Иван Голыгин

Путь к океану лежал неблизкий. Сначала по суше — начатый Ермаком Тимофеевичем в 1581 году и завершенный Иваном Юрьевичем Москвитиным на берегу моря Ламского (будущего Охотского) в 1639-м. Затем Амур-батюшка вынес сюда и суденышки Пояркова, Василия Даниловича, якутского письменного головы. И тогда, в 1645-м, предпринята первая попытка русских людей покорить море-океан, раскрыть его тайны и пройти по морским дорогам к незнаемой еще земле в той стороне, где восходит над морской волной солнце красное… Но не смогли поярковцы оторваться от берегов моря Ламского и пробились лишь на север, к зимовью, заложенному на морском берегу еще Иваном Москвитиным.

В это же время далеко на Севере, в Нижнеколымском остроге, замышляет поход на восток для поиска богатой соболями реки Погычи приказчик московского купца Усова Федот Алексеев Холмогорец. К нему для сбора ясака прикомандирован и казак Семен Иванов сын Дежнев.

20 июня 1648 года начат был тот поход на семи кочах. И хоть раскидало и суда, и людей, и судьбы по студеным волнам, но были это уже волны Великого Тихого океана. И непокорный, он был покорен ими, живыми и погибшими, обретшими бессмертие и неизвестным по сей день потомкам, великими мореходами и сыновьями российскими…

Отец Ивана, Осип Голыгин, тоже оставил имя свое в истории как казак-мореход. Известно, что в 1662 году шел он с Андреем Горелым на коче — поморской кочмаре, трехмачтовом плоскодонном судне с двойной обшивкой — на Индигирку, но их «замороз взял в Омолоевской губе», то есть не пропустили морские льды… Так что и Ивану Осиповичу с самого детства море знакомо было, и под парусами, стало быть, ходил не раз, и не только рассказы о мореходах славных слушал с жадностью, но и сам знал многих.

Осип Голыгин или в море погиб, или зацепила его в тундре стрела недобрая, а может, просто сдал казак на старости лет, но в 1670 году поверстан на его место казачье сын Иван. 20 июня сошлись в круг по старинному, с Запорожья и Дона принесенному обычаю казаки якутские и подписали эту бумагу:

«Се аз Якутцкого острогу дети боярские Петр Андреев сын Ярышкин, Григорий Федоров Пущин, Леонтей Трифонов, сотник казачей Третьяк Васильев сын Смирнягин, атаман казачей Семен Дежнев… поручилися семи в Якутцком остроге по казачье сыне по Ивана Осипове сыне Голыгине… быти… Ивану… за нашею порукою в Якутцком остроге великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича… в казачьей службе.

И будучи за нашею порукою зернью и карты не играть и за пьянством не ходить, и не каким воровством не воровать, и великого государя службы не збежать, и великого государя денежное и хлебное, и соляное жалование не снесть. А буде они Иван… за нашею порукою, будучи великого государя в службе, учнут каким воровством воровать, зернью и карты играть или учнут за пьянством ходить, или великого государя денежное и хлебное, и соляное жалование снесут — и на нас, на порутчиков великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича… пеня, а пеню, что великий государь укажет».

Камчатка, как известно, открыта и присоединена к России анадырским приказчиком, казачьим пятидесятником Владимиром Атласовым в 1697–1698 годах. Но под атласовской Камчаткой подразумевается в данном случае только сам полуостров — земли ительменов и курилов. Материковая же его часть — корякские земли — была освоена русскими гораздо раньше. Так, в 1679 году на реке Аклан (Оклан), притоке реки Пенжины, был основан Акланский острог (Пенжинское зимовье) для сбора ясака (налога пушниной) с местного населения, и сюда ежегодно отправлялись из Якутска казачьи отряды во главе с приказчиком.

В начале восьмидесятых годов приказчиком Пенжинского зимовья был назначен казачий десятник Иван Осипович Голыгин. Путь сюда от Якутска лежал долгий: морской дорогой, проторенной еще Семеном Дежневым «со товарыщи», пользовались редко, точнее, совсем не пользовались — опасно, да и лед очень часто забивал летом этот проход в Великий океан. Шли пешком или ехали по зимнику — сбитому морозами снежному насту — на собаках или на оленях. Так вот добирались до Анадырского острога, оттуда через водораздельный хребет переваливали в верховья Пенжины, к «ясашному» зимовью — рубленому дому о двух половинах: в одной — жилье казачье, в другой — казенка, где коротали свой век корякские заложники-аманаты. Рядом с домом — амбар холодный, здесь и хранился ясак — «мягкая рухлядь», пушнина для государевой казны.

В 1683 году возвращается пенжинский приказчик Иван Голыгин в Анадырь. И вот тут-то начинается тайна…

В Анадырском остроге-крепости, как по тем временам и положено, держит ответ пенжинский приказчик перед анадырским комендантом за свой поход и ясачный сбор. И вот что интересно — до нас дошел список сданного им здесь имущества, где, кроме всего прочего, перечислены судовые снасти и якорь. Зачем они были ему нужны там, на Пенжине, ведь не «просто так» тащил он многопудовый груз за тысячи верст через хребет и тундру?

А может быть для того, чтобы строить суда и сплавляться к устью Пенжины-реки и «взымать ясак» с тамошних понизовых жителей? А может быть для похода не только на низовья Пенжины готовил он снасти и строил суда — на реке-то можно было и без снастей обойтись — она, хоть и широкая (и в наши дни судоходная), но не настолько же опасная, чтобы к плаванью по ней сыну морехода как к «вояжу морскому» готовиться следовало?

А может быть другие цели и планы были у Голыгина, и готовился он к непростому плаванию — по морю Ламскому? И только ли готовился? Может был и сам поход тот морской? Не потому ли у южной оконечности Западной Камчатки, где заворачивают стремительные течения через Курильские «переливы» в океан Великий, одна из небольших речушек и по сей день зовется рекой… Голыгина? Может быть…

Вроде бы известно сегодня каждому, что Охотское море русские моряки смогли покорить только в 1716 году, когда был пройден на лодии «Восток» морской путь от Охотска до Большерецкого острога. А тут — в 1683 году? Сказки какие-то…

Но в сборнике документов «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах», который вышел в 1952 году, есть такое вот примечание составителя М.И. Белова:

«… в 1648 г. Матвей Коткин на коче в караване с другими торговыми людьми отправился с Лены на Колыму… Одним из его порученников являлся Тарас Васильевич Стадухин, пенежанин, брат Михаила Стадухина. Тарас прослужил на Колыме до 70-х годов XVII века и в воеводстве князя Ивана Барятинского (1666–1670 гг.) совершил оттуда плавание вдоль берегов Чукотского полуострова на реку Пенжину».

Выходит, возможно.

А вот и некоторые подробности того, самого первого, вояжа вокруг Камчатки: «Ходил Стадухин в девяносто человеках», — значит, не менее, чем на трех кочах (на шести по Белову. — п/ж). Но знаменитый Нос (Большой каменный нос, Чукотский нос, мыс Дежнева. — п/ж) ему не довелось обогнуть, и Стадухин возвратился обратно. Он перешел «через Нос на другую сторону», возможно, преодолев перешеек между Колючинской бухтой и заливом Креста.

Там, «на другом море», путники построили кочи, всего вероятнее, из выкидного аляскинского леса, и двинулись к устью Пенжины, для чего им надо было обойти Камчатский полуостров. У немирных «иноземцев» Тарас Стадухин взял в полон «одну бабу», и она рассказала об острове против пенжинского устья. На острове жили бородатые люди в долгом платье. Русских они звали своими братьями. ( Марков С. Земной круг. — М., 1978. С. 509).

Значит, все-таки возможно!

1 марта 1683 года Голыгин вышел из Анадыря и в октябре этого же года прибыл на реку Колыму — к месту своего нового назначения. Любопытно, что дорога с Анадыря на Колыму в это время была полностью перекрыта воинственными ходынцами. Именно Голыгин эту дорогу освободил, но на обратном пути с Колымы, пойдя походом на ходынцев, засевших на Анюйском хребте. Спрашивается, а как, каким образом сам-то Голыгин попал на Колыму, если со своими людьми — их было 5–6 человек — десятник никак бы не смог пройти, пробиться через ходынские земли?

Чуда не было, если, конечно, не считать чудом то, что Голыгин осмелился пройти из Анадырского острога в Нижнеколымский вокруг Чукотского носа, дорогой, которую пробил голыгинский «порутчик», якутский казачий атаман Семен Дежнев, но уже позабытую. И шел он по Ледовитому океану на кочах, построенных из пенжинского строевого леса и выдержавших шторм моря Ламского и моря Восточного.

А вот и доказательства: по спискам того же 1683 года в собственности Голыгина Ивана Осиповича числились «коч да карбас морской, да лодка набойница, для кочевых всяких припасов…» Это — из работ М.И. Белова. И он же отмечал: поездка Голыгина была столь важна, что «о том писано к великому государю к Москве». «Отписка» эта, к сожалению, пока так и не найдена.

И потому тайна и по сей день еще остается тайной…

Да-да, ошибки здесь нет никакой: именно в 1690 году, за семь лет до похода Владимира Атласова, в Якутске произошел «камчатский» бунт… А в числе его участников был Иван Осипович Голыгин. Вот документ о событиях тех лет:

«…198-го году (это от сотворения мира, а от рождения Христа — 1690-го. — С.В.) июля в 14 день. По указу великих государей стольник и воевода Петр Петрович Зиновьев, слушав распросных и пыточных речей и сыску, и всего подлинного дела, и выписки великих государей из указу и из Соборного Уложения, и из грамот великих государей и из Новоуставных статей, приговорил воров и бунтовщиков, которые с воры и з бунтовщики с Филькой Щербаковым, с Ывашкою Паламшиным с пытки говорили и винились, хотели в Якутцком великих государей пороховую и свинцовую казну пограбить и стольника и воеводу Петра Петровича Зиновьева и градцких жителей побить досмерти и животы их, а на гостине двое торговых и промышленных людей животы ж их пограбить и бежать за Нос на Анадырь и на Камчатку реки — сына боярского Мишку Онтипина казнить смертью, а товарищей ево, Мишкиных же, десятника Ивашка Голыгина, рядовых казаков: Софонка Ильина, Ивашка Ондронова, Микитку Гребенщикова, Игнашка Шишева, посацкого человека Офоньку Балушкина, которые в воровстве и в быту с пытки говорили и винились, вместо смертной казни бить на козле кнутом и в проводку нещадно и сослать их в ссылку с женами и з детьми в Нерчинский острог…»

Итак, казаки собирались бежать не близко – не далеко, а на самую что ни есть Камчатку.

Путь вокруг Носа до Анадыря морем да и прямой, по тундре, пеший был известен достаточно хорошо. Значит, не только слышали бунтари якутские, что есть она на белом свете, но и ведома была им эта земля, своими глазами видели они пушные богатства тех мест, а иначе стоило ли им своей головой рисковать, да «порутчиков» своих под кнуты и «правило» подводить? Да и дело очень уж серьезный оборот приняло — вплоть до готовности пойти на убийство и грабеж. Значит, на карту успеха немало было поставлено.

Кто же убедил их идти на смертельный риск? Уж не Голыгин ли?!

Настораживает в этой истории и еще одна, очень важная, на мой взгляд, деталь: виновных в заговоре и бунте воевода Петр Зиновьев отправляет как можно дальше от той окраинной земли — Камчатки, лежащей на полдень от Анадырь-реки, — в «Ыркуцкий острог… на усть Яны к морю… на заморские реки в Омоленское зимовье…» — от той, заметьте, земли, которая известна и самому воеводе, и тому, к кому обращен этот документ — «отписка».

Обратите внимание, что здесь не дается никакого комментария этому, вроде бы, доселе незнакомому гидрониму «Камчатка», и сам тон повествования очень даже спокойный: хотят идти за Нос, на Анадырь и на Камчатку реки… Даже ведь не на Погычу (Пахачу), весть о которой сорвала с Колымы в 1648 году отряд промышленных людей, и куда не попали ни они сами, ни кто-то другой — по крайней мере до этого, 1690 года сведений о посещении легендарной соболиной Погычи русскими землепроходцами и мореходами не было… И все-таки эти якутские бунтари собирались на, казалось бы, совсем никому не известную Камчатку…

…Приговор же тем временем приведен в исполнение:

«А десятник Ивашко Голыгин да рядовые казаки Ивашко Ондронов, Софонко Ильин, Микитка Гребенщиков, Игнашка Шишев, да посадцкой Офонька Балушкин биты на козле кнутом и в проводку нещадно и сосланы в ссылку». Подчеркнем, что сосланы были даже жены и дети тех, кто не выдержал пыток на дыбе, вымогательств правды «подноготной» — «чтоб на то смотря впредь так воровать и бунтовать и градцких жителей побивать и грабить иным всяческих чинов людям было неповадно».

Явно запугать хотел кого-то воевода. И потому десятник «Ивашко Голыгин з женою с Оринкою да з дочерьми с Офимицею, да с Матрешкою, да с Настькою» отправился в далекий Нерчинский острог…

И все же десятнику Ивану Осиповичу Голыгину повезло — он был прощен и возвращен на службу. Более того, служба его продолжалась там, куда он и стремился с товарищами своими — за Носом Чукотским, вместе с анадырским приказчиком Владимиром Владимировичем Атласовым.

Нет, в походе камчатском Иван Осипович не был: исторические источники утверждают, что именно в это время он погиб на Чукотке. Но сама идея похода и, главное, маршрут движения атласовского отряда, а именно — выход на равнинное западное побережье Камчатки и продвижение на юг вплоть до того места, откуда можно будет увидеть в море острова незнаемые, до Носа, где Камчатка смыкает свои берега, и дорога снова поворачивает на север, — могли быть предложены им. И вот тогда уже совсем не случайно самая дальняя река, до которой дошел Атласов и откуда он, якобы, увидел и Нос Камчатский, и вулкан Алаид, сегодняшний остров Атласова, и Шумшу, совсем не случайно носит имя Голыгина…

Сразу скажем, что есть и иная, более распространенная версия на этот счет.

С Атласовым служил и племянник Ивана Осиповича — Иван Васильевич Голыгин. Ходил он в доатласовские камчатские походы с Лукой Морозкой Старициным (по другим сведениям это был также Иван Осипович), открыл после остров Карагинский, а потом, предполагают, погиб на южно-камчатской реке Нынгачу, которая потому и переименована в реку Голыгина… Но это только предполагают — никаких подтверждений тому до сего дня не имеется. Так что, может быть, и не был здесь, никогда этот Иван Васильевич.

А если река все же названа в честь Ивана Осиповича Голыгина, то, думается, есть для этого веские основания, и тогда это единственный и вечный памятник одному из несправедливо забытых русских мореходов-первооткрывателей.