Матрос Сметанин

Он был из тех, кто, не задумываясь о бессмертии, честно выполнял свой долг. И, надо признать, шансов остаться в истории у него было гораздо меньше, чем у тихоокеанских Колумбов, так как он был всего-навсего участником событий, пусть даже событий мирового значения.

Так в чем же тогда его заслуга перед историей? Наверное, в том, что на одного рядового пришлось преизрядное количество таких событий — от открытия двух устьев Амура в 1730 году и до открытия западных берегов Северной Америки в 1732 и 1741 годах, посещения Японии в 1739-м. На долю немногих — разве что только архангельских мореходов — выпадало подобное.

Не успела завершиться экспедиции Витуса Беринга по отысканию пролива между Азией и Америкой, как последовал царский указ о назначений новой, более крупной экспедиции по исследованию русского Дальнего Востока под руководством казачьего головы А.Ф. Шестакова и драгунского капитана Д.И. Павлуцкого.

6 июня 1727 года в списке команды Афанасия Шестакова значится 10 матросов-сибираков. Один из них — матрос первой статьи Лаврентий Сметанин, поступивший на службу с денежным окладом «полного по полтора рубля, а за вычетом за мундир по 30 алтын, муки по полуосмине, круп по малому четверику на месяц».

Но только в 1729 году матрос Сметанин ступил на палубу своего первого тихоокеанского судна — бота «Св. Гавриил», который только-только вернулся из неудачного плавания.

Что же сдерживало новую экспедицию, почему теряли драгоценное время мореходы? Из-за распрей двух официальных руководителей, разбивших всех участников экспедиции на два враждебных лагеря. Надо полагать, несладко пришлось Лаврентию, если бежал он, ища защиты, от Шестакова к Павлуцкому «с великим криком», а Шестаков язвил в адрес капитана драгунского полка: «…матросы у тебя не в команде, и сами тебя не хуже, и команды тебе никакой нет», и вообще послан он, капитан Тобольского драгунского полка, «в бабки играть, а не для управления».

Ничего хорошего из такого руководства получиться не могло. Так оно и вышло.

В конце концов Сметанин попали на службу к племяннику казачьего головы сыну боярскому Ивану Григорьевичу Шестакову. В их задачу входило обследование Шантарских островов — нанести их на карту, составить подробное описание. Бот «Св. Гавриил» вел опытный мореход Кондратий Мошков, который ходил на нем при Беринге, но, несмотря даже на это, удачи не сопутствовали морякам: через три дня после выхода разразился жестокий осенний шторм. Время года было позднее — сентябрь. Скрипели под напором ураганного ветра мачты, трещали от натуги шпангоуты, еле выдерживая удары волн: лежали вповалку в трюме непривычные к морской болезни служилые. Пять дней носило бот по морю и пригнало опять к берегам Камчатки. С облегчением вздохнули при виде земли… но какое там!

Снова завертело-закружило-понесло и умчало за двести верст от Большерецкого устья на север. Только 19 сентября вошел потрепанный морем бот в устье реки Большой и стал на зимовку в Чекавинской гавани, хотя по инструкции «Св. Гавриилу» следовало идти зимовать в Нижнекамчатск. Но об этом не могло быть и речи: бот нуждался в срочном и серьезном ремонте.

В конце июня следующего, 1730 года подошли к Шантарским островам, а затем отправились к устью Амура.

И летом 1730 года получены сведения, которые через сто двадцать с небольшим лет придется с великим трудом добывать Г. Невельскому:

«… В устье большом Амурском глубины от 15 до 20 сажен, а ширина например версты с две… И оной Амур река впала в акиан двумя устьями; а глубина другому устью от 5 до 6 сажен, а ширина версты полторы. И на тех устьях делали опробацыю: в большом устье шли ботом, а в другом — шлюпкою и в тех устьях стояли на якорях полторы сутки для выявленной меры устьев и для рыбной ловли, а в другом устье ходу нет понеже мелко».

Но не дошли до современников эти сведения. Главный руководитель экспедиции А.Ф. Шестаков погиб в тот год на Камчатке, и все его родственники вместе с Иваном Григорьевичем оказались в немилости соперника Павлуцкого. Материалы амурской экспедиции, как это водится у нас, где-то затерялись, забылись, и каким-то чудом сохранился только лишь один «донос», из которого и почерпнули мы сведения о первых исследователях устья Амура…

В августе 1730 года «Св. Гавриил» вернулся на Камчатку, откуда ушел в Охотск, а зимовать снова пришел в Чекавинскую гавань, доставив на полуостров геодезиста Михаила Гвоздева, с которым пойдет на «Св. Гаврииле» Лаврентий Сметанин к американским берегам в 1732 году. И опять же из «доноса» впервые узнают соотечественники и об этом плавании русских мореходов, о посещении ими «незнаемых» американских островов, первых контактах с аборигенами.

И этот вот день — 21 августа 1732 года — должен был стать по праву днем рождения Русской Америки. Ведь именно тогда «пополудни в 3-м часу стал быть ветер пособный, и пошли к Большой земли и пришли ко оной земли и стали на якорь в верстах в четырех».

Долгие годы официальная история молчала о подвигах русских мореходов, совершенных на дальневосточных окраинах Российской империи, славя лишь благозвучные для европейского слуха имена. И мы по сей день ведем летосчисление славных юбилейных дат совсем но иной шкале, нежели было определено Его Величеством Фактом, потому что узнавали факты, когда в истории все места уже распределены и награды получены. И потому имена геодезиста Михаила Гвоздева и подштурмана Ивана Федорова почти неизвестны. Что же говорить тогда о нашем матросе Сметанине…

22 мая 1739 года из устья камчатской реки Большой вышли четыре судна — бот «Св. Гавриил», бригантина «Архангел Михаил», дубель-шлюпы «Надежда» и «Большерецк». Экспедицию возглавлял Мартын Шпанберг. На «Большерецке» под руководством боцманмата Василия Эрта и морехода Ивана Бутина шел матрос первой статьи Лаврентий Сметанин. Курс русских судов был проложен к берегам Японии.

Флагманом была бригантина «Архангел Михаил». Заглянем в ее вахтенный журнал, где скупо и точно фиксировались наиболее важные события тех значительных в истории русского мореплавания дней.

«Мая 22 дня. Вышли из устья большерецкого дубель-шлюпки «Надежда» и «Большерецк», подняли мы якорь и шли под фоком, токселем и безанем. Имеющийся сигнал мы спустили, понеже и бот «Гавриил» следут за нами…»

«Июня 17 дня. Пришел к нам «Большерецк» и сказывал, что блиско был берега и видел на берегу много людей и судов мелких, около которые и пошли под парусами, и одно большое судно величиною с «Гавриил» бот, а одно судно шло от берега к «Большерецкому» судну, а когда он поворотился на 0, японское судно пошло к берегу».

«Июня 18 дня. Подобрали гротсель, следовали мы в путь и с нами дубель-шлюп «Большерецк» и видели в западной стороне близ земли в разных местах малых бус или судов японских под парусами и иных на якорях. А по той земле место каменное и на тех камнях лес растет великой… також в 4-х местах видели жилье и блис того жилья насеяно было видно хлеба…

В ысходе 5 часа легли мы на якорь на глубине 24-х сажен, грунт — дресва, и против того места их деревни или жилье видно было много. В начале 6 часа от того жилья приезжали к нам две лотки, кормы их с перилами, веслами гребут, а на судне, в подобие как рыба хвостом правит, и те лотки их остроносые, наподобие галер, кормы тупые, а на них людей было на одной лотке человек 12, а на другой 7 человек; платья на них подобные китайскому, и не доехав нас оне сажен 40, и остановились на веслах, и мы к ним махали, чтоб оне к нам приехали, а оне махали, чтоб на берег от нас ехали, и подымали оне свои лотки дречек двоерогий и указывали им к берегу, а по каковски оне говорили, про то слышать за ветром и за дальностию нашим с нами бывшим курильским мужиком, нашим толмачем, было невозможно, и было того времени около 1/4 часа, и оне возвратились на берег, а их на берегу видеть было много також и жилья их по тщету нашему в том месте около 40 дворов, а пашня у них видно было, где хлеб растет по жеребьям, и мы от их жилья не более доброй версты были или лежала на якоре».

«Июня 22 дня. Пополуночи в 5 часу приезжали к нам японцы на своих рыболовных лотках и приставали к нашему судну, и со оных лоток помянутых японцев по несколько человек на судно пущали. А привозили оне, японцы, к нам рыбу комболу я протчих еще 4 рода рыб, которых мы ни в Европе, ни в Азии не видали, також оне, японцы, привозили к нам пшено сорочинское, табак листовой, а листы широкие и большие, ретьку и огурцы и протчие мелочи, все товары и отчасти торговали…»

«Июля 3 дня. Легли на якорь на глубине 32 сажен, грунт — ракуши и камень мелкой. Блис острова Фигурнова послали на нас дубель-шлюп «Большерецк» и на шлюпки за водою с 73 бочками… а на оном острову, где они пристали, воды не взяли, понеже утес и камень. И на оном острову в том месте лесу мало и все камень, и место неудобное, и блис самого острова глубоко. Туман, били в барабан. …в исходе 7-го часа палили из 1 пушки, понеже туман. В том же часу ответствовали одной пушкою и в начале 8 часа оборотились, понеже «Большерецк» не видать было, а туман прочистился.

«12 часов. …Дубель-шлюп «Надежда» следовал за нами, а «Большерецк» не видать было». («Св. Гавриил» отстал от флагмана еще в самом начале похода. — С.В.)

Так они разминулись. Но что интересно — в Большерецк потерявшиеся дубель-шлюп и бот вернулись почти одновременно: 23 июля в устье реки Большой — пришел из Япония бот и «Св. Гавриил» — под командованием лейтенанта В. Вальтона, а 26-го «Большерецк». До 7 августа дожидались они здесь возвращения Шпанберга, но, не дождавшись, приняли решение идти в Охотск, полагая, что и «Архангел Михаил» с «Надеждой» уже там. 22 августа они вошли в реку Охоту и в тот же день доложили, что морская дорога в Японию русскими моряками проторена.

В мае 1742 года Мартын Шпанберг приобрел для экспедиции стадо оленей и оставил его «в смотренке» якутского сына боярского П. Кутузова, а тот передал рудознатцу С. Гардеболю, в помощники к которому назначили старого матроса Лаврентия Сметанина, недавно возвратившегося на гукоре «Св. Петр» с Командорского острова. Все «экспедичные» дела были свернуты. В 1750 году умер С. Гардеболь, а о пастухе-матросе и оленьем стаде просто-напросто забыли.

И прошло еще более пятнадцати лет, прежде чем вспомнили о нем. Потребовались олени для экспедиции Креницына - Левашева, и Сметанин смог наконец сбросить со своих плеч непосильную пастушескую обузу и тихо доживать свой век, как и сотни других безвестных мореходов-тихоокеанцев.