами позже, 26 января 1831 года). В приказе по корпусу объявлялось, что «старшинство, в котором они следуют к производству (то есть к присвоению чина — А. А.) основано на преимуществе балов (баллов — А. А.) в науках, полученным каждым по всем предметам, и на среднем выводе балов поведения за истекший 1830 год. Таким образом, кто заслужил в науках и в поведении 8 балов, тот в общей таблице, из которой выведено их старшинство, получил число 12, составленное из полного числа балов в науках и половинного в поведении. На сем основании выведено старшинство их по преимуществу познания и поведения, в следующем порядке» (6).

И первое место в этом списке занимал Геннадий Невельской, у которого средний балл в науках равнялся 8,3, а за поведение — 12, итого — 14,3. Ближайший к нему Афанасий Горьев набрал 13,75 баллов, замкнул список из 37 кадет, производимых в гардемарины, Всеволод Штенгель, получивший 9,95 баллов. Среди первых гардемарин набора 1829 года сказались также Иван Назимов, Леонтий Гильдебранд, Степан Остелецкий, Василий Розенберг, Андрей Венецианов, Роман Белли, Петр Бессарабский, Михаил Бухвостов, Николай Шульгин, Владимир Рылеев.

Гардемаринская практика в навигацию 1831 года проходила на Балтийском флоте. Невельской попал на корабль «Великий князь Михаил», которым командовал капитан 2-го ранга Ишкарин, а командиром группы от корпуса стал мичман Александр Зеленый. Будущие офицеры отрабатывали приемы морской описи, кораблевождения, астрономических определений, участвовали в артиллерийских учениях, за считанные секунды забирались по вантам и крепили паруса. За три летних месяца (с 26 мая по 20 августа 1831 года) новоиспеченные гардемарины успели повидать новые места. Они продолжительное время находились в Ревеле (Таллинне), посетили новый порт Либаву (Лиепаю).

Вместе с Невельским в одной группе плавали Павел Кузнецов, Алексей Бутаков, граф Константин Толстой — отец будущего писателя, автора романа «Князь Серебрянный», Петр Бессарабский — с ним Невельскому придется часто встречаться на Дальнем Востоке. В другую группу, проходившую практику на корабле «Эмгейтен», вошли Гавриил Безобразов, Николай Рудаков, Иван Изыльметьев — с двумя последними Невельскому также придется иметь дела на Дальнем Востоке и на Тихом океане.

Практика, пролетевшая очень быстро, закалила гардемарин, получивших хорошие навыки в морском деле. Когда они возвратились в стены корпуса, то с усердием принялись за новые предметы, продолжая тщательно следить за морскими новостями. Наряду со специальными предметами, молодые люди много времени отдавали знакомству с историей географических открытий, исследований, которыми оказалась так насыщена первая треть XIX столетия. Они стали современниками удивительных открытий русских мореплавателей в Тихом и Северном и Южном Ледовитых океанах.

Совсем недавно Литке завершил четырехлетние плавание к Новой Земле по Белому и Баренцеву морям, описав северное побережье Кольского полуострова, значительную часть побережья Белого моря, сделав ряд важных открытий на Новой Земле. А немногим ранее замечательные мореплаватели Ф. Ф. Беллинсгаузен — участник первого русского кругосветного плавания и автор первой русской научной описи острова Сахалин, и М. П. Лазарев — будущий преобразователь Черноморского флота, открыли Антарктиду. Одновременно совершалось и плавание М. Н. Васильева и Г. С. Шишмарева на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный» в северную часть Тихого океана и в Чукотское море с намерением пройти северо-западным морским путем, то есть вокруг берегов Северной Америки из Тихого океана в Атлантический. З. И. Панафидин на корабле «Бородино» открыл в Тихом океане острова, получившие названия Бородино и Панафидина; Ф. П. Врангель, Ф. Ф. Матюшкин, П. Ф. Анжу, П. Т. Козьмин, П. И. Ильин и И. А. Бережных в это же время описывали северное побережье Сибири. О. Е. Коцебу во время своих кругосветных плаваний на «Рюрике» и «Предприятии» произвел океанографические исследования некоторых районов Мирового океана, особенно в северной части Тихого океана, открыв там новые острова.

Появились новые описания побережий, морей, островов, подходов к портам — лоции, самые современные атласы и карты. В 1823 году вышел «Атлас всего Балтийского моря» Л. В. Спафарьева, затем был издан «Атлас Южного моря» и описание к нему И. Ф. Крузенштерна, в 1825 году— появилась новая генеральная карта Каспийского моря, в 1826 году М. Ф. Рейнеке завершил опись Лапландского берега, в том же году увидел свет «Атлас северной части Восточного океана» Г. А. Сарычева. Большие и важные исследования провели Ф. П. Литке и офицеры шлюпа «Сенявин» в 1826—1829 годах.

К сожалению 1831 год оказался и печальным для флота, для Петербурга, по которому прокатилась страшная эпидемия холеры. Умиравших едва успевали хоронить. По городу носились зловещие слухи о новых жертвах, на улицах горели костры, в которых сжигалось все, что хоть как-нибудь соприкасалось с заразой. Холера забрала двух славных русских адмиралов — Гавриила Андреевича Сарычева и Василия Михайловича Головнина…

Все эти, сыпавшиеся на головы гардемарин ошеломляющие новости, не могли оставить их равнодушными. Многие юные головы тревожились о том, что теперь на их долю не достанется никаких открытий. Такие думы приходили и к Невельскому, но он старался гнать их прочь. Нет, для него еще остается «белое пятно» — Амур и Сахалин! В связи с эпидемией холеры были предприняты оградительные меры и в корпусе, в котором болезнь «скосила» несколько «нижних чинов». Поэтому из корпуса днем никого не выпускали: «Женщины, проживающие в корпусе чиновников (чиновничья прислуга — А. А.), равномерно (также — А. А.) не будут выпускаться за ворота после 10-ти часов утра, без билетов от их хозяев». О кадетах же и гардемаринах говорить не приходилось. Впрочем, большая часть их, летом, когда была самая страшная вспышка холеры, находилась на практике, в плавании. Поэтому-то в приказе и отмечены лишь случаи смерти «нижних чинов», то есть старшин и матросов, служивших в корпусе.

За примерные успехи в учебе и поведении Невельской был произведен в унтер-офицеры. Он преодолел первую ступеньку к офицерскому званию. Морская практика в навигацию 1832 года длилась с 23 мая по 6 августа. Уже в корпусе, являясь старшими гардемаринами, выпускники часто исполняли в нарядах и караулах офицерские обязанности, а во время морской практики они несли самостоятельную вахту под присмотром офицеров. Группой, в которую попал Невельской, командовал все тот же А. Зеленый, ставший лейтенантом. Размещалась группа на корабле «Кульм», которым командовал брат одного из первооткрывателей Антарктиды, капитан 1-го ранга Алексей Петрович Лазарев, совершивший на шлюпе «Ладога» в 1822—1824 годах кругосветное плавание.

На сей раз морская практика проходила в необычных условиях. Дело в том, что русская армия в Польше попала в затруднительное положение. В Данциг (Гданьск — А. А.) из Кронштадта нужно было доставить сухопутную артиллерию, а обратно в Кронштадт перебросить часть русских войск. Всей этой операцией командовал Федор Петрович Литке, его помощником был Самуил Иванович Мофет. Упоминаем о них специально, потому что с обоими в дальнейшем Невельскому пришлось немало послужить вместе. По окончании операции «Кульм» крейсировал в Финском заливе.

С возвращением в корпус началась подготовка к выпускным экзаменам. В коридорах, учебных классах и спальных комнатах царило постоянное оживленное возбуждение. В свободные часы Сахарный двор гудел, как улей — здесь делились последними новостями, обсуждались всевозможные варианты вакансий офицерских должностей. Много разговоров ходило об офицерском классе, в который после окончания корпуса для продолжения учебы будут отбирать самых лучших. (На базе Офицерских классов впоследствии была образована Военно-Морская академия).

Государственные экзамены проводились публично. Вместо умершего Г. А. Сарычева председателем комиссии стал глава Морского Ученого комитета, генерал-лейтенант Иван Логгинович Голенищев-Кутузов. В состав комиссии входили известные ученые, адмиралы, офицеры, такие как геодезист, генерал-лейтенант Ф. Ф. Шуберт, академик А. Я. Купфер, академик П. Н. Фус, Н. И. Греч, А. Я. Кушакевич, инспекторы классов. Так получилось, что уже до сдачи выпускных экзаменов Геннадий Невельской узнал, что ему уготована приятная участь: продолжение учебы в Офицерском классе.

Дело в том, что в связи с решением об образовании класса предрешился и вопрос о его первых слушателях. Естественно, что заранее отбирали тех, кто больше других подавал надежды к научной и высшей командной деятельности. Специальная комиссия выбрала Аникиту Озерского, Павла Кузнецова, Геннадия Невельского, Егора Деденева, Владимира Гильдебрандта, Алексея Бутакова, Алексея Куницкого, Александра Станюковича, Степана Остелецкого и Никифора Глотова. 2 октября 1832 года И. Ф. Крузенштерн подписал приказ, в котором отметил, что «они подают несомненную надежду, что окажутся сего отличия весьма достойными, и я вполне уверен, что и комиссия при предстоящем испытании их в науках усмотрит, что они оправдывают такой выбор начальства».

Но выбор-то выбором и остается, а выпускные экзамены никто для отобранных не отменял — наоборот, кандидаты для продолжения учебы стремились достойно оправдать доверие начальства и пройти испытания как можно лучше. Это же желание владело и теми, кто не вошел в заветную десятку, но мог попасть в нее в случае неуспеха кого-либо из отобранных счастливчиков. Экзамены проходили со 2 по 12 декабря и в общем-то подтвердили выбор специальной комиссии. Наш герой, например, получил такие оценки (по двенацатибалльной системе): Закон Божий — 12, астрономия — 11, навигация — 11, механика — 12, начертательная геометрия — 12, химия — 12, военно-судное право — 12, теория кораблестроения — 11, артиллерия — 11, фортификация — 11, история — 11, алгебра и конические сечения — 10, геодезия и морская опись — 10, корабельная архитектура — 10, физика — 10, эволюция и практика — 9, русский язык — 9, французский язык — 3. Английский язык не проставлен. Надо полагать, что им морской офицер должен был владеть по долгу службы. Из приведенных оценок видно, что Невельскому лучше давались точные науки, хотя и историю и Закон Божий к таковым не отнесешь. Ясно, что французскому языку в детстве он не обучался.

По существовавшей тогда системе подсчета старшинства, слагавшийся из баллов по учебным предметам, поведению и фронтовой службе, Невельской получил 254 балла. Он стал вторым (из 68 воспитанников) по учебным предметам, но зато девятнадцатым по фронтовым учениям и поведению. В результате он стал четвертым по выпуску после Озерского, Кузнецова и Глотова. Экзамены завершились «танцеванием». А затем наступили приятные хлопоты по шитью и примерке мундира и экипировке. Согласно положению о первичном обмундировании выпускников, в счет их жалования выделялось «на каждого по двести рублей, с вычетом в течение двух лет». Эта сумма предназначалась каждому независимо от роста. Получилось так, что у малорослого Невельского образовалась приличная экономия, а высокий Павел Казакевич, например, едва уложился в отведенную ему сумму.

А когда вчерашние гардемарины получили из швальни форму, то их, как молоденьких барышень, невозможно было оттащить от больших зеркал: то в мундире с эполетами и с кивером при полусабле в перчатках, то в сюртуке с погончиками, щеголяли они друг перед другом и перед зеркалами. 18 декабря новоиспеченные мичманы были представлены самому царю. По принятой традиции от выпускников речь держал лучший. Озерский завершил ее словами, звучавшими как «клятвенный обет, чтобы быть нам, в течение наступающей новой жизни, истинными ревнителями веры, верными сынами престола и отечества, и во всем достойными имени питомцев Морского Кадетского корпуса».

В приказе, подписанном 21 декабря 1832 года, объявлялось старшинство в выпуске, указывалось, в какие экипажи назначались мичманы. Невельской попал в 27-й флотский экипаж вместе с Николаем Плехановым и Владимиром Рылееевым. Летние компании они проводили на кораблях, а зимой — на занятиях. Кто мог, тот устраивался на частных квартирах, остальных ждали офицерские комнаты и офицерская кают-компания корпуса, но только, чтобы они «ни в коем случае не нарушали должностного порядка». Обучение в офицерских классах продолжалось более трех лет. Здесь изучались высшая математика (дифференциальное и интегральное исчисление), картография, физика, астрономия, механика и вариационное исчисление, корабельная архитектура и теория кораблестроения, фортификация, российская словесность, другие предметы. Среди преподавателей были академики В. Я. Буняковский и М. В. Остроградский, известный кораблестроитель С. И. Бурачек (отец одного из основателей Владивостока Е. С. Бурачека), будущий академик Н. Г. Устрялов.

Но не только учеба занимала все время. Бывали интересные встречи с опытными моряками, известными мореплавателями. Чаще всего они проходили на еженедельных чаепитиях, которые Крузенштерн устраивал для молодых офицеров на своей квартире. Именно в эти годы Невельской стал целенаправленно и углубленно интересоваться Амуром и Сахалином, дальневосточными делами, интерес к которым «подогревал» и сам Крузенштерн. Из его слов выходило, что амурская и сахалинская проблемы не были решены до конца и что осталось большое водное пространство лимана Амура, включая и место предполагаемого перешейка или пролива Сахалина с материком, им не исследованное.

Тогда на всех картах мира Сахалин продолжал изображаться полуостровом, а река Амур — рекой, не имевшей выхода к океану, доступного для морских судов, рекой, теряющей воды в песках, намывных барах своего лимана. А что касается Сахалина, — несмотря на то что на всех старинных чертежах, картах русских мореходов и землепроходцев он изображался неизменно островом, на более поздних картах, начиная с появившихся в результате плаваний Ж. Ф. Лаперуза. У. Р. Браутона и особенно после исследовательских работ И. Ф. Крузенштерна, Сахалин также неизменно представлялся полуостровом, причем, в лучшем случае перешеек показывали «осушкой», то есть знаком, означавшим, что он при отливе высыхает, а при приливе погружается в воду.

На таких вечерах-чаепитиях шли бурные споры о будущем русского военно-морского флота, во всех тонкостях обсуждались перипетии Наваринского сражения и геройские действия командира флагманского корабля «Азов» М. П. Лазарева. Нередко можно было встретить тут же Ф. П. Литке, который писал книгу о своем плавании. Он теперь стал близок ко двору, царь избрал его воспитателем своего сына, великого князя Константина, предназначенного стать главой русского флота. За последние годы, как уже упоминалось, состоялись кругосветные плавания Ф. П. Литке, В. С. Хромченко, Л. А. Гагемейстера. Ожидали возвращения В. С. Хромченко из второй кругосветки. Все ближе подбирались мореплаватели Сибирской флотилии и флотилии Российско-Американской компании к местам тайной мечты Невельского. Если П. И. Ильин описал побережье Камчатки от Авачинской бухты до мыса Шипунского, а А. К. Этолин — остров Атту и северные берега Нортова залива, то П. Т. Козьмин вплотную подошел к лиману Амура, описав Шантарские острова и юго-западную часть Охотского моря, открыв при этом острова Кусова и Прокофьева.

Морская летняя практика слушателей офицерского класса проходила так. Офицеры назначались на корабли не только для приобретения практических навыков в несении корабельной и штурманской службы, но и с определенным кругом заданий, которые они были обязаны выполнить и осенью представить отчеты своим профессорам. В навигацию 1833 года (с 14 июля по 14 сентября) Невельской плавал на кораблях «Прохор», «Иезекиль» и «Помона», которыми командовали соответственно капитаны 1-го ранга Левендаль, Чистяков и Потемкин. Частая смена кораблей в то время практиковалась и была, очевидно, оправдана — офицер должен был знать особенности управления всеми кораблями флота. Плавание и учения проходили в Финском заливе, корабли базировались в Ревеле и Свеаборге (крепости при входе в современный Хельсинки).

В навигацию 1834 года Невельской все время находился на корабле «Кронштадт», входившим в эскадру контр-адмирала Платтера. Командовал им капитан 2-го ранга Замыцкий. Во время этих двух навигаций слушатели наряду с офицерами кораблей выполняли учебно-боевые задачи по управлению кораблем, отрабатывали методику артиллерийских стрельб. Особое внимание уделялось научной подготовке офицеров, знанию корабельной службы, гидрографическим работам, совершенствованию в иностранных языках, без знания которых морская служба немыслима. Последняя практика (навигация 1835 года) проходила на фрегате «Венус» под руководством известного гидрографа Михаила Францевича Рейнеке, близкого друга Павла Степановича Нахимова. Фрегат вначале ходил по маршруту: Выборг — Свеаборг — Ревель — Рига — Гангут, затем возвратился в Выборг. Во время длительного, интересного и разнообразного плавания слушатели отрабатывали методы гидрографических работ, уделяя особое внимание морской описи, промерным работам и астрономическим определениям.

28 марта 1836 года мичман Невельской успешно сдал экзамены за курс офицерского класса. Ему присвоили чин лейтенанта и назначили туда, куда он и мечтал — в эскадру контр-адмирала Федора Петровича Литке, на корабль «Беллона», под команду Самуила Ивановича Мофета. Но все это произошло чуть позже, а пока по окончании обучения все слушатели получили долгожданные отпуска и разъехались. Достоверно известно, что Геннадий Невельской провел его в родном Дракино и в его окрестностях. Все в его жизни с момента поступления в корпус складывалось хорошо, даже превосходно. Целых семь лет не видел Геннадий родины — целых семь! Уехал мальчиком, а появился мичманом, проучившемся не только в Морском корпусе, но и еще три года на каких-то высших Офицерских курсах. И теперь, после отпуска, ему предстояло производство в лейтенанты. Встречали его все родные, близкие и дальние. Восторгу матери и сестер не было предела.

Из новостей, ожидавших Геннадия были и две важных: Алексей поступил на военную службу, а Мария вышла замуж за кинешемского помещика, капитана 2-го ранга в отставке Павла Антоновича Купреянова. Это замужество связало узами родства семьи Невельских и Купреяновых. Среди последних необходимо отметить брата мужа сестры Ивана Антоновича Купреянова, участника плавания к Антарктиде вместе с Ф. Ф. Беллинсгаузеном и М. П. Лазаревым. Затем И. А. Купреянов долго служил на Дальнем Востоке и целое пятилетие был Главным правителем Российско-Американской компании, то есть хозяином Русской Америки. В дальнейшем пути Купреяновых и Невельских будут часто пересекаться и в Кинешме, и в Петербурге, но чаще всего — на Дальнем Востоке. Вполне возможно, что Невельской съездил и в Кинешму. Дальнейшие события подтверждают это. Но все проходит — закончилось и золотое время отпуска, во время которого матушка поговаривала о невестах, но Геннадий отшучивался, говоря, что моряку жена только в тягость, что жениться надо уже тогда, коль это так необходимо, когда собираешься переходить на берег…

Возвратившись в столицу через два месяца, 28 марта 1836 года, Невельской узнал, что теперь он лейтенант и назначен в эскадру Ф. П. Литке. Невельской, несомненно, был очень доволен, что попал служить под начало прославленного адмирала и мореплавателя, приближенного ко двору. Он понимал, что такое назначение поможет ему в осуществлении своих замыслов. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что на эскадре в течении навигации постоянно находился малолетний великий князь Константин. Под флагом контр-адмирала Ф. П. Литке находились: флагманский фрегат «Беллона», корвет «Князь Варшавский», бриг «Патрокл», шхуна «Дождь» и тендер «Лебедь».

Сам Геннадий Иванович очень гордился этими годами. Он писал: «Я имел счастье служить с его императорским высочеством с 1836 по 1846 год на фрегатах “Беллона” и “Аврора” и корабле “Ингерманланд”; в продолжении этого времени, семь лет был постоянным вахтенным лейтенантом его высочества. При вооружении корабля “Ингерманланд” в Архангельске был помощником его высочества, как старшего офицера. Во все время мы плавали под флагом Ф. П. Литке, а Ф. С. Дутковский был при великом князе».

Действительно, все эти десять лет, важных лет в жизни Невельского, он провел на мостиках флагманских кораблей эскадры: «Беллона», «Князь Варшавский», «Аврора». Разумеется, не нужно ни в коем случае думать, что великий князь Константин был бездарью и сам ничего не понимал или не хотел разбираться в морском деле, — напротив, Константин стал не только самым либеральным членом царской семьи, но и совсем неплохим моряком. Но он-то был в вахте Невельского, и тому нужно было постоянно не только смотреть за высокой царственной особой, но и научить его, минуя Морской корпус, всему тому, что он знал сам — и даже немного больше. Невельской постоянно находился на флагмане, а значит, обучая постоянно Константина, сам постоянно учился у таких опытных моряков, как Литке и Мофет.

Уже первые плавания на «Беллоне» с таким высоким начальством, и с еще более высочайшим подчиненным, Невельской провел с 26 мая по 3 сентября 1836 года, крейсируя, главным образом, в районе острова Борнхольм, и по-прежнему заходя для пополнения запасов и на отдых в Ревель, Свеаборг, Гангут. Зимовала эскадра в Кронштадте. Там же собиралось и большинство флотских балтийских офицеров, которые по установленной очередности ездили в Петербург. К сожалению, не сохранились документы о зимнем времяпрепровождении Невельского в эти годы. Можно догадываться о том, что он навещал родных и знакомых в Петербурге, наверняка бывал у Крузенштерна, помногу и часто сидел за книгами в Морской библиотеке и за картами в Гидрографическом департаменте, осмеливался стучаться к Ф. П. Литке, проводил время в беседах в офицерском собрании, не был чужд балов и веселых холостяцких пирушек.

Флагманским кораблем в плавании 1837 года была «Аврора», а значит, на нем были Литке, Мофет и великий князь Константин. Следовательно, на Авроре оказался и Невельской, находившийся в одной вахте с великим князем. В плавании эскадра пребывала все лето — до 15 сентября, бывая в знакомых местах Балтийского моря — на острове Готланд, с заходами в Ревель, Балтийский порт и Свеаборг. В течение нескольких лет «Аврора» оставалась флагманом, поэтому у Невельского много воспоминаний связано именно с этим кораблем.

В навигацию 1838 года в составе эскадры находился и недавно вступивший в строй фрегат «Паллада», впоследствии увековеченный писателем И. А. Гончаровым, нашедший свое вечное пристанище на Дальнем Востоке в Императорской гавани (теперь Советской Гавани). Не мог даже и в мыслях своих представить низкорослый, с рябинками на лице, уже начинающий лысеть, юркий, активный, вездесущий лейтенант Невельской, что через полтора десятка лет участь «Паллады» будет решать вместе с другими и он — уже контр-адмирал. Плавание по Балтике, во время которого эскадра заходила в Либаву, на Аландские острова и Свеаборг, завершилось приятной неожиданностью (относительной, хотя, даже когда знаешь и ждешь, то все равно награда приходит неожиданно) в Кронштадте, где Невельской получил свой первый орден — Святого Станислава 4-й степени. Хотя это была обычная награда, дававшаяся в мирное время офицерам за отличную и усердную службу, но Невельской теперь был не просто морской офицер, а «флота лейтенант и кавалер». Это случилось 5 декабря 1838 года. А 25 декабря того же года лейтенант Невельской был переведен в 19-й флотский экипаж, где и состоял на всех видах довольствия, на учете и откуда получал официальные распоряжения о дальнейшем прохождении службы.

Компания 1839 года — с 13 мая по 7 сентября — отличалась от предыдущих тем, что вместо Ф. П. Литке, находившегося в отпуске, эскадрой командовал адмирал Л. П. Гейден. В плавании принял участие начальник Главного Морского Штаба адмирал Александр Сергеевич Меншиков (с ним Невельскому также придется впредь часто иметь дела), внук знаменитого вельможи и баловня Петра I. Плавание продолжалось по-прежнему до острова Готланда с заходом в Виндаву, Свеаборг и Ревель. Возвратившийся из отпуска Литке возглавил эскадру в 1840 году, после чего с 19 мая по 23 сентября Невельской плавал от Кронштадта до Киля с заходами на рейд Копенгагена и в Свеаборг уже под флагами Литке и великого князя Константина.

Интересной стала и навигация 1841 года, длившаяся около пяти месяцев, с 26 апреля по 11 сентября. Эскадра в составе фрегата «Аврора», корвета «Князь Варшавский» и брига «Казарский» под флагом Ф. П. Литке посетила Данию и Голландию. В Копенгагене моряки познакомились не только с городом, но и побывали в замке Гельсинор, Фридрихсберге, посетили Адмиралтейство. Во время визита в Исторический картографический архив моряки к своей гордости, радости и всемерному удовольствию обнаружили немало старинных русских карт. В Голландии они совершили путешествие по этой небольшой, но красивой стране: им показали дорогой для каждого русского домик Петра I в Саардаме, моряки побывали в Амстердаме. Во время пребывания в городе Лейдене, Литке с офицерами, среди которых был и Невельской, познакомились с исследователем Японии Ф. Ф. Зибольдом, книга которого вышла незадолго перед этим, и, вероятно, была знакома Невельскому. Год для него завершился вполне благополучно: 6 декабря 1841 года он получил второй орден — Святой Анны 3-й степени.

Следил, и очень ревниво следил Геннадий Невельской за всеми событиями, которые так или иначе доходили до него с Дальнего Востока. Чрезвычайное впечатление произвели на него сведения из книги Зибольда о том, что японцы Могами Токунай и Мамия Риндзоо предприняли лодочные плавания. Причем, якобы на месте помещавшегося на картах перешейка между Сахалином и материком, они нашли воду — во всяком случае, на своих мелкосидящих лодках Риндзоо удалось пробраться с юга в лиман Амура и дойти даже до его устья. Это сообщение, как говорят, еще больше подлило масла в огонь нетерпеливости молодого офицера. Но твердо и уверенно он ждал своего часа. В конце концов, лодка или джонка — это не морской корабль. Она может воспользоваться и приливом, чтобы войти в лиман, но вот чтобы морской транспорт не только вошел в лиман, но чтобы он среди отмелей разыскал в нем судоходные фарватеры, которые привели бы его в устье Амура — вот это цель, это мечта, которой стоило посвятить жизнь. И он читал, искал сочинения, карты, составлял проекты своего будущего путешествия. Был у него и единомышленник, можно сказать, соратник по мечте. Он появится в нашем повествовании чуть позднее.

А пока, по окончании навигации 1842 года, Г. И. Невельской получил отпуск сроком с 15 сентября 1842 по 15 января 1843 года. На сей раз мы достоверно знаем (это подтверждается сохранившимися в Ивановском областном архиве документами), что Невельской не только побывал в Дракино, Солигаличе, Лосеве, Костроме, но пожил некоторое время и в Кинешме. События разворачивались следующим образом. Как уже упоминалось, его сестра, Мария Ивановна вышла замуж за П. А. Купреянова и переехала жить в Кинешму к мужу. 22 мая 1842 года по договоренности и, наверное, по настоянию матери Ф. Т. Невельской, Мария Ивановна купила имение, в состав которого входили сельцо Аннино, сельцо Симоново, деревни Болобониха, Самохвалово, Мичково и Большое Жажлево.

Вся покупка была оформлена на П. А. Купреянова, М. И. Купреянову (урожденную Невельскую) и Г. И. Невельского. Во время пребывания Г. И. Невельского в Кинешме вместе с матушкой, 9 октября 1842 года был подписан Раздельный акт, о чем имеются подписи супругов Купреяновых и Невельского. По акту лично Невельскому достались сельцо Аннино и деревня Крутово. Фактически же всем имением управляла Мария Ивановна, державшая совет по каждому серьезному делу с матушкой, постоянно жившей неподалеку, в Дракино. Из-за болезни муж М. И. Купреяновой Павел Антонович непосредственного участия в управлении имением не принимал, а об участии Г. И. Невельского в этом можно говорить лишь условно. Матушка Феодосья Тимофеевна, успевавшая хозяйничать в Дракино и в Кинешме, больше всего была обеспокоена тем, что тридцатилетний сынок еще не нашел себе невесту, и она усердно старалась, подыскивая ему миловидную, крепкую, да с хорошим приданым партию. Геннадий Иванович вновь отшучивался, говоря, что женитьба это дело не морское, что жениться надо, когда выйдешь в отставку, а так как он этого делать не собирается, то, наверное, век вековать останется холостяком.

По возвращении в Петербург, зимой 1842 года, Невельской впервые оказался во время навигации занят береговыми делами: в Архангельске строился новый корабль «Ингерманланд», переводить который в Кронштадт вокруг Скандинавии в числе других офицеров должен был и Невельской с повзрослевшим и ставшим хорошим моряком великим князем Константином. Естественно, что Невельской не терял времени даром, а время-то было уж очень интересное. Повсюду шли разговоры о создании нового флота, носилось много слухов и страстей вокруг паровых машин и винтовых двигателей, об изменении, в случае победы парового флота с его архимедовыми винтами, тактики морского боя. Усиленно передавались сведения об организации якобы в Петербурге под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством Русского Географического общества. И слухи эти уже нельзя было назвать слухами, так как исходили они от самого Ф. П. Литке, который усерднее других хлопотал о создании такого общества…

В начале 1844 года Невельской был переведен в 10-й экипаж, который был специально создан для обеспечения спуска на воду и доставку в Кронштадт строившихся в Архангельске кораблей. Достоверных документов на сей счет я не нашел, но полагаю, что верить этому вполне можно. Итак, Невельской назначался старшим помощником на только что построенный корабль «Ингерманланд». Сюда же назначался и великий князь Константин — снова они вместе! Вместе с «Ингерманландом» был спущен на воду и фрегат «Константин». Командиром на «Ингерманланде» стал капитан 2-го ранга С. И. Мофет, а Невельской — вахтенным офицером. Командиром «Константина» был назначен стал лейтенант Шатилов. Стоит ли говорить о том, что, несмотря на специальное образование и военно-морское воспитание, великий князь Константин не имел достаточного опыта, чтобы выполнять обязанности старшего помощника командира корабля, имея за плечами всего семнадцать лет отроду. Невельской по-прежнему оставался его дублером и опекуном.

Они и в Архангельск ехали вместе. Выехав из Петербурга с Ф. П. Литке и другими офицерами, 13 мая 1844 года они останавливались в Шлиссельбурге (ныне Петрокрепость) и в Лодейном, осмотрели по пути монастырь на острове Коневец. 23 мая офицеры и сопровождающие их нижние чины появились в Архангельске, где очень хорошо знали Ф. П. Литке по его четырехкратным плаваниям к Новой Земле, начинавшимся в этом старинном русском поморском городе. Да и он знавал многих: офицеров, корабелов, чиновников, торговцев, промышленников, судостроителей… Прочие офицеры с интересом осматривали Архангельск, знаменитую Соломбалу — пристань и пристанище поморов и нынешних моряков. Ведь Архангельск, основанный в 1637 году на месте старого острога, как порт возник именно в селении Соломбальском, отделенном от Архангельска речкой Кузнечихой. Присутствие великого князя наложило определенный отпечаток на общественную жизнь города, который принарядился к приему высокого гостя — в его честь устраивались балы, на которые были званы все офицеры.

По тем временам «Ингерманланд» был большим парусником: его длина составляла 178, ширина 48 и осадка 19 футов (7), водоизмещение достигало 1 371 тонну, вооружение включало 74 пушки. Экипаж корабля насчитывал 745 старшин и матросов и 30 офицеров. Пора, наверное, сказать, что употреблявшееся ранее название «корабль» совсем не означает того понятия, какое придается ему в настоящее время, когда под ним понимается военный корабль в отличие от торгового судна. Ранее это название употреблялось как видовое определение большого морского судна с прямой парусной оснасткой. Позднее, как известно, появилось и название линкор, что означает «линейный корабль».

Подготовка судов в основном завершилась к 29 мая 1844 года, а с 5 июня «Ингерманланд» и «Константин» отошли от причалов — их довооружение, как видно, не заняло много времени. Но зато на рейд корабль и фрегат буксировали долго: восемнадцать дней было затрачено на то, чтобы выбраться из могучей дельты Северной Двины и выйти за бар реки. К тому же мешала противная погода — ветер, сменявшийся туманом по утрам и вечерам. В результате «Ингерманланд» и «Константин» вступили под паруса лишь 24 июня.

Скверная погода сопровождала моряков и в Белом море, и только после прохождения его Горла, она улучшилась, развиднелся берег. Литке, знавший в этих местах каждую бухту, каждый мыс и остров, уверенно вел суда вдоль Мурманского побережья — до самой северной точки Европы — мыса Нордкап. Ф. П. Литке и Ф. С. Лутковский использовали не так уж часто предоставлявшуюся возможность побывать в здешних краях — офицеры описывали побережье, хотя близко к нему и не приближались. 10 августа встали на якорь на рейде Копенгагена. Здесь, разумеется, начались всякие официальности, связанные с нахождением на борту великого князя, длившиеся четверо суток. Одновременно чинили паруса, запасали свежую воду, провизию, осматривали город. Затем по нахоженной морской дорожке прошли проливами в Балтику и вскоре, 24 августа, очутились в родном Кронштадте.

Почему-то никто из авторов не хочет отметить такую важную сторону жизни Геннадия Ивановича Невельского, как его связи при дворе. А ведь это имело немаловажное значение и для него лично, и как оказалось впоследствии, и для судеб Дальнего Востока, Приамурья, Приморья, и Сахалина. Да и сам Невельской — чем больше знакомишься с подробностями его биографии, тем больше удивляешься этому — был настоящим фанатиком своей мечты. Иначе, как можно, например, объяснить такой важный факт его биографии, когда он, будучи рекомендованным командовать большим военным кораблем и тем самым продолжить блестяще начатую придворную и морскую карьеру, отказывается от такого почетного назначения и предпочитает стать командиром небольшого военного транспорта «Байкал», отправлявшегося в Русскую Америку и на Камчатку? Но до этого назначения ему еще предстояло многое: и в службе, и в привязанностях, и во взглядах, да и в самом подходе Геннадия Невельского к географической науке.

Еще раньше Невельской знал от Литке и Лутковского, что последние с другими моряками, учеными, путешественниками, такими как К. М. Бэр, К. И. Арсеньев, П. И. Еёппен, Ф. П. Врангель хлопочут о создании в стране Географического общества. Но только возвратясь в Петербург, он узнал, что уже написан проект устава общества, что царь дал свое согласие на то, что его формальным председателем должен стать великий князь Константин. Узнал Невельской также о том, что Е. В. Путятин, а за ним и И. Ф. Крузенштерн предлагали правительству свои проекты экспедиций в Китай и в Японию, во время которых мыслилось исследование Амура и его лимана. И он в душе радовался, что проекты эти в то время были отвергнуты. Может быть, и они помогли сделать Невельскому выбор?

Может быть. Но только может быть… Ибо у него имелась давняя, ясная и определенная цель. И хотя нет у нас точных доказательств, но можно говорить и о том, что Невельской и еще один человек давно готовили экспедицию на Амур, в деталях изучили все доступные им материалы, и в меру своих возможностей уже тогда готовили осуществление своих замыслов. Кто же был этим вторым? Звали его Александр Пантелеймонович Баласогло. В годы учебы Невельского в корпусе он преподавал там «шагистику». Как явствует из личного дела Баласогло, он был морским офицером, весьма рано вышел в отставку и поступил на службу в архив Министерства иностранных дел.

Встречались ли они на почве обоюдных дальневосточных интересов в те времена, когда один из них был воспитанником, а другой воспитателем, нам неизвестно. Из личного же дела Баласогло следует, и это известно, по крайней мере, специалистам, что он посещал кружок передовой русской интеллигенции, которым руководил М. В. Петрашевский. В основе политической и экономической программы петрашевцев лежало требование уничтожения феодального крепостнического строя. Кружок посещали Н. А. Спешнев, А. В. Ханыков, Н. А. Момбелли, Н. Я. Данилевский, Ф. М. Достоевский и другие. Входил в это общество и А. П. Баласогло. В апреле 1849 года петрашевцев арестовали, судили, часть из них сослали в Сибирь на каторгу и на поселение, а часть отправили в солдаты. Кроме записки Г. И. Невельского, адресованной одному из членов кружка, в которой говорится о том, чтобы тот пришел по указанному адресу, где будет находиться другой член кружка, ничего в процессе по делу о петрашевцах про нашего героя не обнаружено. Однако и этого, а также факта его знакомства и встреч с Баласогло оказалось достаточно, чтобы фамилия Невельского фигурировала в списке тех, кто обсуждал проекты освобождения крестьян, замены самодержавия республикой, свободу печати. Но не более. Невельской к процессу петрашевцев не привлекался — и тут, на мой взгляд, несомненно, сказалась близость его к великому князю Константину и его воспитателю — Ф. П. Литке. Что же тогда интересовало Невельского, что заставляло его всякий раз бывая в Петербурге искать встреч с Баласогло? Нетрудно догадаться, что связывающим стержнем их встреч был Амур, и все, что связано с его непростой историей.

Во время пребывания в Петербурге Невельской узнал не только о проектах Путятина и Крузенштерна, но и о предстоявшем плавании в Средиземном море, в котором Невельскому предстояло обязательно участвовать. Ведь официальным поводом для плавания были смотрины невесты великого князя — принцессы Александрины. Царь решил, что пора семнадцатилетнего великого князя, будущего руководителя Российского флота, «вывести в свет», показать его Европе. Предстоящее плавание занимало всех: им предстояло увидеть многие страны, побывать в Средиземном море, познакомиться с теми берегами и портами, о которых знали лишь по лоциям, картам, да понаслышке от бывалых моряков.

«Ингерманланд» и «Константин», который также назывался «Князь Варшавский», составлявшие костяк Средиземноморской эскадры, 10 октября 1845 года вышли из Кронштадта в плавание вокруг Европы. В Средиземном море к ним должен был присоединиться корвет «Менелай», переименованный впоследствии в «Оливуцу» — по названию места в Италии, — и занявший впоследствии видное место в истории Дальнего Востока. Флагманским кораблем «Ингерманланд» по-прежнему командовал капитан 1-го ранга С. И. Мофет.

Великий князь Константин и Ф. П. Литке, а также Ф. С. Лутковский и С. И. Мофет прибыли на корабль в тот момент, когда оставалось лишь отдать команду о съемке с якоря. Они приехали в Кронштадт из Петербурга с исторического заседания, состоявшегося 7 октября 1845 года, когда в большом конференц-зале Академии наук состоялось открытие Императорского Русского Географического общества, на котором его председатель великий князь Константин предоставил слово для вступительной речи вице-председателю Ф. П. Литке, фактически долгие годы руководившему деятельностью общества. Федор Петрович, в частности, говорил о том, что огромные пространства «России указывают прямо, что главным предметом Русского Географического общества должно быть возделывание географии России, принимая название географии в обширнейшем его значении».

Командующий эскадрой немедленно официально информировал своих офицеров о создании общества. Все были рады тому, что Литке и Константин возглавили его, а Невельской рассчитывал, что создание общества в какой-то мере поможет осуществлению его мечты. Предстоящее плавание занимало всех — впереди их ждали Пиренейский полуостров, Бискайский залив, Гибралтар, Средиземное море. С заходами в Ревель и Копенгаген эскадра пришла в Англию и встала на рейде порта Плимут. Отсюда моряки совершили поездку в Лондон, побывали в Гринвичской обсерватории и в национальном морском музее, осмотрели достопримечательности британской столицы.

Из Лондона без остановок через Бискайский залив шли до Гибралтара, после чего началось увлекательное плавание-путешествие по Средиземному морю, знакомство с красивейшими уголками земли. Впервые Невельской вступил на землю африканских, итальянских, греческих, французских портов: Палермо, Сиракуз, Мальты, Мессины, Ливорно, Специи, Бахии, Неаполя, Тулона, Алжира. От этих посещений остались память о множестве интересных встреч и уйма впечатлений, заполненные страницы дневников, ворохи сувениров в каютах. В Сиракузах вспомнили погибшего Архимеда, из Неаполя совершили экскурсию на Везувий. Но больше всего моряков, конечно, интересовали корабли, портовое оборудование, маяки, навигационные знаки.

На обратном пути весной 1846 года, не менее интересном, эскадра становилась на якорь в Кадиксе и Лиссабоне. Моряки совершили экскурсию по Лиссабону, присутствовали на официальных приемах, в том числе и у королевы Бразилии. В Лондоне Невельской сопровождал Литке во время визита вице-председателя Императорского Русского Географического общества к президенту Королевского Географического общества Р. И. Мурчисону. Будучи в Копенгагене, моряки совершили поездки в Гаагу, Веймар и Берлин. К сожалению, не сохранилось подробностей пребывания Невельского в этих городах. Я не мог разыскать его писем, относящихся к этому периоду. Несомненно одно — Невельской повсюду знакомился с литературой, материалами, сведениям относящимися к Дальнему Востоку, к Амуру.

Эскадра возвратилась в Кронштадт 29 июня 1846 года. Невельского, как, впрочем, и других участников плавания, ожидали награды. 15 июля 1846 года Геннадий Иванович стал капитан-лейтенантом и получил денежную награду в размере полугодового жалования. Успех был налицо. Служба шла хорошо и обещала другие отличия. В тридцать три года — капитан-лейтенант и кавалер двух орденов! И это в мирное время. Отныне он имел полное право претендовать на командирскую должность. Он с удовольствием слушал, что для него готовят корабль или фрегат, но в мыслях его носилось все то же: Амур, Дальний Восток, давняя мечта юности «сходить в дальнюю».

Пока суть да дело, Невельской командируется на Черное море — в Севастополь и в Николаев. Ему поручалось осмотреть условия стоянки кораблей в этих портах, оценить оборудование ремонтных мастерских и составить обо всем этом обстоятельный доклад. Невельской справился с поручением, после чего находился в ожидании дальнейших распоряжений и назначения. Возвращение было печальным из-за очень страшной для Невельского новости: в его отсутствие 12 августа 1846 года скончался И. Ф. Крузенштерн, который так много значил в его жизни. Мысленно он уже дал клятву — завершить на Амуре и на Сахалине то, что не успел сделать Иван Федорович, его духовный наставник. Беседы с Федором Петровичем Литке укрепили Невельского в таком решении.

Нам известно, что на первом годичном собрании Русского Географического общества, состоявшемся 29 ноября 1846 года, Невельской встретился с А. П. Баласогло. Единомышленники обсудили план экспедиции. По их замыслам, она должна была состоять из двух отрядов — морского и речного. Речной под командованием Баласогло должен был спуститься по Амуру до лимана. Во время плавания ему надлежало описать реку на всем ее протяжении и наладить добрососедские отношения с местными жителями. В лимане Амура он должен был встретиться с морским под командованием Невельского, которому надлежало описать Сахалин, и, самое главное, — окончательно выяснить возможности входа в Амур с юга и с севера с моря. Ему следовало разобраться в том, является ли Сахалин островом, или же все-таки он полуостров, то есть связан перешейком с материком. Они договорились, что весной 1847 года после отпуска Невельского, они встретятся вновь и представят начальству проект предстоящей экспедиции.

Из личного дела Г. И. Невельского точно известно, что он был в отпуске с 15 декабря 1846 года по 15 марта 1847 года. За это время ему пришлось многое пережить и передумать, принять новые решения. Все началось с открытия каких-то совсем неведомых Невельскому замыслов, которые вынашивал вместе с другими петрашевцами его старший друг и единомышленник по намечающейся экспедиции на Дальний Восток, Александр Пантелеймонович Баласогло, и которые он никак не мог понять и принять (если он когда-либо был посвящен в тайны кружка). Но это неучастие оказалось чрезвычайно важным обстоятельством, которое окончательно подтолкнуло его к самостоятельным, единоличным и весьма решительным действиям по организации и осуществлению экспедиции на Дальний Восток.

Хлопотным оказался и отпуск, когда сыну крепостников-помещиков, а ныне в какой-то мере либеральному и воспитанному морскому офицеру, пришлось с головой окунуться в помещичьи и семейные дела, занимавшими массу времени и иногда ставившими его в тупик. Находясь в Петербурге, Кронштадте, в частых плаваниях, будучи приближенным к царской семье, Невельской, давным-давно оставивший помещичий быт, подрастерял замашки барина-крепостника.

Все началось с того, что летом 1845 года в реке Бёксе нашли утопленницу — крепостную девушку Анну Никитину, принадлежавшую Ф. Т. Невельской. Дело о самоубийстве замять не удалось, и даже в такой страшный век ему был дан надлежащий ход. В архиве Костромской области до пожара 1982 года сохранялось дело «Об убийстве девки Анны Никитиной» и «Дело по предписанию господина губернатора о жестоком обращении помещицы Невельской со своими людьми».

Приехавшего домой Невельского многое поразило в родных местах. Ему невольно приходилось хлопотать о том, чтобы как-то смягчить участь матери и непосредственно замешанного в том, что Анна Никитина наложила на себя руки, брата Алексея. И хотя в губернском правлении были свои люди, в частности, Павел Антонович Купреянов, который на следствии показал, что «теща моя дала Анне Никитиной всего пять ударов розгами», Ф. Т. Невельская и А. И. Невельской 8 октября 1845 года были взяты под стражу.

Собрание дворянских предводителей постановило: «Из показания дворовых людей Солигалической помещицы Невельской, изложенных в доставленной по предписанию его сиятельства господина сенатора, ревизующего по высочайшему повелению Костромскую губернию, выписке из следственного дела видно, что г-жа Невельская обращается с крепостными своими весьма дурно, не доставляет им достаточного содержания, так что они, терпя голод, принуждены прибегать к помощи посторонних людей, что подтверждено засвидетельствованием соседственных крестьян других владельцев…». В результате «собрание предводителей и депутатов дворянства положило принадлежащее госпоже Невельской имение взять в опеку».

Ф. Т. Невельская сначала находилась под арестом в Солигаличе, а затем по просьбе дочери была под строгим караулом перевезена в Кинешму. Мария Ивановна и Павел Антонович, бывший уездным кинешемским предводителем дворянства, приняли все меры к тому, чтобы освободить мать на поруки из-под присмотра земского посада. В конечном счете, после очередной просьбы от 7 июля 1846 года Ф. Т. Невельская была освобождена из-под стражи, и получила условное наказание «по старости лет».

В этой усадьбе мать Невельского и скончалась, прожив последние годы с дочерью. Впоследствии на ее могиле в ограде Преображенского собора в Кинешме была возложена плита с надписью: «Здесь погребено тело Феодосьи Тимофеевны Невельской, матери адмирала Геннадия Ивановича Невельского, присоединившего к России Амурскую область и остров Сахалин, скончалась 27 июля 1854 года, жития ея было 67 лет». Но все это случилось потом, и мы забежали вперед только ради того, чтобы в этой главе исчерпать тему матери и детей.

Материалы следствия показывают, что Невельской знал об аресте матери, так как когда имение Дракино было отдано в опеку, то во владение им вступили братья Геннадий и Алексей Невельские. Поскольку оба они были людьми военными и не могли сами управлять хозяйством, то Геннадий Иванович прислал распоряжение своему старосте — бургомистру Ивану Иванову — «иметь смотрение» за деревнями Выползовой, Вихаревой и пустошью Малицовой наравне с А. И. Невельским: «Остаюсь барин твой флота лейтенант и кавалер Геннадий Иванович сын Невельской», — такова подлинная подпись на документе.

Доскажем крепостные дела Г. И. Невельского, связанные с сестрой, братом и матерью. Так как в документах не встречаются имена прочих родных, то можно говорить о том, что к этому времени других сестер в живых не осталось. Не имея возможности часто бывать в Кинешме и в Дракино, Невельской доверял матери и сестре управлять своими имениями. Вместе с тем дела Невельского, как мы видели, вел бургомистр И. Иванов. Ф. Т. Невельская, М. И. Купреянова и П. А. Купреянов беспрестанно вмешивались в его распоряжения.

Эти вмешательства привели к тому, что Иванов сбежал в Петербург, где 10 августа 1849 года ухитрился подать царю жалобу: «Помещик мой отставной капитан 2-го ранга Купреянов, Костромской губернии Кинешемского уезда до того притесняет крестьян своих, что двенадцать человек вынуждены были бежать. Сорок крестьян в 1846 году ходили в Кострому к Гражданскому губернатору с жалобою на нетерпимое обращение с ними своего господина, но жалоба эта не была удовлетворена справедливо, и он еще более стал притеснять нас. Находясь в угнетении без всяких причин, я не в силах был перенести всего того, что терпел от своего господина, и чтобы в таком жестоком положении моем не посягнуть на собственную жизнь, которая очень тяжка, решил отлучиться из Кинешмы в Санкт-Петербург, чтобы здесь просить справедливой защиты».

После неоднократных случаев жестокости Ф. Т. Невельской, по данному делу был дан ход. Министр внутренних дел 6 марта 1850 года предписал военному губернатору и костромскому гражданскому губернатору «принять участие с командированным мною чиновником в расследовании дела о беспорядках, возникших в имениях Купреяновых и Невельского». Расследование было проведено по полной форме и, как и следовало ожидать, виновными оказались крестьяне. В отношении же Невельского костромской вице-губернатор писал: «Флота капитана-лейтенанта мать их, помещица, вопреки данной вотчинному бурмистру Ивану Иванову доверенности, вмешивается в управление имением сына своего и стесняет их произвольными и неправильными распоряжениями».

Невельской до отправления в Амурскую экспедицию появился в Кинешме еще несколько раз, а по ее завершении часто бывал с семьей здесь, а также в своих деревнях Заволжье, Дракино, ездил он и в свои пензенские деревни. Об этом подробно сказано в заключительной главе.

Вернувшись после такого бурного и малоприятного отпуска в Петербург, Невельской весной 1848 года узнал там кучу новостей, первой из которых было известие о переводе С. И. Мофета командиром на фрегат «Паллада». Сама новость, казалось бы, и не была столь новой, если бы ей не предшествовали упорные слухи о том, что сначала на «Палладу» командиром намечался сам Г. И. Невельской. На всякий случай Невельской твердо и определенно просил Ф. П. Литке, а через него великого князя Константина не брать его на сей раз в плавание. Хотя оно и обещало было быть весьма интересным — такая семейно-дипломатическая миссия в Великобританию и Голландию.

Начальство вняло просьбам Невельского, когда он раскрыл свои и Баласогло планы, и стал просить назначить его командиром на какой-либо корабль, отправлявшийся на Дальний Восток, на Камчатку, в Русскую Америку. Его оставили на лето в крейсерстве на том же «Ингерманланде», но на сей раз без великого князя Константина, который стал командиром корвета «Оливуца» (бывший «Менелай»). Невельской очень просил оставить его на Балтике для того, чтобы быть относительно свободным от занятий с великим князем, так как уже заранее знал, что назначается командиром строящегося военного транспорта «Байкал».

Итак, находясь на «Ингерманланде», Невельской мысленно уже был на строящемся транспорте, продумывал планы, возможности, прикидывал, как скорее добраться до Камчатки, когда выйти из Кронштадта, чтобы успеть высвободить себе лето для исследовательских работ в лимане Амура, по крайней мере, три месяца: июнь, июль и август. Исходя из этих сроков, он и строил все свои планы, чтобы прибыть на Камчатку в конце мая, а в начале июня уйти на исследования. Невельской дождался своего часа — он отправляется на Дальний Восток, в Русскую Америку, на Камчатку с Амуром в сердце. Он был уверен, что за время подготовки судна и перехода вокруг света Александру Пантелеймоновичу Баласогло удастся преодолеть рогатки Министерства иностранных дел и организовать из Сретенска или Нерчинска сплав по Амуру. Как все интересно, ново, заманчиво! Близится осуществление мечты всей жизни Невельского!

(1) Алексеев А. И. Геннадий Иванович Невельской. — М.: Наука, 1984. — С. 25—26.

(2) Официальная «Советская военная энциклопедия», т. 5, с. 562, называет датой рождения Г. И. Невельского 23 ноября 1813 г. В статье сделана ссылка на книги А. И. Алексеева «Дело всей жизни» и «Сподвижники Г. И. Невельского».

(3) Алексеев А. И. Геннадий Иванович Невельской. — М.: Наука, 1984. — С. 26.

(4) Кондуит — журнал для записи провинившихся.

(5) Н. К. Краббе с 1860 по 1876 годы являлся управляющим Морским министерством. Главой флота был генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, брат императора Александра II. По «Положению» от 27 января 1860 г. во главе флота и Морского министерства стоял генерал-адмирал, наделенный правами министра. Хозяйственной частью министерства заведовал на правах товарища (заместителя) министра управляющий министерством. При отсутствии генерал-адмирала управляющий Морским министерством выполнял его функции, пользуясь соответствующими правами. В 1867 г. управляющему Морским министерством были предоставлены права министра, генерал-адмирал руководил ведомством лишь номинально. Должность морского министра была введена лишь в 1905 г. вместо упраздненных должностей генерал-адмирала и управляющего Морским ведомством.

(6) А. И. Алексеев. Указ. соч., с. 29.

(7) Фут равен 0,305 м.