Вместе и горе пополам

Новый дом Федотьевых, который отец успел построить за год до своей смерти, для нас пятерых казался просторным. Но сейчас, когда семья увеличилась сразу на шесть человек, вдруг оказался маленьким и тесным. Но все же разместились: старшие логиновские ребята — Кеша, Борис и Виталий занялись сеновалом. Они аккуратно убрали сено из центра, забили снопиками все углы, утеплили двери и установили в центре палатку. Спать решили в кукулях. Эти меховые мешки были спасением для охотников или путников в дороге. Два кукуля были в доме, да еще два стареньких, потертых разыскали на чердаке логиновского дома.

— Что будем делать, когда зима начнется? — с тревогой спросила мама.

— Не волнуйтесь, тетя Веня. Мы же охотники, умеем и на снегу устраиваться на ночь, — Кеша подвел маму ко входу в палатку. — А здесь какая красота: и воздух свежий, и сеном, как на лугу, пахнет, и тепло.

— Я вам чехлы в кукули подготовила, чтобы стирать их можно было, — еще раз осмотрев новое жилище своих племянников, она облегченно вздохнула.

— Слава богу, хоть успели до беды подрасти, да и руки у всех «правые», как говорил мой дедушка. Мастера, умельцы! Ишь, какое жилье соорудили, — похвалила она ребят.

— Не дай бог, если у парня обе руки — «левые». Горе для матери, потом и для жены, если мужики лентяи и неумёхи, — и в этих размышлениях опять пробивались мысли о Коле, ее несчастном брате.

— Где же ты, Коля? Что они, проклятые, с тобой делают? Слышала, что издеваются. И о ребятах тревожишься. Нет, не дадим в обиду. Вместе перебьемся, не погибнут твои дети.

Она неподвижно стояла у входа в палатку, и молчаливые слезы сбегали по ее щекам. Молчали и ребята, догадавшись, чем вызваны слезы их тетушки.

Кеша поднял упавшую с ее плеча шаль, укутал ее плечи и сказал:

— Не плачьте, тетя Веня. Папа сказал, что он ни в чем не виноват. Может, только за то, что в церкви служил? Но разве это что-то плохое, вредное? Он же для людей все делал. Папа сказал: «Не верьте, что я сделал какое-то зло», — и обещал вернуться.

— Мы будем ждать, — добавил Виталий.

— Да, ребятки, — еле сдерживая рыдания, проговорила Веринея, — вместе будем ждать!

Желая отвлечь ее от тяжких дум, Борис спросил:

— А как там наши? Устроились?

— Не тревожьтесь. Все в порядке. Костя с помощью Валюшки сколотил топчан и назвал «тахтой». Ну пусть будет тахта, хотя я точно не знаю, что это такое, — ответила Веня и смущенно добавила:

— Растете. Слов много незнакомых появилось. А мы отставать начинаем.

Ребята дружно начали ее убеждать, что дело не в словах, а в делах; а делает она добрые дела — и это главное.

— А спать на этой так называемой тахте можно? — с серьезным видом спросил Виталий.

— Отличная лежанка, то есть тахта, крепкая и широкая, как раз на двоих, даже и трое могут уместиться, — сказала Веринея, и все заулыбались, может, впервые за этот тяжелый месяц.

— Девочек я разместила в спальне вместе с Дуней на своей постели, они все худые как селедки. Мы с Витюшкой на Дуниной кровати.

— Так там же тесно! — воскликнул Виталий, — я же видел, на одного человека только.

— А ты посмотри, какая я худая? Это мне фигуру работа почтальона поддерживает, — снова засмеялась Веня, — а Витя еще малыш. Нам не тесно и тепло.

Веринея, утомленная хлопотами по устройству семьи на ночлег, никак не могла заснуть. Да и думы тревожные неотступно терзали: «За что? Ведь он светлый, безгрешный человек. Что он мог сделать? А Саня — добрейшая душа. Только семья, да работа — вот и вся его жизнь. Сколько они с Маней перестрадали, пока добились права гнездо свое свить, да деток растить. Сколько вокруг лентяев, обманщиков, пьяниц, развратников — они живут. А умных, добрых людей — за решетку. Где же правда? Куда идти? Кому поклониться, чтобы хоть судьбу их узнать? Бедная Маня. Какое короткое счастье у тебя было. А у меня? За что бог наказывает нас? Ладно, может, я мало молилась и не очень усердно. А Маня? Она не уставала класть земные поклоны и тебе, Боже, и Богородице, и всем святым. Истово все исполняла, что велела ей святая церковь, — и что же? Никто ничего не слышит и молитвы не доходят».

Вдруг она вздрогнула и с испугом села на постели. То ли со сна, то ли наяву ей показалось, что мимо ее постели медленно и бесшумно проплыла какая-то фигура в широком балахоне, только вроде прозрачная и видимая, как сквозь туман.

«Прости меня, Господи, если ты есть. И впрямь, нашла время богов упрекать. Может, и не замечаем наших грехов?» — подумала она.

Но мысли от Бога опять перескочили на сегодняшний день:

«Что же делать? Десять душ надо прокормить, одеть, — откуда что взять? У меня крупа и мука на исходе, — продолжала Веринея свой страстный, но беззвучный монолог, однако придумать ничего не могла. — Да не погибать же детям! Они-то в чем виноваты, даже если и есть вина отцов?»

Она горько заплакала, разбудив маленького Витю. Успокоив ребенка, она вытерла слезы и твердо сказала себе:

— Пойду к прокурору. Пусть хоть вещи детские заставит отдать. Раздетых, разутых по миру пустили! Да что это за порядки такие? Какая же это власть?

К вечеру она вернулась хмурая и бледная. Ребятам ничего не сказала, решив: «Нечего им злобу копить. Пусть растут добрыми. А с Колей, может, все еще обойдется». Про разговор с прокурором Тюменцевым рассказала только Алексею, сыну умершей недавно сестры Домнушки. Он только что приехал из Кавалерского. Был на охоте в сопках и не знал, что произошло с родными.

— Догадывался я, что беда может прийти к моим дядюшкам, да не верил. Не раз слышал, как грозились купеческие сынки, не принятые в артель, что рассчитаются с председателем. Дядя Саня и сам слышал, да не обращал внимания. И дяде Коле грозили. А что прокурор сказал?

— Сначала я ему все высказала. Ведь это что же такое? Осиротевших шестерых детей власти бросили и никому нет до них дела: ни сельсовету, ни райисполкому и, уж конечно, безразлична их судьба представителям НКВД и милиции. А что с домом сделали? Мало того, что вещи разграбили и детям оставили рванье, даже стены, обтянутые тканью, ободрали, отрывая куски в несколько аршин. Что они там искали? Иголки, что ли — все равно ничего не нашли. И в этом разоре и разгроме оставили ограбленных детей.

Прокурор Тюменцев пытался несколько раз прервать, но я сказала, что пока все не выскажу, не уйду из прокуратуры. Потом он походил по кабинету и сказал: «Ограблены? Ну что же, в селе немало семей победнее. А Логиновы — дети врага народа. Пожили в довольстве, в достатке, ни в чем отказа не было — и хватит! Пусть потрудятся. Пожили сладко, попировали — теперь пусть на еду, на одежду заработают».

Веринея, с гневно сверкающими глазами, вплотную подошла к столу:

— Это мы-то не работали? Вот тебя я не часто с лопатой да с ломом встречала. Ты больше языком. И для прокурора не больно учен.

Тюменцев встал с места:

— Ну, ты, поосторожнее! С молодости тебя знаю, думы разные были… Так вот! Предупреждаю: язык свой бы укоротила! А то как бы и тебя не прибрали, найдут за что. Время такое — классового врага надо уничтожить начисто.

— Это я-то классовый враг? — обомлела Веринея. — Каким же я классам навредила?

— Что думал — то сказал. А теперь иди.

— Вот такие дела, Леша. Что теперь делать? Куда податься? Некоторые в город едут хлопотать. Может, и мне? А детей оставить как?

Алексей встал, проскрипел на одной ноге к окну, долго стоял, вглядываясь в освещенные окна райисполкомовского здания.

— Нога-то как? Тяжело тебе на деревяшке. И семья — ребятёнки сразу посыпались. — Веня сочувственно вздохнула, вспомнив тот случайный выстрел, чуть не погубивший Лешу и на всю жизнь оставивший здорового и умного мужика калекой.

Отмахнулся от ответа:

— За меня не волнуйся, я здоров. А к ноге уже привык. Это сразу тяжело было и обидно: не успел на вечерках доплясать, как без ноги остался. Еще ладно, что спасли, а то бы кровью изошел, как Паша. Слава Богу, что детей смог иметь. Я бы пропал без семьи.

Подошел к Веринее, погладил по голове:

— Мужайся, Веня. И не надо никуда ехать. Наслышан я — все напрасно. Мы, родники, собирались тут удачную охоту отметить и про тебя речь вели. Одобряют тебя люди, смелость твою хвалят и доброту ценят. Решили помогать тебе поднять ребятенок, не дать извести логиновский корень. Теперь, когда ты в кучу собрала и своих, и логиновских — и нам легче тебе помочь. Да и дом твой ловко стоит. Это уж Фадей Петрович — умница! С Амчагачи на бату — раз, и вдоль сопки, меж кустов — к самому дому. И вези сколь можешь — чужому глазу незаметно.

— Помощь — это хорошо. Спасибо всем скажи — от сердца благодарю. Коля верил, что не бросим сирот, — Веринея на минуту задумалась. — Но я вот о чем думаю. Что же так иждивенцами и вырастут? Надо на ноги их ставить. Чтобы могли ни от кого и ни от чего не зависеть.

Леша с явным одобрением посмотрел на тетку:

— Ну, Веринея Константиновна, по-умному рассуждаешь. Не соблазнилась на даровщину! Все правильно, Веня. Кешу Коллегов в свою бригаду медвежатников приглашает на равный пай. Считаю — честь оказывает. Да вот тебе опасаются сказать, о твоей старой боли напомнить. Думали, бояться будешь, не отпустишь. А у Иннокентия — талант к охоте.

Веринея вздохнула:

— Боль живет, не оставляет меня. Но Кеша, коли согласен и с интересом, — пусть идет. Это работа для смелого да умелого. Пусть мужиком растет... Да на людях и с горем легче справиться. А с остальными как? Что присоветуешь? Я вот думаю: дам я им недельку — пусть оглядятся, с селом познакомятся, с ровесниками поговорят, с учебой устроятся, — а там посмотрим.

— Все правильно, Веня, ума-то у тебя палата, — и оба рассмеялись, довольные складной и разумной беседой.

С утра Веня уже успела переговорить с Кешей о предложении охотников.

— Только не спеши с решением, все обдумай. На целые недели уходить на промысел, годы молодые, и повеселиться захочется, и с девочками посмеяться...

— Нет, тетя Веня, мне сейчас не хочется ни в клуб, ни на вечерки. В лес — это то, что мне нужно, спасибо, что согласились. Боялся — не отпустите. Боря и Виталик в рыбартель надумали. Еще раньше слышали: там хорошо работают, и заработки есть. Так вы их тоже не держите. А учиться будут в вечерней школе.

Разговор, начатый с Кешей, продолжали уже все вместе:

— Тетя Веня! Предложение имею, — шутя поднял руку Виталий, — надо рыбы наловить и дров побольше заготовить, а лишнее продать. И деньги на продукты будут.

Веринея слушала Виталия и думала: «Мальчик ведь еще, об этом ли ему тревожиться? А он о семье печется. Может, зря я Бога гневила? Может, Он надоумил меня ребят к себе взять? Вместе-то, гляди, и переживем невзгоду. Как-то Маня там? Извелась, исплакалась о Санюшке...»

Мысли ее прервались утренним шумом проснувшихся ребят. За столом она обратилась ко всей своей большой семье:

— Послушайте, что я вам скажу. Кеша уходит с охотниками в сопки, надолго. Он у нас теперь главный добытчик в семье. Жить будем так: решать без Кеши все будет тройка: Боря, Виталик и я. Завтра я узнаю, как в школе, кому в какую смену. А пока три дня на знакомство с селом. Валя, покажи наши речки. Кстати, рыбки свежей привезите и сушняк березовый присмотрите — к зиме надо наготовить.

— А можно с ночевкой? Палатку возьмем, — Валентин уже чувствовал себя в роли гида.

— Нет! Не надо палатку, шалаш соорудим, — зашумели гости.

Веринея согласилась. Ребятам уже по 14-15 лет, батом да шестами давно уже владеют.

— Ладно, поезжайте с ночевкой. А девочки пусть на сопки сходят. Ягодники посмотрите.

Мало-помалу все определилось. Кеша упромыслил первого медведя. Охотники целиком отдали его юному охотнику, не стали удерживать положенную часть. От себя отдали осиротевшей семье.

В доме устроили праздник: Веринея натушила целый противень вкуснейшей медвежатины с картошкой; из дикого щавеля сварили кисель — пир удался на славу.

Боря и Виталик успешно учились в вечерней школе, а днем работали. Рыбартель выделила ребятам за хорошую работу целый мешок соли. Успели заготовить осенью кижуча: теперь в запасе была и соленая рыба, и брюшки, и балыки. Коптилку соорудили в уголке двора, заготовили ольховые и таловые дрова, не поленились сходить на лесопилку и набрать опилок — балыки коптились по всем правилам.

Заготовили на всю зиму сухих березовых дров. Своей картошки было маловато, но Костя и Валя поработали на огородах у трех старушек. За помощь с ними рассчитались двумя десятками мешков картошки: огороды у старушек были богатые.

Самые младшие — Витя и Лена — помогали маме разносить почту. Кстати, эта работа помогла им рано научиться читать. В школу они пошли уже грамотными и очень этим гордились.

А старшие девочки — Дуняша и Мила — все лето ходили за ягодами: уже наполнились бочки с брусникой, рябиной, голубикой.

— Как же жимолость сохранить? Сахара нет, а без сахара это же не варенье, — огорчались девочки, — а жимолость уродилась — как бусы висят, крупная, сладкая. Люди собирают, а мы только чужие ведра с ягодой считаем.

— А вы не горюйте, — успокоила их Веринея, — идите да собирайте. Сушить будем, а зимой сварим, может, сахар раздобудем. И сушенная в горячей духовке жимолость оказалась великолепной. Годилась и для компота, и для варенья.

Поздней осенью мальчики начали охотиться. В семье появились первые деньги, заработанные ребятами. «Тройка» решала, что купить, куда потратить заработок. «Дыр», конечно, было еще много. Пока жили на пенсию за нашего отца да на скудный мамин заработок, было тяжеловато. Обходились рыбой да картошкой. Иногда друзья подвозили то мяса, то уток. А так хотелось сладкого! Но это пока было недоступно.

Хуже всего было с одеждой. Дети росли быстро, вырастали из курток, рубах и штанов.

Веня радовалась, что жизнь семьи налаживается, но чувствовала, что стала сильно уставать. Ведь ей приходилось подниматься в пять часов утра — её уже ждали Буренка и теленок. Ребята назвали его Тарри, он был черный, без единого пятнышка. Завтрак для семьи тоже требовал времени и сил. А в 7.30 уже на работу. Село росло, почты становилось больше, расстояния до адресатов увеличивались. А вечерами, уложив ребят, Веринея садилась за швейную машинку. Девочки помогали: распарывали старые вещи, а мама бесконечно перешивала: то удлиняла, то комбинировала старые рубахи и брюки. Девочкам перешивала свои платья, которые удалось разыскать в доме.

У нашей мамы был великолепный природный вкус, фантазия и золотые руки, которые, как нам тогда казалось, никогда не уставали.

А тут появилась еще одна забота. Виталий добыл двух лисиц и отнес их в «Заготпушнину». Вернулся расстроенный.

— Ну что же это такое? Красавицы были, а их взяли почти даром. Невыделанные, сказали, — жаловался он.

— Господи, Виталик, это я виновата. Думала еще, что надо их обработать, а потом сдавать, и совсем забыла. Поди-ка скорее, забери их обратно. Скажи — обработаем. И сразу берись, делай «правила», рамки такие из прутьев и планок. У меня в стайке для горностаев есть две и для зайца есть. Вот бы верстачок где-то приспособить.

Борис, молча слушавший разговор (он вообще был молчуном), вдруг сказал:

— Перед стайкой я уголок присмотрел, можно пристройку сделать. Ходить через стаю, там двери прочные и запираются. Сделаем верстак и полки. Только мастер по выделке шкур нужен. Папа обещал научить — не успел, — в серых глазах Бориса появилась мука, след долго сдерживаемой боли.

Все трое долго стояли молча, пока, преодолев тяжесть воспоминаний, смогли снова продолжить разговор.

— Дед ваш на все село славился мастером, — заговорила Веринея. — Ему с поклоном несли на выделку самые дорогие шкурки. И меня учил. Он хвалил меня за терпение и старание. Вот теперь дедова выучка пригодится.

— И меня поучите, — попросил Борис, — охотник, не умеющий выделать шкурку, это не охотник.

— А я буду мастером по правилкам. Еще заказы буду принимать, — засмеялся Виталик.

— Тетя Веня, когда начнете нас учить шкуры выделывать? — нетерпеливо спросил Борис.

— Вот что, ребятки, придется огорчить вас, — обратилась к размечтавшимся племянникам Веринея. — Все это будет, обещаю сделать вас мастерами. Но немного позже. А пока мне Дуня поможет. Она уже своих горностаев, которых добыла, с моей помощью и выделала. У нас их взяли высшим сортом. И в школу пойдет в новом платье, которое я ей сшила из заработанной ткани, так что помощница у меня есть. Справимся. А вы пока времени не теряйте. Открывается сезон охоты на соболя. Я договорилась — мне выдадут разрешение. Два ружья есть, слава Богу, не все продала. Отправитесь в сопки. Иван Селиванов возьмет вас в помощники, подучит. И со школой договорилась, учителя помогут вам догнать.

— Тетя Венечка, дорогая, спасибо! — обнял тетку Виталий. — Как здорово! И с учебой не волнуйтесь, и сами можем догнать — голова есть на плечах. А за охоту спасибо. И мечтать не могли.

Боря схватил поставленное Веринеей ружье и, подняв его над головой, воскликнул:

— Клянемся! Ждите с добычей! Подвалим вам работки. Когда ехать?

— Через неделю, — ответила Веринея. — За это время надо вас подготовить. Сухарей надо насушить побольше, муки в Союзпушнине в долг возьмем да и крупы какой-нибудь. Остальное сами добудете в лесу. Соль и чай дома есть.

Поспорили о Динке, черной дворовой собаке. Брать? Не брать? Ничего не решили. Но Динка все решила сама.

Мама разбудила меня на рассвете:

— Вставай, доченька! Не пойму, что с Динкой? Забросала снегом какой-то громадный кусок. Меня близко не подпустила. Пойдем вместе попробуем.

Но и меня Динка не подпустила. Рычала и скалила зубы, как на чужих.

— Знаю! — вдруг вспомнила я. — Виталия надо будить. Это он ее тренировал для охоты.

С хозяином, а Виталия она признавала за хозяина, и только его, Динка поделилась своей добычей. Это оказался великолепный … окорок. Даже с цветной оберткой на ножке. Взять его Динка могла только в одном месте — на складе. Как она ухитрилась это сделать, мы никак не могли сообразить. Склады находились рядом, но были хорошо огорожены. Да и сторож охранял с ружьем.

— Ай да Динка, умница! Вот завтрак у нас сегодня будет! Ах ты, добытчица наша! — обрадовались ребята. Динка негромко зарычала. Виталий погладил ее по голове и ласково сказал:

— Не волнуйся. Обещаю, что и тебе достанутся самые вкусные косточки.

— Нет, Виталик, — вздохнула Веринея, — не надо. Может, кому-то в убыток. Отнесу я, покажу, может, объявится хозяин.

— Обязательно объявится, — сказал серьезно Боря. — Уж там не упустят, — и все засмеялись, хотя и огорчились, что не удалось отведать Динкин подарок.

Веринея вернулась и положила на стол, к удивлению ребят, … тот же окорок.

— Отказались. Главный начальник сказал, что у них никогда ничего похожего и в продаже не было. Режьте, будем пробовать.

Окорок оказался великолепным.

На следующее утро Виталий вышел во двор еще затемно. Когда мы проснулись от громких голосов, то в столовой мальчики со смехом растягивали длинную цепочку мелких копченых колбасок, покрытых сверху остатками топленого сала.

Мы долго обсуждали, откуда эта благодать, но догадаться не могли. Кто-то предложил последить за Динкой. Но Виталик вполне разумно сказал:

— Зачем? Пусть это будет её тайна. А мы ничего не знаем.

Вечером Динка, почувствовав одобрение, а может в благодарность за косточки и обрезки, принесла еще один добротный окорок, а утром Виталий обнаружил перед ней в снежной горке два круга толстенной колбасы с остатками топленого сала. Добро, как видно, капитально хранилось.

Но наступило время выезжать на охоту — и Динку решили взять с собой. Она оказалась умной собакой и на охоте могла быть очень полезной.

Однажды мама послала кого-то из ребят в магазин. Но купить ничего не удалось. На магазине красовалось объявление: «Закрыто на переучет».

— Люди возмущаются, говорят — четыре дня закрыто, — объявили посланцы.

Через некоторое время прошел слух, что комиссия, которая проводила переучет, обнаружила, что две бочки копченостей признали негодными, списали и уничтожили их.

Борис рассмешил всех серьезным заявлением:

— Наша Динка не поверила акту на списание копченостей и правильно сделала: и окорок, и колбасы были отличного качества.

Борис и Виталий сели на бревна во дворе. Они устали в эти дни перед отъездом в сопки. И сборы, и домашние дела — хотелось помочь тете Вене, облегчить заботы по хозяйству. Они всегда любили свою тетушку, а за эти дни особенно сблизились, оценив ее заботу и душевную доброту.

Виталий взглянул на небо и, проследив глазами за бегущими по небу облаками, сказал:

— Погода ладится. Завтра в пять уже подниматься. Пойдем, спать пора.

— Подожди минутку, — задержал его Борис, — вот ты сказал: «Пусть у Динки будет своя тайна». А я все же хотел бы знать, откуда столько добра? Как-то не по себе мне.

— Ладно, пойдем. Покажу тебе кое-что. — Виталий с хитрецой улыбнулся. Борис догадался, что он уже давно все знал, но не нашел нужным посвящать семью.

Они подошли к изгороди своей стайки. Столбы из ветлы, врытые в землю, давно уже проросли и превратились в густо переплетенные заросли. Сюда плотно примыкал крепкий забор, которым был огражден двор, расположенный между складами. Здесь были свалены в беспорядке пустые ящики и бочки, подобраться к которым было довольно сложно. Целые горы бочек и разной тары.

Наши парни подошли к своей зеленой ограде и, встав в тени, затихли. Вскоре появилась Динка. Она тихонько гавкнула, словно удивилась, но, уловив сигнал Виталия, продолжила свой путь. Без труда преодолев ограду, она проползла совершенно бесшумно вдоль складского забора и там, где забор шел по склону спуска к ручью, среди густых зарослей, вдруг исчезла. Словно сквозь землю провалилась.

Через несколько минут ребята увидели собаку среди пустых бочек. Ловко пробираясь среди нагромождений, она вдруг нырнула в одну из них. Затем появилась оттуда со связкой кругов копченой колбасы. Исчезла с глаз, но через минуту повторила свой маневр, захватив еще связку. И вдруг какое-то движение, и пустая бочка с грохотом скатилась с горки.

Борис потом со смехом рассказывал:

— Я еле удержался на месте, ноги сами чуть не унесли меня. Но тут послышался голос сторожа: «Стой! Кто тут? Стрелять буду!»

— А я боялся за Динку! — добавил Виталий. — Ведь она еще где-то на складской территории была. Но она молчала, не двигалась.

Скоро сторож ушел в другой конец, где послышались какие-то пьяные голоса. Динка бесшумно проползла уже вдоль внешней стороны забора и вынырнула с колбасой у нашей изгороди. Положив два круга колбасы у ног Виталия, она вернулась за следующими.

— Нет, хватит, — сказал Виталий, отрывая Динке добрый кусок. — Надо увозить ее в тайгу. А то воры-торгаши в поисках наворованного добра, которое они так «надежно» спрятали, могут выследить ее и пристрелить. Потеряем такую собаку.

— Поедем в тайгу, Динка. Там тебе простор для охоты, — и он ласково погладил охотницу.

Мы впервые в жизни ели такие деликатесы и хвалили нашу любимицу.

Наконец охотники собрались, заправились продуктами. На этот раз, кроме сухарей и рыбы, они увезли изрядный запас копченостей. В далекий путь отправилась и Динка.

Дома остались еще охотники — Костя и Валя. Они мучительно завидовали старшим, ушедшим на целые недели в сопки, да еще на самую трудную охоту — на соболя. Без ружей им не хотелось даже в лес идти. Да и лыж только пара — далеко не уйдешь. И капканов хороших нет. А вблизи села лисы пуганые и в петли ловились неохотно, быстро разгадывали охотничьи хитрости. Наследив вокруг петель и ловушек, словно насмехаясь, уходили.

Понимая настроение подростков, Веринея вспомнила, что видела лыжи в доме женщины, муж которой был тяжело и безнадежно болен. Веринея все думала, как бы спросить женщину о лыжах, не нанеся ей боли. И вдруг эта женщина, словно по волшебству, все решила сама. Она пришла к Веринее и попросила ее сшить мужу пару рубашек.

— Потеет сильно, часто стираю, рвутся, все старые. Выручи, Константиновна. А я тебе заплачу, знаю — нуждаешься.

Женщина охотно согласилась отдать лыжи.

К утру новые рубахи были готовы. А когда Костя пришел из школы, его на крыльце ожидали подарки: охотничьи лыжи, подбитые нерпичьей шкуркой, и рядом охотничья сумка, кожаная, с карманами.

Костя сначала подумал, что гость какой-нибудь. Подошел Валентин. Они рассматривали лыжи и сумку, гадая, почему сумка совсем пустая, недоумевали, пока не увидели в окно улыбающееся лицо Веринеи.

— Котька, да это же тебе мама где-то раздобыла, — закричал Валентин, вбегая в дом. Костя обогнал его. Они бросились обнимать, тормошить Веринею.

— Вспомнила, что у тебя день рождения. Вот и прими подарок, — сдерживая слезы, говорила Веринея.

— Подождите. Я слышал сквозь сон — долго-долго стрекотала швейная машина. Вы опять всю ночь шили, да? Это плата за лыжи и сумку, да? Тетя Веня, дорогая наша, Вы же подорвете себе здоровье. Не делайте так! Я же могу заработать себе на лыжи. А пока обошлись бы одной парой. Ну спасибо. Я буду стараться! — и снова взглянул на лыжи. — Такой подарок! — он обнял Веринею и нежно поцеловал в щеку, по которой капельками стекали слезинки.

Теперь Веринея думала то о капканах, то о других нуждах, с которыми не знала как справиться. На зайцев, и особенно на лисиц нужны крепкие надежные капканы. Можно было взять в Союзпушнине под будущие меха. Но не хотелось залезать в долги. Пусть ребята сами распорядятся своим заработком. Да, многое еще надо для такой семьи. В школе соревнования на лыжах проводят, а нашим и пойти не в чем. Спортивные лыжи нужны и куртки. Уж не говорю о костюмах, хоть бы старье какое поискать, куртки сделать. Скомбинировать из разных кусков — другого выхода нет.

А тут еще райисполком ее «подрезал». Вызвали и зампред сказал:

— Тут на исполкоме о вас разговор шел. Вы без разрешения властей взяли в дом, в свою семью детей врага народа. Мы тут хлопочем с запросами, в какие детдома их устроить. Жили бы за государственный счет. Вы на своих детей — сколько их у вас? Четверо? Так вот, на них за отца платили вам пенсию. Теперь решено прекратить выплату. Если подадите заявление, можем детей Логинова забрать, а вам снова будет идти пенсия.

— Нет, не надо. Не платите, если есть у советской власти такое право. А детей брата не дам! Они мои близкие родственники, и мне прокурор объяснил, что это законом не запрещено (Господи! подумала она, ты уж прости меня за вранье насчет прокурора, может сойдет).

Уже закрывая двойные двери, услышала слова, брошенные вслед:

— Смотрите, Федотьева, как бы не пришлось пожалеть. Еще неизвестно, кто вырастет из поповских детей, а их у вас целое гнездо.

Выйдя за дверь, Веринея вынуждена была постоять, чтобы унять колотившееся сердце.

— Да чего же это я так разволновалась? Конечно, труднее без пенсии. Но ничего. Ребятишки понемногу начинают зарабатывать. Проживем! Не буду кланяться! А ведь гад какой, на предательство толкает! Нет и нет!

Однажды ночью кто-то постучал в окно. Сквозь сон я услышала громкие голоса и рыдания, потом смех, детские голоса. Вскоре все мы были на ногах и встречали, обнимали, помогали раздеться дорогим гостям. Это пришла пешком по зимней дороге, в мороз и поземку, сестра моей мамы — Мария Константиновна Ворошилова и с ней семеро ее детей.

… Прошло много лет. Как-то, уже в Усть-Большерецке, сидели мы у Марии Константиновны и она начала рассказывать про страшную ночь, когда арестовали ее мужа. Вдруг вскочила Ася:

— Тетя Маня, подождите, я запишу. Пусть останется внукам. Должны же и они знать.

Ася сохранила записи и летом 1995 года передала мне тоненькую тетрадку с пожелтевшими листочками.

Мы, четыре сестры, оставшиеся в живых из семнадцати логиновских внуков, прочитали эти строки. Потом Елена сказала:

— Ты это, Дуся, запиши, ничего не изменяя. Пусть сохранятся слова тети Мани. В них ее чувства: и горе, и слезы.

Я так и сделала. Слова Лены тронули меня. Вот он, рассказ тети Мани:

— Страшное было время. Беда уже пришла в Кавалерское. На многих калитках криво и косо висели рваные, грязные рогожи — знак того, что здесь живут враги народа. Несколько человек были арестованы, их куда-то увезли, родственников выгнали из домов. Сколько крика, слез — не передать это словами.

Матушка моя, если бы ты знала, что я пережила, места не могла себе найти. Целые ночи металась от окна к окну. Боялась очень за мужа. Как переехали в Кавалерское, тут его сразу и председателем артели рыбацкой выбрали. А к власти хотели прорваться бывшие купеческие сынки, они уже пригрозили Сане. Он отмахнулся, не веря им, а я тревожилась, что беда не минует нас.

Саня был человек справедливый. И когда из домов выгоняли целые семьи, все у них забирали, растаскивали, оставляли без теплой одежды и без запаса еды, он пытался защитить несчастных женщин и детей. Он считал, что это его долг, он же председатель. Но куда там, отталкивали его в сторону, еще и грозили. И я боялась, боялась, что беда и к нам придет.

И она пришла. Ночью буквально вломились члены бедняцкого комитета и работники НКВД. Все перерыли, перевернули вверх дном весь дом, имущество все забрали. Нам оставили только старую одежду, да торбаса. Обыск продолжался несколько часов. Нам было совершенно непонятно, что они ищут. Мы ничего и ни от кого не прятали.

Главный начальник грубым голосом объявил, что муж мой арестован. А председатель сельсовета дал нам три дня, а потом мы должны покинуть свой дом. Мы все заливались слезами, я молила, чтобы детям дали попрощаться с отцом, а сама, не дожидаясь разрешения, кинулась к мужу, обнимала его, обливала слезами. Целуя детей, Саня пытался успокоить нас. Сказал: »Я ничего плохого не сделал. Разберутся. Ждите.»

Но он так и не вернулся, так же как мой брат Николай Логинов. А уж какой был человек, сколько добра людям делал. Детей его, шестерых сирот, забрала сестра Веня, увезла в Хайково. Туда же и я решила отправиться.

Еще до рассвета собрала то, что бросили нам, как нищим, представители новой власти. Взяв детские саночки (их еще не успели украсть), посадила на них двоих младших детей — двухлетнего Женю и шестилетнего Сёму. И по зимней дороге мы двинулись в дальний путь. Всего-то двадцать восемь километров, но пешком, в холодную зимнюю пору… Ох как страшно и тяжко мне было! А тут еще накатывает злой северняк. Пурга — не пурга, а снегом из-под ног метелица-поземка била детям в глаза, хлестала по лицам...

Можно представить, каким тогда для несчастной матери и дальним, и тяжким был этот путь.

Читая воспоминания Марии Константиновны, моя сестра волновалась, сопереживала давнее горе семьи Ворошиловых. И вдруг, уже закончив читать, она расплакалась:

— Не могу, понимаешь, не могу. Мне даже снилась эта горестная картина: впереди, согнувшая от напряжения спину мать тащит санки с двумя малышами. За санями сразу двенадцатилетний Вива поддерживает маленьких пассажиров, помогает на подъемах в гору. Потом в цепочку три небольшие девочки — Люся, Паня и Шура. Они спотыкаются, но крепко держатся за веревочки. Завершает цепочку старший, пятнадцатилетний Миша. Смотрит, как бы кто не отстал, не упал в снег.

Из вещей нам позволили взять только то, что на себя можно было надеть. Уже когда шли через село, кто-то бросил старую перинку (я сквозь слезы даже не видела), узелки с едой кинули. Всё тайком, будто мы заразные какие. А у выхода из села какой-то охотник снял с себя кухлянку и кинул Мише — он в легком пальтишке шел… — рассказывала Маня.

В тепло натопленном доме путешественники быстро отогрелись. Да и горячий чай помог со свежими лепешками, которые как-то незаметно успела напечь хозяйка дома.

На ночь устраивались шумно и суетливо. Но постепенно всё уладилось. На полу в столовой расстелили медвежьи шкуры. На них постелили палатку, а поверх этой мягкой постели набросали простыни из бязи, грубоватые, но чистые. Укрылись полушубками и старыми шубами. На топчане и на полу хватило места мальчикам. Девочек устроили в спальне, комнате метров в двадцать квадратных. От стенки до стенки расстелили перины, положили их поперек. Под ноги — оленьи шкуры в ситцевых пододеяльниках. Откуда-то из недр сундуков мама вытащила куски ткани и завернула в них пальтишки, так как подушек на всех не хватило. К двум одеялам добавили старые пальто. Две мамы с самыми младшими расположились на двух имевшихся в доме кроватях.

Назавтра гостям дали возможность осмотреться, освоиться. Миша решил зиму поработать, а на следующий год со мной в педучилище. Двое младших остались дома, с ними наш Витюшка. А четверо — в школу, в разные классы.

Взрослые стали думать, как жить дальше. Ведь такую ораву надо было накормить, одеть, обуть. Товаров в продаже почти не было. Во всяком случае тех, которые были нужны — дешевые и прочные. Спасение одно — Союзпушнина. И старших школьников собрали вместе, рассказали им о положении в семье. Костя, Валя, Вива и Миша решили подниматься в пять утра — и на охоту. А к началу занятий уже в школу, Миша — на работу. Он устроился учеником парикмахера.

К концу недели братья наловили петлями и специальными ловушками двух лисиц, шесть зайцев и с десяток горностаев.

На совете, куда входили теперь и тетя Маня с Мишей, решили, что Веринея Константиновна должна отказаться от работы, возглавить дом и начать учить ребят-охотников обрабатывать шкурки. Тетю Маню приняли на работу в прокуратуру курьером-уборщицей.

На первые сданные шкурки приобрели валенки — пять пар. Две пары на большеногих, а три пары работали в две смены. Задержаться после уроков было ни в коем случае нельзя — опоздала бы вторая смена.

Не знаю, по какой причине — то ли потому, что приходилось до школы еще выполнять какую-то работу и в доме, и на охоте, и на выделке шкур — на подготовку уроков оставалось мало времени. Да еще и света не было. Свечу зажигали на один час — и надо было успеть все сделать. Но учились все школьники нашей большой семьи на пятерки, редко на четверки.

Люся Ворошилова вспоминает:

— Уроки приходилось учить быстро. Запоминать и понимать было легче, если внимательно слушаешь учителя. Я так и делала. И у меня всегда были одни пятерки.

Наши мамы очень любили ходить на родительские собрания, послушать, как хвалят их детей за учебу и поведение. Но трудно было нашим мамам одеть нас поприличнее.

Мама перетряхивала сундуки и нам, девочкам (а нас было теперь восемь), перешивала старые юбки и платья. Нам повезло, что мама была настоящей мастерицей.

— Как хорошо, — говорила она, — что раньше мы не жалели материи на платья и юбки. Вон какая ширина! — и раскладывала широченную ярко-синюю юбку из какой-то немыслимой в наше время ткани. — Четыре юбочки выйдет. Да еще Леночке и Пане жилеточки модные.

С мальчиками было сложнее. Они быстро вырастали из штанов и курток. И хочешь — не хочешь, а перешивкой не обойдешься. Хорошо, что Союзпушнина охотно брала выделанные нами меха. И ребятам покупали недорогие, но крепкие ткани, вроде демиса — так называлась ткань, похожая на джинсовую, и «чертова кожа» тоже годилась.

В общем, машина швейная стучала в доме неустанно. Но все равно многого не хватало. Нужны были лыжные костюмы, лыжи. В школе начали проводить лыжные соревнования, а наши ребята, да и девочки были отличными лыжниками.

— Не придумаю, что делать, — горевала мама. — Где я столько денег возьму? А на деньги за шкуры и продукты надо брать.

Но в этот момент, как говорила мама, Бог опять поглядел на нас. Случилась совершенно невероятная вещь.

Накануне этого дня вернувшийся с промысла Виталий уговаривал маму срочно начать обучать его умению делать правилки для мехов:

— Охотники, я уже говорил с ними, живо раскупят.

Не знал тогда Виталий, что правилки потребуются значительно раньше, чем он успеет стать мастером.

Рано утром в дом Федотьевых пришел неожиданный гость — начальник складов «Интегралсоюза» с необычной просьбой:

— Беда, уважаемая Веринея Константиновна, — с тревогой сказал он.

— Беда? Какая беда? Боже мой, что же? — заволновалась Веринея.

Начальник почесал лысеющий лоб:

— Да не знаю, как сказать. Боюсь, чтобы не выгнали меня за дверь.

Веринея с удивлением и беспокойством смотрела на посетителя. Он нерешительно переминался, поглядывая на ребят.

— А ну-ка, ребятки, оставьте нас, — выпроводила нас мама из комнаты. — Слушаю, говорите, что случилось.

— Крысы. Настоящее нашествие. Да такие огромные. Жрут все подряд. Кошки разбежались.

— Капканы поставьте, — посоветовала хозяйка. — Да что я вам говорю? Вы и сами знаете. От нас что вы хотите?

— У вас ребятишек много. Вот я и подумал…

— Так что они вместо сбежавших котов крыс гонять будут? — вопрос мамы прервался хохотом из соседней комнаты, куда она выпроводила ребят.

Прикрикнув на расшумевшихся, мяукающих малышей, Веринея повернулась к гостю:

— Извините, я пошутила. Вижу у вас и впрямь беда. Чем же мы можем помочь?

— Еще дело в том, что женщины, работающие в складе, панически боятся крыс. И даже попавших в капкан не могут вытащить. Но чаще крысы колбасу едят, а капкан стоит. Кто-то пустил слух, что это не крысы вовсе, а оборотни. Так теперь хоть закрывай склады. У вас же ребята охотой занимаются, им охота — дело привычное. Мне в Союзпушнине пообещали дать капканы, которые на зверьё ставят. Пусть ребята в складах поохотятся. Мы рассчитаемся, в обиде не оставим.

— Нет, не получится… им в школу идти надо. Да и в лесу..., — Веринея не успела договорить. Ее прервал голос Кости:

— Тетя Веня, на минутку, срочно зайдите. Скорее!

Веринея, не договорив, бросила гостя и кинулась в спальню. Костя бросился ей навстречу:

— Тетя Веня! Не отказывайтесь! Мы тут все успели обговорить: возьмемся! Вечером ставим — утром, на рассвете, снимаем. Вот и вся работа! А все же заработок.

— Только надо договор составить, а то обманет, — это уже Виталий вступил в разговор. — Пусть возьмет хорошие капканы, не меньше ста штук. А в договоре обговорим, что пятьдесят штук нам после отлова передадут бесплатно. И мешки с мукой и крупой, которые разгрызли крысы, тоже отдадут нам. Скот будем кормить. И рассчитаются хорошими продуктами.

— Пойдем, Виталик, вот ты и выскажи все это гостю. Я и не подумала об этом. Видать, ты и впрямь голова у нас.

Через полчаса договор был заключен. И обе « договорившиеся стороны» разошлись, весьма довольные друг другом. Правда, в цене за выловленную особь не сразу сошлись. Начальник предложил сорок копеек. Виталий твердо стоял на рубле. Сошлись на семидесяти копейках за штуку.

На следующий день получили сотню отличных капканов, и вечером ребята разошлись по складам.

Работали мы упорно. За месяц отловили более трех тысяч крыс.

— Они словно в очередь стояли к нашим капканам, — шутил Боря.

И Виталий, и Борис уже освоили изготовление правилок и процесс обработки шкурок. Теперь дела пошли быстрее, а то мы с мамой не успевали за ловцами.

— Войти приятно. Сразу видно, что мастера работают, — Виталий рассматривал связанные десятками шкурки без хвостов. — А мех — хоть в Ленинград на выставку.

Можете верить или не верить, но мех этих невиданно крупных крыс был действительно хорош. Темные и светлые полосы эффектно переливались на свету. Шкурки были великолепно выделаны, мягкие и блестящие.

Мама вздохнула:

— Эх, если бы не нужда, я бы тебе, Дуняшка, такую пелерину сообразила, что все бы ахнули. И никто бы не догадался, из какого меха она сделана.

Мне стало смешно: на миг я представила себя в роскошной пелерине.

— Подождем, мамочка! Может, «Интеграл» еще раз SOS запросит. Тогда из пятой тысячи и сделаем.

Но крысы больше не пришли, и мне не удалось поносить пелерину из дивного крысиного меха. Впрочем, как и из других мехов тоже. Не до того было…

Наконец лов прекратился. «Интеграл» рассчитался с нами. Передал в наше пользование, кроме денег, пятьдесят капканов, несколько мешков круп и муки, погрызенных крысами.

— Вот хорошо, — радовались наши мамы, — буренка отелилась, и теперь есть, чем кормить. Да и бычка поддержать.

Мы сдали все шкурки высшим сортом, и нам их щедро отоварили. Ребята раздобыли у соседей две телеги, да и у нас от отца еще осталась повозка.

И скоро мы встречали у ворот целый караван с товарами. На первой повозке — раскрасневшаяся мама. Улыбаясь, она говорила нам:

— Поживее, ребята! Разгружайте только осторожно и аккуратно!

Работа началась. Подошедшие соседи с удивлением и любопытством наблюдали, как от телег уносили мешки с мукой, сахаром, различными крупами, банки с маслом, целый ящик конфет — полосатых, разноцветных подушечек, ящики с макаронами и галетами и еще какие-то пакеты и коробки. С повозки сняли несколько тюков тканей — мадеполам, ситец, бязь, демис и, главное, громадный тюк теплой, пушистой коричневой ткани.

— Вот вам главный подарок, — ласково поглаживая тюк, сказала мама. — Это вам всем на лыжные костюмы. Сможете теперь и в соревнованиях участвовать, не стыдно будет на людях появиться.

И еще одну коробку бережно вынес Виталий.

— А это всем нам за работу, за то, что так лихо справились с трудным делом.

К великой нашей радости это был патефон с набором пластинок.

В этот вечер в нашем доме был настоящий праздник. Наконец нужда отошла от нашего порога. Мы нормально питались, у нас было достаточно одежды и обуви.

А однажды на совете объявили, что наши ребята в рыбартели хорошо заработали. Немного денег добавила мама, собрали двести рублей — и Мария Константиновна смогла купить маленький домик. Теперь Ворошиловы спали в собственном доме, но жили мы все равно одной семьей: общая столовая (ели в две смены), общие праздники, да и вечера мы проводили возле нашего дома.

Покупка патефона открыла в нашей семье новую «эру». То в доме, то во дворе на самодельном столике гремел патефон. Слышались голоса то Леонида Утесова и его дочери Эдит, то расхваливала валенки Лидия Русланова, то мягко и нежно лился голос Изабеллы Юрьевой. Большим успехом пользовались песни Шульженко.

К лучшему стала меняться жизнь и у других хайковцев.

Во второй половине тридцатых годов районный центр Усть-Большерецк разросся, стал большим и красивым селом, раскинувшимся уже по обоим берегам реки Амчагачи.

Значение левого берега Амчагачи в это время выросло. Застраивался он гораздо позднее правого, в основном после строительства моста. Среди березовых рощ выросли сотни домов.

Проселочная дорога, в ту пору еще не очень удобная, вела к пристани на глубоководной протоке Косоевой, впадающей в реку Большую. Здесь катера ходили почти круглый год, за исключением времени наступления ледостава, да и то не надолго.

По правой стороне реки дома разбежались по живописной холмистой равнине. Это — центр села. Отсюда, от здания почты и еще нескольких домов старожилов — Кайровых, Нечвогладов, Овечкиных, в том числе и старого домишки Федотьевых, начиналась застройка села. Здесь здание райисполкома, магазин, склады, школа — теперь уже новая, десятилетка. Построили и клуб, который так долго ждали жители села.

В село приезжали молодые учителя, врачи, другие специалисты.

Вот и сейчас к небольшой пристани у моста пришвартовался катер и по мосткам потек ручеек пассажиров. Мы, как всегда, встречали катера. Интересно было посмотреть на новых людей, приехавших к нам с Большой земли.

— Смотрите, вон два парня, — быстро заговорила Людмила, — вот нагрузились, богатые, наверное.

И действительно, среди приехавших обращали на себя внимание молодые люди с огромными рюкзаками. Но чемоданчики у парней были невелики, да и одежда не из богатых.

К ним подошел старичок, местный житель. И мы услышали разговор. Старичок был весьма любопытен. Увидев, с каким трудом парни поднимали рюкзаки, спросил:

— Это что у вас? Груз какой, али вещами снабдились?

— Богатство это, дедуля. Самая большая в мире ценность. На, пощупай, — засмеялся один из приезжих.

— Так это же… Книги, что ли? Аль торговать собрались? — ощупывая мешок, спросил дед.

По дороге домой долго обсуждали, кто они, эти парни. Врачи? Учителя? Связисты?

Вечером одевались понаряднее, решив, что приезжие тоже придут в клуб. Обычно вечерами в клуб из нашей семьи шли только старшие. Но в этот вечер упросили маму отпустить их на танцы и наши младшие сестры-подростки Паня и Елена.

Они давно научились танцевать и мечтали о том времени, когда их будут приглашать взрослые кавалеры. А пока Елена смешила нас, копируя разных людей, знакомых и незнакомых, и делала это очень забавно. Мы весело смеялись и вдруг услышали мужской голос из темноты (площадка перед клубом не освещалась):

— О, да вы, девушка, настоящая артистка! У вас талант, сохраните его!

Смущенная Елена спряталась за нашими спинами. А мы перед собой увидели подошедших ближе двух молодых людей. Это были те самые, кстати весьма симпатичные, которые были на пристани с рюкзаками.

Они представились — новые преподаватели школы, географ и биолог. Беседу вел тот, который назвался Константином Савиновым. Коллега его молча улыбался, и я даже не могла вспомнить его имени.

Заиграл духовой оркестр, начались танцы. Мы собрались зайти в зал, но Савинов остановил нас:

— Простите, но я хотел бы, чтобы вы тоже представились. Вы подруги?

— Мы — сестры, — пояснила я кратко.

— Сестры? — удивился учитель. — Все вы сестры? Из одной семьи?

— Нет, из трех семей. Но живем все вместе. Точнее, спим в двух домиках, но живем одной семьей.

Из-за Люсиной спины высунулась голова Пани, ей тоже хотелось побеседовать с приезжими:

— Не подумайте, что у нас одни девочки, еще есть и братья.

— Сколько же братьев? — заинтересовался учитель.

— У нас восемь сестер и девять братьев, — заговорила Ася. Ей не терпелось обратить на себя внимание. Она считалась у нас красавицей и не прочь была напомнить об этом.

— Такой другой семьи в Усть-Большерецке не найдете.

— И таких красивых девушек тоже, — сразу же сразил нас комплиментом собеседник.

— Наверное, и школьники есть? Буду рад познакомиться с детьми и родителями такой необычной семьи.

Мы молча смотрели на него, не зная, что ответить, как объяснить. Но молчать тоже было неудобно.

— Это долго объяснять. У нас только мамы. Две наши мамы, они родные сестры, — довольно путано ответила я.

— Простите, если я допустил бестактность. Передайте вашим мамам, что я прошу разрешения побывать у вас. Как учитель, я обязан познакомиться с жизнью моих учеников. Тем более с особенностями жизни такой огромной семьи.

Мы весь вечер танцевали. И нам всем было приятно, если кого-либо из нас приглашал на танец тот или другой учитель.

Танцуя с Константином Александровичем, я обратила внимание на его бледность и худобу.

— Вам нездоровится? — спросила я участливо.

— Да нет, это после длинной дороги до Камчатки. Утомила изрядно. Да и студенческие годы… Вы, наверное, еще не испытали этого? — насмешливо спросил он, бегло окинув взглядом мою румяную физиономию и слегка прижав к себе в танце уже изрядно округлившуюся фигуру.

— Вы ошибаетесь, я тоже учусь. Только пока еще в педучилище. После окончания постараюсь сразу в институт. Тогда, может, и приобрету вашу благородную бледность, — ответила я с пылающим лицом, изрядно задетая насмешливым взглядом.

— Не надо обижаться! Это же красиво, когда такая нежная кожа, да еще с румянцем, — пытался успокоить меня мой кавалер.

Но мне хотелось ему все объяснить:

— У меня повышенная стипендия. И мы с подругами по выходным ходим в кафе и берем по два пирожных. Больше не буду, чтобы избежать ваших насмешек.

— Да что вы! Ешьте на здоровье! Я сам обожаю пирожные, но у меня просто не было возможности.

Но я никак не могла успокоиться и все пыталась что-то доказать:

— Кроме того, у нас отличное подсобное хозяйство, где мы работаем по очереди, класс за классом. Целые поля капусты, моркови, картофеля. И свиней там выкармливают, поэтому в столовой всегда свежее мясо и овощи. Да и дома еды хватает, мы стали хорошо зарабатывать. Поэтому у меня явные затруднения быть в вашем вкусе.

— Да нет же, все в порядке! Даже совсем наоборот, — весело смеялся Савинов.

На следующий день в доме Федотьевых все сверкало. Девушки вымыли окна, стены, полы, даже потолки. На окнах сияли свежестью белоснежные шторы, уют придавали новые половички и, конечно же, свежие цветы в простеньких вазах. Ждали гостя, но он пришел только к вечеру.

А к этому времени семья узнала о страшной беде, которая ворвалась к Ворошиловым, и все мы были придавлены горем. Во время операции умерла в больнице шестнадцатилетняя дочь Марии Константиновны, Шурочка, умная и добрая девочка. Мать с трудом, сдерживая рыдания, добралась до дома. И, только войдя в дом, в отчаянии горько зарыдала.

И надо же было так случиться, что в это время на кровати спала шестилетняя Женя. От горьких рыданий Женя внезапно проснулась, вскочила и бросилась к матери с отчаянным криком:

— Мама, мамочка! — и в эту минуту зацепилась ножкой за изношенные покрывала и упала с кровати. При этом она ударилась головкой об угол сундука и потеряла сознание.

Через два дня Женечки не стало. Травма черепа, глубокое сотрясение мозга — врачи не в силах были спасти ребенка. На тетю Маню было страшно смотреть.

За три дня она потеряла двух дочерей. Ушли из жизни две здоровые, красивые девочки. Горе матери было неутешно. И она воспринимала его как божью кару за давний грех — Мария с мужем вступили в брак без согласия и благословения его родителей, — а может, как исполнение страшного проклятия злой Александры, старой тетки Сани: она прокляла семью до седьмого колена.

Взглянув в окно, я увидела учителя с букетом цветов. Он шел в гости, нарядный и улыбающийся. Встретив его на крылечке, я объяснила, что у нас случилось.

— Какой ужас! — только и мог он сказать. — Бедная женщина! Можно мне прийти на похороны? Может, чем-нибудь смогу помочь. Я живу в маленьком домике. Это рядом со старой школой. Пошлите за мной, если понадоблюсь.

Наши ребята сделали все сами, но Савинову мы были благодарны за готовность прийти на помощь в трудную минуту.

С этих пор Костя Савинов стал у нас частым и желанным гостем. Он подружился с братьями, особенно с Костей и Виталием. Ходил с ними на рыбалку, а иногда и на охоту.

— Ну и ловкие же ребята! Как у них в лесу все здорово получается. Я тоже петлей пробовал поймать глухаря — ничего не получилось. А мой тезка за десять минут его поймал.

Услышал Константин Александрович, как поют сестры Логиновы — так он назвал их дуэт, и сказал с сожалением:

— Учиться бы им! У Людмилы ярко выраженный талант. Пластика великолепная. Надо же, как щедро природа их одарила.

Прощался и уходил неохотно.

— Хорошо в вашем доме, у меня на душе теплеет, когда прихожу к вам. Но знаете что? Музыки не хватает. — И он с ребятами начал обсуждать, какие инструменты надо купить в первую очередь.

— Кстати, с деньгами я могу вам помочь, — предложил учитель.

— Что вы, Константин, деньги у нас есть, — воскликнул Виталий. Он рассказал о крысиной охоте, как мы подрядились в складах ловить крыс и сдали три тысячи шкурок.

Савинов был поражен, удивлялся и восхищался.

— Да что вы? Три тысячи! Небывалая вещь! Ну я еще раз скажу, что я покорен смелостью и трудолюбием вашей семьи. Нет, такой семье непременно нужна музыка. И завтра — за инструментами!

В выходной день в доме уже звенели гитара и две балалайки. К вечеру добавила свой нежный голос мандолина Савинова. Владел он ею великолепно. Несколько репитиций, «сыгровками» их называли. И вот уже слаженно звучали все инструменты.

И Константин Савинов, и мы удивлялись быстроте, с которой логиновские ребята «схватывали» музыку. И не только парни. Как-то я увидела Людмилу с гитарой. Она пела какой-то романс и аккомпанировала себе на гитаре. Это через неделю после покупки. До этого она никогда не держала гитары в руках.

Ни Федотьевы, ни Ворошиловы не обладали такими способностями. А у Логиновских пальцы сами прилипали к струнам — и лилась музыка.

— Господь их осенил, — задумчиво слушая песню, сказала Мария Константиновна и смахнула набежавшую слезу, отвернувшись к окну.

Мы догадались, о чем она думала. Дети выросли, а отец не может хоть одним глазком на них посмотреть.

Послушать оркестр приходили друзья дома, соседи, особенно много было ребятишек. Как-то мимо проходил директор школы. Постоял у забора, потом сказал:

— Отличный оркестр. Только что же вы, Константин Александрович дворовым оркестром ограничились? В школе бы. Инструменты купим.

И наши девочки пели в нарядных, сшитых мамой русских костюмах сначала в школе, а потом и в клубе. А Милочке кавалеры преподносили цветы.

Приехал с охоты Кеша. Он привез целую тушу медведя и маленького живого медвежонка. Толстый и смешной был малыш. Очень боялся собаки Динки. Она гонялась за ним по всему двору. Виталий кормил медвежонка жидкой кашей из соски. Машка смешно чмокала, потом засыпала у ног Виталия.

— Ну теперь и цирк еще сделаем, — посмеивалась тетя Маня. — Билеты почем будут?

Но у нас и без цирка народ собирался по вечерам и во дворе, и возле забора. Дело в том, что наши парни купили сетку и волейбольный мяч. Натянули сетку вдоль забора и игра началась. Только из одних наших ребят целая команда. Даже в гавань на соревнования их посылали. Собирались друзья, и стук мяча был слышен целые часы.

Приходил поиграть и Савинов. Он стал настоящим другом нашей семьи, знал обо всех наших победах, радостях и огорчениях.

И я давно уже заметила, что глаза его, чудесные карие глаза с длинными, загнутыми «девчоночьими» ресницами все чаще и чаще останавливаются на мне.

Не скрою, его внимание, улыбка и, что там говорить, его нежные объятия тоже были мне не безразличны. Мы все чаще стали уходить от шумного двора. Поднимались на сопку, бродили по тропинкам среди берез, с обрыва любовались широким простором, открывавшимся перед нами.

Костя был великолепным рассказчиком. Как я любила слушать рассказы о его древнем городе Перми, об истории тех мест, об Урале. Подробно рассказывал он о своих студенческих годах, о горячем желании увидеть мир. Рассказывал, как тоскует его мама, как ждет не дождется свидания с ним. К несчастью, так она и умерла, не дождавшись сына. Не осуществилась и мечта ее о внуках, которых она хотела понянчить.

— В душе я надеялся тебя повезти туда, в мой дом и сказать маме: «Вот та, которую выбрало мое сердце». Но..., — и голос его дрогнул, — суждено ли?…

А мое сердце сжалось от жалости и … от стыда. Ведь видя, что его влечение ко мне растет и, оказывается, я уже далеко вхожу в его планы, я ни о чем подобном не задумывалась. Он мне нравился, мне было интересно с ним и меня вполне устраивали дружеские отношения. Любовь еще не пришла ко мне.

В конце августа я собралась вернуться в город, в училище. В последний вечер он был молчалив и задумчив.

— Мы не на долго расстаемся. Зимой, на каникулах с твоими братьями навестим тебя. Жди, — сказал мне Костя,— пожалуйста, жди.

Подул с моря сырой ветер, туман затянул все вокруг. Поеживаясь от холода, я предложила зайти к нам, но у Кости было другое предложение:

— Нет, я приглашаю тебя к нам. Мы сегодня с Николаем Григорьевичем приготовили ужин и просим тебя оказать нам честь.

Я с удовольствием приняла предложение. Мы уже встречались и дружили два года, вернее два лета, но жилища Константина я еще не видела.

Квартир для учителей тогда было мало, и поселили его в одной комнате со старым учителем, преподавателем литературы Николаем Григорьевичем Зудиновым. Комната их была обставлена более чем скромно: две узких железных кровати, два письменных стола, огромная, весело гудящая по вечерам печь и множество книг, газет, журналов. Они лежали повсюду: на самодельных стеллажах, на стульях, на столах . В этой комнате много работали, много читали, горячо спорили и крепко дружили. Им не мешала разница в возрасте в отношении к искусству.

Ужин был скромный — икра, селедка, соленая семга, картошка в мундирах. Свежую рыбу Николай Григорьевич поджарил отлично и сделал очень вкусный соус с какой-то пряной приправой.

Жарко топилась печь, мы быстро согрелись. Долго разговаривали о школе. Я ведь через год заканчивала педучилище и собиралась работать в этой же школе. Меня интересовали все ее планы и проблемы. А у Константина было множество интересных проектов. Он мечтал и других учителей увлечь новинками в методике, да и в педагогике в целом. Я уже от многих слышала, что Константин Александрович оказался замечательным учителем. Географию он любил преданно и страстно. И умел увлечь ребят. Рассказы молодого учителя на уроках они слушали зачарованно.

Моя младшая сестра Ася Фадеевна вспоминает уроки К.А. Савинова:

— Астрономия оказалась одним из самых интересных предметов. Мы учились во второй смене. По вечерам учитель выводил нас на школьный двор и мы долго рассматривали звездное небо. Безымянное и безмолвное для нас, оно оказалось населенным множеством чудесных имен. В нем оживали сказки и легенды древних времен, жили сказочные существа и животные. Константин Александрович «водил» нас по звездному небу так легко и свободно, словно это были его владения.

Он и на лето оставался в селе, работал старшим пионервожатым в пионерском лагере. У костра Костя рассказывал ребятам о тайнах звездного неба, о знаменитых путешественниках. Иногда я приходила к нему в лагерь и слушала его вместе с ребятами. Как он говорил! Казалось, что он сам побывал там, на экваторе, сам в шторм стоял на палубе парусника.

Другая моя сестра, Елена Логинова, до сих пор вспоминает эти летние вечера далеких лет:

— Хорошо помню эти пионерские костры! Мне кажется, что их тепло и сейчас согревает мне душу. Живу я сейчас в Прибалтике. Красивая земля, ничего не скажешь. Но роднее, милее Камчатки для меня края нет. И многое открыл нам Константин Александрович. Мы его ласково называли Син Саныч. Он был одним из самых любимых наших учителей. А еще мы мечтали, чтобы он стал нашим родственником. Мы же знали про его любовь.

В школьную семью Константин Савинов вошел как-то сразу, быстро освоился, к нему легко привыкли, как будто он всегда был здесь.

В коллективе с ним охотно общались, особенно женщины. Пожилые ценили в нем доброе внимание, элегантность. И молодые попадали под его обаяние, умение вовремя сказать комплимент, а в трудную минуту не остаться равнодушным. Покоряли его глаза — лучистые, они сияли добротой, радостью и удивлением. Конечно, красавцем его нельзя было назвать. Внешне он был не очень броским — невысок ростом, узковат в плечах, лицо бледное. Многие наши старшеклассники выглядели куда более рослыми и плечи имели покруче и посильнее. Но как же были удивлены ученики и учителя, когда увидели молодого учителя на турнике во дворе школы. На глазах восхищенных зрителей он крутил стремительное «солнце».

Осенняя пора — самое красивое время на Камчатке. В золотом наряде стоят березки на пологих увалах, алым пламенем полыхают заросли рябинового кустарника, нарядными малиновыми коврами раскинулся на пригорках иван-чай. И яркая просинь неба, и косяки диких гусей, улетающих в теплые края, и белоснежные вершины далеких вулканов — все это прекрасно. Молодой географ не уставал любоваться красотой камчатской земли. Старался узнать как можно больше об удивительной природе полуострова.

Он не раз водил школьников в дальние походы. Казалось бы все им давно знакомо — и быстрые горные реки, и обрывистые берега, и тихие плёсы. Знали они и каменные березы на Толстом мысу, где по весне гнездятся орланы, и Апачинские горячие ключи с их волшебной силой, знали дороги к речкам, где нерестится знаменитый лосось. С огромным удовольствием ходили с ними и наши ребята: Костя, Авив и Валя.

Многое знали большерецкие ребята, ведь недаром они были детьми знаменитых охотников и рыбаков. Знали, но не умели объяснить, как, что и почему. Учитель вел их в походы и раскрывал им суть явлений природы, открывал им чудесные тайны родной земли.

Так от дедов и отцов знали ребята о жемчуге в реке Опала, многие видели этот жемчуг, но только он рассказал им, где и как рождается это чудо.

Вспоминая о походах, Константин рассказал о встрече с Алаидой:

— Однажды восьмиклассники рассказали мне древнюю камчатскую легенду о вулкане Алаида. Какая прелесть! Сколько романтики и любви к своей земле. Я решил, что должен увидеть этот вулкан! «Кто со мной?» — тут-же обратился я к ребятам. Желающих набрался целый отряд.

Мы отправились на юг полуострова, к реке Озерной и дальше, вглубь полуострова, к Курильскому озеру. С высокого увала увидели одиноко стоящий в море вулкан Алаиду. У вечернего костра на берегу озера я рассказал ребятам о рождении легенды: «В глубокой древности взорвался огромный вулкан. На месте его образовалось озеро с небольшим островком в центре. И островок этот по форме был похож на сердце — по легенде — сердце Алаиды. Остальное в легенде — поэтический вымысел. В ней чудесно переплелись действительность и сказка.»

А вы видели пляжи с белым песком? Словно сахаром посыпаны. А ручьи с горячей водой, стекающие в озеро? А десятки нерестовых речек, кипящие от идущих на нерест рыб? — Это все на берегах Курильского озера. Я уверен, что со временем там будет великолепный курорт. Нет, я еще должен походить по Камчатке, исходить ее вдоль и поперек, как когда-то знаменитый Крашенинников, — Костя горячился, строя свои планы.

— Я начинаю искать сторонников. Не опоздайте, будете жалеть, — обратился он к нам.

У теплой печки, за доброй беседой мы засиделсь допоздна. И вдруг я вспомнила — завтра на рассвете едем за дровами. Ребята нашли целую сопку, покрытую высохшими березами. Что-то случилось, какая-то беда постигла лес. Надо спилить и вывезти до холодов.

— Можно и я с вами? В таком деле совсем неплохо, если к вашим еще один мужчина прибавится. Можно? — Костя просительно заглянул мне в глаза.

— Но мы с ночевкой, — возразила я. — Спать в шалаше будем.

— И я с ночевкой. И тоже в шалаше. Я знаю, ребята согласятся, — блеснул белозубой улыбкой Константин.

Восход солнца мы встречали уже в верховьях Амчагачи.

Работали дружно. Старшие валили крупные деревья, подростки обрубали ветки, а девочки связывали их крапивой — хворост хорош был в коптильне. Мы с Люсей варили тройную уху из только что пойманных гольцов — ведро и котел, так как едоки были первоклассные.

После ужина уставшие ребята быстро разошлись по шалашам. А мы с Костей долго еще сидели у костра. Помешивая угли, Костя заговорил:

— Давно хотел спросить. Как сложилась ваша семья? Ведь, как я понял, тут дети из разных семей. И какая-то тайна. Логиновские никогда не говорят о своих родителях. Если можно, расскажи, если нельзя — в обиде не буду.

Свой рассказ я закончила уже в предрассветье: о трагической гибели матери, еще молодой женщины, от вонзившихся в ее тело острых рогов разъяренного быка, об аресте отца, названного «врагом народа» по злому навету, об ограбленном дочиста доме и брошенных шестерых детях, у которых отобрали не только дорогие вещи, посуду, одежду, старинные иконы и старинные книги, но и все средства к существованию: две нарты, собак, ружья, патроны, баты, сети, скот. Предложили покинуть дом, не указав, куда идти, как жить.

— То же самое случилось и в семье маминой сестры — Ворошиловой. Отца арестовали, все имущество забрали, а мать и семеро детей оказались на улице.

И тогда моя мама забрала Логиновских ребят в свой дом и сюда же пригласила семью Ворошиловых. Два года мы, девятнадцать человек, прожили в двух комнатах. И только недавно, собрав деньги, купили тете Мане отдельный домик. Но живем все равно одной семьей.

Савинов был потрясен моим рассказом.

— Должен сказать, что мама ваша — храбрая женщина. Не каждая бы решилась на это. Преклоняюсь перед ее мужеством.

Бывая в нашем доме, Константин Александрович часто беседовал с нашими мамами. Он подробно расспрашивал сестер, добрых и сердечных женщин о детях, об их материнских заботах, о том, как им удается справиться с таким большим семейством. Сестры улыбались и усиленно потчевали гостя рыбным пирогом и душистым, крепким чаем. Особенно интересовался учитель учебными делами ребят. Все школьники этой семьи учились без троек, были спокойными, доброжелательными.

— После того, что я вам рассказала, вы не отшатнетесь от нашей семьи? — спросила я его с тревогой.

Он повернулся ко мне, схватил меня за плечи и, четко выговаривая слова, твердо сказал:

— Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах! Всегда буду вашим верным другом!

Как жаль, что я тогда не поняла и не приняла его горячих слов.

У нас во дворе ребята устроили площадку. Вечерами зажигали костер. Приходили соседи, друзья. Слушали музыку или пели. Но когда начинала петь Людмила, все затихали. Тетя Маня и мама тихо переговаривались:

— Вот Милочка как вытянулась. И фигура у нее как на картинке из модного журнала: грудь высокая, шея лебединая, талия тонкая и гибкая, будто лозина. А лицом вся в мать.

Людмила пела, чаруя размахом и красотой русских песен. Она мечтала стать певицей. Так жаль, что она рано погибла.

В тот вечер спать нас отправили пораньше. Наступала сенокосная пора. Надо было работать. Днями ожидался рунный ход кижуча — этого тоже нельзя пропустить. Да еще в верховьях Амчагачи ребята разведали запасы сухостоя — громадная сопка, покрытая погибшим березняком. За лето надо вывезти.

Теперь мы реже разжигали костер, реже слышна была музыка. Наработавшись, мы падали от усталости.

Наши старшие окрепли, стали настоящими мужчинами. К зиме мы хорошо подготовились. Виталий все подсчитал:

— У нас излишек картошки. На новом участке земля была как пух. Урожай с каждого куста — ведро картошки, крупной и чистой. Часть картошки предлагаю продать.

— Так и рыбы излишек. Я на трудодни получил соленую, а у нас и своей заготовлено во всех видах, — Борис что-то подсчитал и добавил, — две бочки на продажу!

— Да и дров у нас двухгодовой запас в сарае. А на дворе еще куча и вязанки хвороста есть лишние. Чего им мокнуть под дождем? Только вот не пойму, где же мы продавать будем. В гавани базар есть.

— А здесь? — спросила Веринея Константиновна.

— Я уже все придумал, — Виталий вытащил из кармана зеленую записную книжку, в которой уже несколько лет вел бухгалтерию нашей семьи. — Весь товар выставляем вдоль забора. Я уже и цены написал.

— Удобно ли? — спросила мама. — Как люди отнесутся? Еще скажут, что зарабатываем на племянниках.

Виталий и Борис стали уговаривать маму, перебивая друг друга:

— Да что вы, тетя Веня! Мы же недорого будем продавать. И все это мы или сами заготовили, или заработали честным трудом. Тут никакой эксплуатации. Все добровольно и с удовольствием.

Выставили товар на рассвете в канун выходного. Брали охотно, с шутками, да еще и хвалили нас за хорошую работу и выдумку. Заказывали еще дров, хвороста и свежих гольцов.

Отличное предложение внесли Паня и Лена.

— Пусть будет музыка! — и вытащили во двор патефон. Первых покупателей встретил марш из «Веселых ребят». Девочки дежурили все время. Пока шла торговля — гремела музыка.

Торговле не мешало, а люди подходили с разных сторон посмотреть, что тут, музыку послушать и не уходили без покупок. Но, пожалуй, больше всего забавлял медвежонок Машка. Виталий научил ее переносить небольшие вязанки хвороста из одной кучи в другую. Виктор давал ей кусочек юколы — передвижение начиналось. А у другой кучи стоял с юколой Сема. И Машка снова в путь с вязанкой хвороста. Зрители были в полном восторге. А Машка в красной юбочке и голубом капоре с бантами выглядела очень эффектно.

— Вот цирк устроили! — посмеивались наши мамы, выглядывая из окон.

Закончили распродажу к полудню. Радовались первой удаче. Да и денег, к удивлению матушек, заработали изрядно.

Однако была и неприятная минута. Подошел милиционер и спросил, есть ли разрешение. У нас его не было.

— Получите в сельсовете, иначе оштрафую, — строго сказал он.

В следующий раз мама получила разрешение (не без труда), Виталий оформил его в виде плаката с рисунками и вывешивал его перед торговлей на видном месте.

Вечером Виталий принес бутылку кагора и объявил решение совета половину денег отложить на постройку дома, а остальные потратить следующим образом:

— купить настольный биллиард;

— хозяйкам — по новой шерстяной шали, мужчинам — по паре новых суконных брюк;

— старшим девочкам — парусиновые туфельки и белые носочки, младшим — новую пионерскую форму.

И, наконец, награда мне:

— Купить Дусе на платье крепдешин и отправить ее и Мишу в город на самолете.

Мама посмотрела на меня с улыбкой и сказала:

— Хватит вам пешком до города ходить. Уж, наверное, тысячу верст находили. На последний курс на самолете отправим. И крепдешин голубой давно присмотрела, сошью тебе к выпускному вечеру нарядное платье.

Это было первое в моей жизни шелковое платье и первый в жизни полет.

Правда, с полетом получилось не очень хорошо. В Усть-Большерецк тогда летали гидросамолеты. Рейс начинался от погранучастка, недалеко от Микояновского комбината. Ждали мы «борт» одиннадцать дней — не было погоды. Народу собралось за нелетные дни — тьма. Ночевали в каком-то сарае.

Наконец самолет прилетел, плавно на поплавках пристал к сходням. Началась посадка, с шумом и скандалом. Мы с Мишей все же протиснулись и сели на свои места. Вот уже летчик на месте, вот-вот взлетим. Вдруг входит начальник аэропорта и говорит:

— Срочно нужны два места, освободите! Женщина с двумя детьми летит к тяжело больному мужу. Уступите место!

Но никто не тронулся с места. У всех были срочные и важные дела. Люди показывали какие-то бумаги. В конце-концов начальник подошел к нам с братом и строго сказал:

— Молодые люди, поднимитесь! Я уже объяснил — вы остаетесь.

Миша сразу поднялся и вышел. А я никак не хотела выходить. Спорила, плакала. Меня просто вытащили из самолета.

Когда самолет улетел, я легла на траву, еще всплакнула и уснула. Вдруг слышу, кто-то трясет меня за плечо. Поднимаю голову — начальник аэропорта, уже пожилой человек.

— Не выдержал, разбудил тебя, девка. Вот ведь как в жизни бывает: силой тебя из самолета вытащили. Билась и руками, и ногами. А ведь мы тебя, считай, из могилы вытащили. И брата твоего. Эх, горюшко людское. Сколько слез опять матерям и женам.

Я ничего не могла понять:

— О чем это вы?

— Да вот смотрю — удачливые вы в жизни. Повезло вам, девушка. Самолет-то, который проводили, взорвался над Сероглазкой, у самого города и разлетелся на куски.

— А люди? Как же люди? И женщина, которая к больному мужу?

Он помолчал минутку, потом глухо сказал:

— Все погибли, на камни упали — и все, конец. А вы завтра улетите. Осмелишься? А то половина пассажиров уехала.

Мне стало жутко. Но … как же учеба? Тут подошел Миша. Он уже все знал.

— Надо осмелиться. Мы не можем не лететь, уже опоздали в училище на две недели.

Миша Ворошилов был очень твердым и решительным человеком. И мой страх прошел.

— Не бойтесь, — подбодрил нас начальник. — Два раза подряд не бывает.

Однажды зимой меня вызвали прямо с урока:

— К тебе гости. Ждут в общежитии. Целая команда лыжников!

— Ура! Это наши! Большерецкие!

Раздетая, я выскочила на улицу и через минуту обнимала братьев и жениха.

Да, вместе с Виталием, Костей, Борисом был и Константин Савинов. Они все пришли на лыжах из Усть-Большерецка на областные соревнования.

Нас с Мишей отпустили с уроков, и мы три дня провели вместе с гостями. Мы были свидетелями спортивных побед логиновских ребят. Борис первым прошел по сложной трассе 10 километров и стал чемпионом. На «пятерке» среди мужчин Костя и Виталий разделили первое и второе места.

По вечерам братья никуда не выходили — у них был строгий режим. А мы с Савиновым побывали и в кино, и в театре, и на пушкинском вечере в училище, где я играла в нашем студенческом театре Марину Мнишек. После спектакля мы гуляли по улицам, поднялись на Никольскую сопку. Костя был очарован Петропавловском, особенно видом вулканов и красавицей бухтой.

— Я не отказался бы пожить в этом городе. Может, включим в план на будущее?

Не захотела я обсуждать эту тему. С нетерпением ждала, когда он заговорит о спектакле. Он понял, усмехнулся и сказал:

— Хорошо. У нас еще будет время поговорить об этом. Я еще ни слова не сказал о спектакле. Вы с рыжим Гришкой Отрепьевым играли как профессионалы. Я еще узнал тебя в гриме. Ты была потрясающе красива: и лицо, и фигура.

Потом, после паузы, добавил:

— Только я не понял, почему ты во время длинных монологов так тяжело дышала?

Я чуть не задохнулась от возмущения.

— Если бы тебя так затянули! Я чуть не упала, еле дождалась конца. Ноги подкашивались … Это чудо, что выдержала эту пытку. Я хотела тебе и всем понравиться, а ты …

— Не понимаю, — Костя даже остановился, — ведь здорово все было.

— Корсет. Меня затянули в старинный корсет, чтобы талия…, — я от обиды чуть не плакала, а Константин от души хохотал, особенно когда узнал, что иначе в великолепное театральное платье я бы не влезла — не та талия.

Последний вечер мы все вместе провели в ресторане. Немного выпили вина, вкусно поели, весело смеялись над всякими смешными большерецкими историями, много танцевали. Наши загорелые крепкие парни явно имели успех у городских барышень, призывно улыбавшихся им во время танцев.

Утром мы с Мишей на лыжах проводили гостей за город и простились до весны.

Лето сорокового. Лично для меня это лето было полно значительных событий. В июне меня приняли кандидатом в члены Коммунистической партии. В училище был только один студент — член партии. Но он был гораздо старше нас и уже работал до поступления в училище. Встреча с членами бюро горкома была для меня полна переживаний, а со стороны могла показаться забавной.

После занятий мы с ребятами играли в волейбол. Вдруг директор окликнул меня:

— Вам же на бюро горкома! Живо! Бегом! Там уже ждут.

Я забросила мяч и помчалась в горком. По дороге, пытаясь на ходу подобрать растрепавшиеся волосы, подумала: «Ладно! На месте приведу себя в порядок. А что же я, дикоплешая, в сарафане помчалась? Но ведь ждут…»

Влетела в горком и с разбега наткнулась на работника горкома. Пытаюсь ему объяснить, но он не дал и слова сказать, схватил меня за руки:

— Скорее, вас ждут! Я уже замечание получил по вашей милости, — с этими словами втолкнул меня в дверь.

И вот такая растрепанная, с распустившимися косами, в стареньком красном сарафане, с красным от бега лицом, запыхавшаяся, я буквально влетела в кабинет и оказалась перед членами бюро.

Сидевшая с краю какая-то женщина строгим голосом сказала:

— А вы перед бюро не могли переодеться во что-нибудь поприличнее, а не сверкать здесь голыми плечами. Или хотя бы причесаться?

— Никак не могла. Совсем не было времени, — испуганно начала я оправдываться.

Пожилой мужчина язвительно сказал:

— Не могли бы вы объяснить, какие такие дела могли вам помешать вовремя явиться на бюро?

— В волейбол играла. Забыли мне передать, — потерянно объясняла я, решив, что вряд ли примут.

Но слова секретаря ГК меня немного успокоили:

— Ладно. Простим по молодости. Волейбол — это хорошо. Я и сам бы поиграл…

Но тут снова заговорила строгая дама:

— В партии нам нужны лучшие. А с такой дисциплиной… Я решительно против.

— Я, пожалуй, тоже, — согласился с ней пожилой, — мне вот рассказали, что в педучилище одна девица, уходя вечером на танцульки, оставила открытым окно. А оно выходит на территорию порта. Заполночь девица влезла в окно, так как двери в общежитие давно уже закрыли. А за ней добрый десяток юношей и девиц. Эту картину увидел охранник порта и дал два-три выстрела. Поднялась тревога — не контрабанда ли? Оказалось, что это нарушители дисциплины — будущие педагоги вернулись с «Сопки любви»… Вы не могли бы уточнить?

— Это я открыла окно, — пролепетала я в испуге. И хотела уже уходить. Чего уж там… Только опозорилась.

Но тут заговорил секретарь обкома комсомола:

— Перед вами одна из лучших выпускниц, отличница, член бюро комсомольской организации, активный член пленума обкома. Предлагаю принять ее, а остальное она уже и сама поняла.

За исключением строгой женщины все проголосовали «за», даже пожилой. Он сказал:

— Ладно. Я присоединяюсь. За честные признания. Хотя и не уверен, что будет толк. Рановато ей в партию.

Все же приняли. И я была счастлива.

Второе важное событие в моей жизни в это лето — экзамен по английскому языку. Я его сдавала экстерном и сдала на отлично. Экзамен принимала спецкомиссия из опытных преподавателей и работников городского и областного отделов народного образования. После экзамена мне выдали документ, дающий право преподавания английского языка в средней школе, и направление в Ленинградский институт им. Герцена с правом поступления без экзаменов.

Константин Савинов еще зимой спросил меня:

— Когда же ты успела выучить английский?

И я рассказала ему эту историю. Мне повезло, словно клад нашла. Дело в том, что до педучилища я не слышала и не знала ни одного иностранного слова. И на первом уроке английского языка я была сражена напрочь. Городские ребята уже довольно бойко читали, переводили, отвечали на вопросы учительницы, читали стихи. А я, словно рыба, молча хлопала глазами.

На перемене я не вышла из класса, сидела, всхлипывая от досады, и не знала, что же делать. Вдруг вошла классный руководитель Мария Филипповна Морозова, которую я вспоминаю с благодарностью всю мою жизнь.

— Что случилось, девочка, почему ты плачешь? — спросила она. Выслушав меня, она улыбнулась:

— Не горюй. Думаю, что твоему горю можно помочь. Учительница английского языка, Александра Федоровна, тяжело больной человек. Она с трудом ходит, живет одна. Не может пойти ни на рынок, ни в ресторан, ни в кафе, чтобы взять какую-нибудь еду. Мы помогаем ей, но нужна постоянная помощь. Я смотрю на твои руки — видно, что они много работали. Ты сможешь приготовить обед, сделать уборку, помыть посуду, постирать белье?

Получив утвердительный ответ, Мария Филипповна сказала:

— Вот и чудесно! Александра Федоровна — прекрасный педагог. Она будет с тобой заниматься, и ты быстро догонишь своих товарищей.

Александра Федоровна обрадовалась, что у нее будет помощница. Потрогала мои крепкие плечи, взяла за руки:

— Я очень рада. Работать будем так: сначала работаешь ты — ровно час, потом английский — тоже час. Думаю, будет справедливо и хорошо для нас обеих. А руки твои будем лечить. Барышня должна следить за своими руками. Вон они какие опухшие, все в ранках и царапинах.

Заявление насчет барышни меня удивило. Я как-то о себе так не думала, а остальное обрадовало.

Занимались мы четыре года. Учительница была замечательная. Уже к концу года я догнала ребят, к весне уже обогнала. Александра Федоровна объявила, что я буду ее ассистентом.

Как-то в порт пришло английское судно. Здание училища и общежитие стояли прямо перед портом. Мы разглядывали идущих в порт моряков. И вдруг увидели негра, первого в своей жизни.

Выскочили на улицу, окружили его, пытались говорить, но ничего не получилось. Позвали Александру Федоровну. Она пришла, перебросилась с моряком несколькими словами и сказала:

— А теперь беседу будет вести Дуся.

Я, конечно, волновалась, на первых словах спотыкалась, но увидев, что негр меня понимает, заговорила свободнее.

Это был мой первый экзамен по английскому языку — и я его выдержала.

Я помогала с английским брату Мише. Он схватывал все на лету, и у него были отличные оценки по английскому, как и по всем предметам без исключения.

Преподаватель английского Александра Федоровна сказала мне, что она договорилась об экзамене экстерном.

— Это даст тебе право преподавать английский в средней школе. А вот это тебе подарок. Читай каждый день, — она протянула мне изрядную стопку книг на английском языке. Я берегу их всю жизнь и не забываю перечитывать.

И третье событие этого лета — поездка в Москву. Облисполком выделил деньги — премию лучшим семи выпускникам педучилища на экскурсию на ВДНХ. Первым кандидатом на поездку был Миша Ворошилов, но его весной призвали в армию.

До Москвы мы добирались целый месяц. Поезда в то время шли медленно, часто и подолгу стояли. Зато была возможность все рассмотреть. Большинство из нас впервые видели трамвай и паровоз, впервые ехали по железной дороге, никогда до этого не видели, как растет хлеб. Впервые мы увидели яблоню с румяными яблоками и осторожно погладили овцу. Длинная дорога раскрыла нам огромный мир, которого мы не знали. Кстати, впервые мы столкнулись с нищими. Мы даже не подозревали об их существовании. В Москве мы не уставали любоваться станциями метро, этими подземными дворцами. С замиранием сердца спустились в мавзолей Ленина и вышли оттуда ошеломленные. А потом музеи, выставки, театры и чудо из чудес — Третьяковская галерея. Последняя неделя в Москве — ВДНХ. Павильоны казались нам сказочными дворцами. Я была совершенно уверена, что в таких дворцах люди будут жить при коммунизме. Мы тогда еще верили, что коммунизм наступит непременно.

Домой мы вернулись уже поздней осенью. В наших сердцах осталось видение светлого мира.

Свободных начальных классов не оказалось. Мне дали уроки английского языка и классное руководство.

Теперь мы с Константином Александровичем работали вместе и встречались ежедневно. А по вечерам бродили по осеннему лесу, сиявшему разноцветьем, или ужинали в нашем доме. Вечерами здесь весело звенели струны домашнего оркестра и, как всегда, грела сердце Костина мандолина. К нему пришла любовь. Для него ярким светом озарилось сероватое осеннее небо, зазвенела, запела камчатская осень. И не было уже ни грязи на деревенских улицах, ни хмурых облаков. И ничего уже не было трудного — все было возможно, все по плечу. Костя был счастлив, любил горячо, открыто, радостно.

А я никак не могла в себе разобраться. Все родные радовались нашей дружбе, считали нас женихом и невестой, одобряли мой выбор. А я никак не могла понять, люблю или нет. Костя мне нравился. Неотразимым было его обаяние. И я еще надеялась, что любовь не пройдет мимо, растопит кусочек льда в сердце, что оно откроется навстречу другу. Нужно только время.

Но времени уже не было. В октябре в армию призвали большую группу камчатских ребят. Повестки получили два моих брата, только что закончивших школу, их товарищи. А вечером пришел Константин Александрович и тоже показал повестку. Через три дня они уезжали в военное училище.

Тревожно заглядывая в мои глаза, он сказал с непривычной твердостью:

— Времени на раздумья больше нет. Ты должна ответить сегодня или завтра. Я прошу тебя стать моей женой. О моей любви ты знаешь. За меня не бойся — я вернусь.

Но я все-таки не решилась связать свою жизнь с этим прекрасным человеком. И я сказала ему «нет», когда надо было сказать «да».

Можно представить, какая горькая обида охватила его. Ведь он так любил и так берег свою невесту.

Наступил час прощания со всем, что было Константину дорого, прощание со школой, с учениками, с полюбившейся землей, прощание с любимой. Грустное это было прощание, хотя Костя еще не знал, что покидает Камчатку навсегда.

Много лет перед моими глазами время от времени вспыхивает до боли знакомая картина: небольшая скрипучая пристань на реке Касаевой переполнена народом. Слегка покачиваясь на волне, деревянный катерок мягко ударяется о кранцы. На палубе свалены мешки, самодельные рюкзаки, фанерные чемоданчики. Молодые парни столпились у борта. Слова прощания, слезы разлуки.

— Не плачь, мама, не надо!

— Я вернусь!

— Не грустите, девчата, без нас!

— Мама, щенка моего сбереги!

— Счастья вам, ребятки!

— Ждите нас, любушки!

Жители Усть-Большерецка провожают своих сыновей в армию. Такого большого призыва, как в ту далекую осень сорокового года, камчатские села еще не знали.

Сердца матерей сжимала тревога: где-то далеко, на другом конце земли шла война. Кто знает, какая судьба ждет их сыновей. А парни оживленно перекликались с девушками, стоящими на пристани.

Я успокаивала плачущую маму, она только что простилась с нашими мальчиками. К нам подошел Костя. Он поцеловал меня, потом крепко обнял маму. Она плакала, целовала его, тихо говорила:

— Останься живым! Вернись к нам, Костенька!

У моей мамы нашлись слова, идущие от сердца. А во мне была какая-то пустота, нужных слов не было. Я так и промолчала, словно окаменела.

Но вот дробно застучал мотор, и катерок отвалил от берега. Подхваченный быстрым течением, он легко заскользил вниз и вниз по реке.

Для меня эта минута по-особому грустна и памятна. Вдаль уплывали не просто односельчане. Мы провожали близких и дорогих людей. Вместе с ребятами уехал и Константин Александрович Савинов.

Катер уже скрылся за поворотом, но я еще долго смотрела вслед и видела перед собой его глаза, полные любви и печали.

С Костей Савиновым мы больше никогда не встретились. Но память о нем сохранилась. Долгая и светлая память. И хранят ее все, кто когда-либо с ним встречался, кого он учил в школе, с кем работал.

Всю свою жизнь помню его и я, такого открытого, щедрого и обаятельного. А еще с болью в сердце помню свою тяжкую вину перед ним.

О дальнейшей жизни Константина Савинова мы знаем мало. Писал он очень редко. Сохранилось несколько писем. Первое письмо из подмосковного города Шуи. Костя стал офицером Красной армии. Мечтал о фронте, но его оставили в училище.

Второе письмо уже с фронта: «Наконец я на фронте. Пережил свой первый бой. Рассказать об этом трудно, нет у меня таких слов. Мы словно слились со своей машиной, были одним живым существом. В этом бою я потерял своего друга. Когда-нибудь при встрече расскажу обо всем подробно».

Долго молчал Костя Савинов. Наконец еще одно письмо. Оно пришло весной сорок пятого года. В Будапеште, куда вошла его танковая рота, Костя отметил свой день рождения. Ему исполнилось двадцать восемь лет. Письмо было радостное и горделивое. Можно было понять его радость и как воина, и как географа.

«Вот я и в Европе. Я столько раз рассказывал ребятам об этих странах и городах, что мне кажется, будто я уже бывал здесь когда-то. Вот только дым пожарищ да грохот боя мешают все рассмотреть. Из газет вы знаете, как нас встречают в освобожденных городах. Но это надо пережить, увидеть своими глазами…

Я счастлив, что не остался в стороне, что выпало мне в жизни счастье пережить такое».

Воевал учитель, воевали и его ученики. Из большой семьи, с которой так дружил Константин Савинов, в армии служили девять человек. Двое из них — лейтенанты Костя Логинов и Авив Ворошилов пали в боях под Сталинградом. Люся Ворошилова была заправщиком боевых самолетов, а Ася Федотьева прыгала с парашютом, участвовала в боях в Маньчжурии. Миша, Борис и Виталий штурмовали остров Шумшу на Курилах. Подробнее я расскажу о них в следующей главе.

Друзья долго искали Костю Савинова. Стало известно, что он был ранен, лежал в госпитале, потом вернулся в Пермь, где жили его родные. В школе после ранения он работать уже не мог. Одному из друзей он написал, что работает на большом заводе мастером, что на войне он приобрел новую специальность. Работа интересная, но очень тоскует по школе и по Камчатке.

Потом тоненькая ниточка переписки прервалась. Жизнь раскидала нас в разные стороны, но всегда и везде помним камчатское село Усть-Большерецк, наш шумный, многоголосый дом у ручья, школу на крутом обрыве над рекой Амчагачей и молодого учителя. Он был верным другом нашей семьи. Моим другом.