Емельян Басов

Шли они в тот поход на казенном «Эверсе». И с ними отправился в тот путь бывший хозяин этого судна монах Игнатий Козыревский. Лебединой песней был для него этот вояж. Он уже видел в своих мечтах эту новую, проторенную им дорогу, морскую, дальнюю, вокруг Чукотского носа в Камчатку-страну и «Апонское» государство, жил теми пламенными грезами, горел и сгорал вместе с ними.

Но, выйдя из устья Лены, напоролись на полярные льды. Почернел тогда от лютой досады монах-мореход. Но что делать — сила силу гнет, и не таких в лепешку сминало, как ни храбрились, как ни тужились, с кровавой пеною на опаленных сердечным жаром и в ярости покусанных губах. А потом (так решил про себя по молодости Басов) спекся монах, махнул на все рукой и подался назад, в Якутск, на сытные монашьи хлеба.

Казаки же мореходы, басовцы, после того, как по весне раздавило в Сиктахе льдами «Эверс», построили небольшие морские суденышки, по-казачьи — шитики, и два года еще исправно, невзирая на неудачи, погоду и прочая, бились грудью о льды.

Бились в тщетной надежде проторить путь в дальнюю Камчатку вслед за славными мореходами российскими, которым удалось подчинить себе эту ледовую стихию, прорваться, несмотря ни на что, не в пример тому монаху со страшными, насквозь прожигавшими молодого командира глазами.

Эх, молодость, молодость. Она не так уж редко безрассудна в своей наивности и слепой уверенности в собственном лишь мужестве и силе. И тогда мельче и незначительнее видится чужое — душевная болы горе, надломленность…

Но и они не прошли: покорились проклятым льдам. Пришлось, смиряя гордость, отступить, что было невероятно тяжко. Но месяцы ежедневных и ежечасных испытаний закалили душу Басова, в потому он смог не сломаться. И понять Козыревского — его мужество, его силу и его трагедию.

И потому не удивился, узнав в Якутске о дальнейшей печальной судьбе Игнатия, отправившегося за поддержкой своей великой мечты к царице всея Руси и исчезнувшая навсегда где-то в подвалах тайных московских приказов, о которых и говорить-то вслух было страшно. Видно, и там испепелил кого-то взором своим…

Не удивился Емельян, но стало на душе отчего-то так горько, точно и он сам потерял вместе с этим Козыревским что-то очень для себя дорогое.

И не знал еще, что ему самому уготована такая же неистовая судьба. Не знал. Но выбрал ее сам.

В 1733 году Емельян Софронович Басов назначен в казачью команду Охотского порта, произведен в сержанты и направлен для сбора ясака на Камчатку.

И здесь он узнал много нового о монахе и о мечте его заветной — заведении промыслов на открытых им островах и торговле с полуденными странами, о Козыревском-бунтаре, возмутителе и ненавистном для приказчиков правдоискателе…

Немало рассказов слышал Басов в Камчатке и о землях далеких, лежащих на восход солнца против Уйкоаль-реки (Камчатки) в море. И понимал: если это правда, то дело может быть весьма выгодным — ведь вот до прихода русских на Камчатку даже здесь, на столь огромной территории, никто из инородцев зверя не добывал, и было его в Камчатке видимо-невидимо, так что и там, в тех далеких землях, где рождается в океане-море светило, может осветить оно и для Басова всю его жизнь по-иному.

А вскоре Басова послали в Москву, в Сибирский приказ, сопровождать ясак — пушную подать русскому царю от его подданных-камчадалов. И там, увидев собственными глазами по скольку золотых червонцев отваливают иноземные купцы за камчатскую мягкую рухлядь, решил окончательно: просить в Сибирском приказе разрешение на дальние морские вояжи для отыскания новых земель и привода в ясак инородцев. Посулил это государевым дьякам, и замысел удался — получил разрешение на те вояжи к землям незнаемым.

В Иркутске, согласно казенной бумаге, Емельяну Софроновичу выдали подарки для островитян, ружья и порох для похода. Воодушевленный, с горящими от столь счастливого поворота в его жизни глазами, возвращался он домой. Но не тут-то было: Охотск только-только стряхнул со своих плеч свинцовую тяжесть всех экспедичных приготовлений Второй Камчатской…

Сменялся и командир порта — вместо Скорнякова-Писарева, человека хоть и скандального, но умного, стал Девиер — зять знаменитого петровского вельможи, некогда всесильного князя Александра Меншикова — ссыльный зять ссыльною полувластелина. И вот он-то и поставил крест на всем, что уже жило в мечтаниях Емельяна: «Казенного судна не выделю. Хватит… Имею на то власть, и мне твой указ — не указ. Хошь — строй свой корабль и плыви хоть на все четыре стороны, а нет денег, так к рыпаться нечет — иди и служи далее. Так-то вернее, а в море и без тебя есть кому земли открывать…»

Что ж, пришлось тянуть лямку дальше… Только осенью 1742 года удалось Басову наконец снова попасть на Камчатку — как конвоиру ссыльного князя Александра Долгорукова. В Большерецком остроге Емельян Софронович встретился с одним из руководителей Второй Камчатской экспедиции Мартыном Шпанбергом, и тот, первоначально поддавшись на уговоры, а может быть, и не только уговоры, согласился отпустить Басова с его братом на казенной байдаре из Большерецка на Курильские острова. Но… с полпути Шпанберг, не объясняя причин, возвращает Басова назад и отбирает байдару. Так что пройти на полдень дальше Козыревского тоже не удалось.

Но в этом же 1742 году возвращаются на Камчатку после тяжелой зимовки на Командорском острове члены экипажа пакетбота «Святой апостол Петр». Их рассказы о пушных богатствах острова, особенно о многотысячных стадах морских бобров, всколыхнули всю Камчатку. Рассказывали они и о далеких многочисленных островах, также лежащих в море на восходе солнца у берегов Америки.

И Басов не стал терять драгоценного времени — он тут же отправился в Нижнекамчатск и начал действовать…

На этот раз дело у него пошло как по маслу. Правда, ни один камчатский купец, не успев столь же быстро оценить все возможные выгоды задуманного Басовым предприятия, затею не одобрил и не дал даже медной деньги на начинание, но в «складственную» компанию-артель вошло со своим капиталом больше двух десятков человек: казаки, промышленные и посадские люди.

Денег было только на оснастку судна, но нижнекамчатский плотник Петр Колокольников подрядился построить для них шитик, подобный тем, на которых Басов в свое время пытался покорить Великий Ледовитый океан. Называлось так суденышко потому, что за неимением гвоздей сшивались доски китовым усом. «Шил» плотник будущий «Св. Петр» в долг, так что кровь из носа теперь, а острова открой и пушнины добудь…

Мореходом был определен казак Евтихий Санников. «Вожами» — Лука Наседкин и Петр Верхотуров, первые командорцы. 1 августа 1743 года шитик «Св. Петр» отправился в дальний путь навстречу солнцу из устья древней Уйокаль — Камчатки-реки. И уже через пять дней экипаж этого первого промыслового русского судна в Тихом океане высадился на Командорском острове, и теперь каждый из басовцев мог считать себя командорцем.

Промысел же на островах превзошел все ожидания и самые сказочные мечты. А через год они делились своей промысловой радостью в Нижнекамчатске:

«Выходившего во время великой погоды из моря зверя били палками, а на песцов ставили пасти, и случалось достать в день бобров 50, а песцов 100 и более. Питались котами, сивучами, бобрами и морскими коровами: последних было множество, но промышлять нечем в море, а на берег не выходили».

Всего было добыто 4000 песцов и 1200 бобров.

Хорошая погода радовала мореходов-промышленников не только бобрами — на полдень и на восток от Командорского острова видели они вдали другие земли. Басов ликовал. Высоко всходила его собственная звезда на востоке, у солнца…

Во второе плавание охотников отправиться с Басовым за промысловым счастьем было уже побольше — на этот раз на шитике вышли в море 32 человека. 16 июля 1745 года «Св. Петр» был уже у берегов гористого островка, что так хорошо просматривался на юге от Командорского острова.

Басову, видимо, не очень-то пришелся по душе этот маленький островок: «велми опасен» (в любой, даже небольшой шторм суденышко здесь могло быть разбито о камни, а пологого берега, чтобы вытащить шитик на сушу, подальше от океанской волны, здесь и днем с огнем не найдешь), неуютный какой-то (горы да острые кекуры-рифы), а самое главное — это был только лишь первый остров в серии предполагаемых и видимых ими в прошлую зимовку на востоке. Да и не позабылись еще недавние камчатские мечтания о неведомой южной земле, которую безуспешно искал Беринг и в существование которой продолжали верить и позже.

Поэтому на островке водрузили крест в честь его открытия и, не задерживаясь более, пошли дальше на полдень, к Земле да Гамы. Шли почти месяц и 6 августа подошли к острову… Командорскому! Чертыхнулись в адрес морехода-недотепы Евтихия Савинкова, но, делать нечего, зазимовали здесь, занимаясь, как и в прошлый год, промыслом.

Но тянуло к себе море, не терпелось испытать еще раз свою мореходную судьбу, и уже 26 мая 1746 года, когда только-только пробуждается от зимней спячки командорская природа и сквозь мутные туманы достигают земли ее по-настоящему теплые солнечные лучи, вышли в море, хоть и истосковались за эту бесконечную зиму по парному теплу земли. И снова целый месяц блуждали по морю.

И снова месяц впустую, хотя, это видели многие из членов экипажа, проходили совсем рядом с островами. Как оказалось, мореход Санников вовсе не хотел, чтобы первооткрывателем той земли был его компаньон — он предал Басова, войдя в Нижнекамчатск после первого возвращения с островов в сговор с купцами, которых Емельян Софронович, помня прежние обиды, и недоверие к его предприятию, не принял в свою компанию, несмотря на их просьбы. Купцы теперь сами срочно готовили судно, чтобы послать в обгон Басова на восток и отнять открытие, самим завладеть промыслами…

7 июля, замыкая пока только лишь одному Санникову понятный круг, подошли к знакомому гористому островку. Басов хотел всё же продолжить плавание, но взбунтовалась команда: «Шабаш! Нам не новая земля — зверьё нужно. Мы за деньгами, а не за славой с тобой пошли!»

Здесь и высадились. Ушли, когда пушнину уже некуда было девать. Привезли в Нижнекамчатск 1670 бобров, маток и кошлаков, 1600 бобровых хвостов, 2200 котиков и 2240 голубых песцов… Все на «Св. Петре» были довольны. Страдал, и жестоко, только Емельян Софронович. Страдал от предательства своих компаньонов, от того, что решительно никто из них не понимал своего передовщика, стремившегося бороздить океан и открывать новые земли, когда под самым носом лежало такое вот богатство, как на том необитаемом островке.

Это непонимание переросло скоро в отчуждение, вылилось в раздоры и даже прямое столкновение. Теперь каждый на «Св. Петре» был богачом, а это развязывало языки, солью присыпало обидные воспоминания, и начиналось на судне тихое поначалу, но чем ближе к Нижнекамчатску, тем всё более злобное перешёптывание.

В конце июля 1746 года «Св. Пётр» вернулся в Нижнекамчатск. Цель, которую ставили перед собой «компанейщики,» была достигнута и, получив даже больше, чем мечталось, они не хотели уже более рисковать в столь ненадёжном, потайной уверенности многих, деле. Нижнекамчатские купцы, пользуясь случаем, начали через подставных лиц и открыто скупать паи, чтобы послать в море своих людей и в конце концов свалить наземь самого Басова, главного пока ещё «компанейщика». Теперь они уже сводили счёты с Басовым, и он был не в силах им помешать.

Дело зашло слишком далеко. И, видимо, только этим объясняется тот факт, что, не желая подчиниться воле купцов-компаньонов, пробившихся в долю, он, теперь уже назло им всем, не идёт на восток, откуда в 1747 году, опередив Басова, возвратился мореход Михаил Неводчиков, открыв Ближние Алеутские острова. Конечно же, это был жестокий удар по самолюбию Басова. И, вероятно, только поэтому он и пошёл в 1747 году снова к тому самому маленькому гористому островку, с которого и начались все его беды.

На подходе к островку «Св. Пётр» потерпел крушение, и Басов вынужден был зазимовать там. И в эту зиму здешняя земля преподнесла Басову ещё один коварный сюрприз — шурин Емельяна Софроновича, новый мореход «Св. Петра» Дмитрий Наквасин отыскал самородную медь. С этой-то поры остров и стал называться Медным.

Весной 1748 года после починки повреждённого шитика Басов снова возвращается на Камчатку с большой добычей — 970 бобров, 1520 песцов, 2000 котиков. Привёз он с собой и 50 фунтов меди.

Медь была отправлена в Иркутск, а затем в столицу. Там её исследовал М.В. Ломоносов.

Ломоносов исследовал руду и написал в своём заключении следующее:

«… швецкую медь добротою превосходит и от японской добротою не разнится чувствительно, чему и дивиться нельзя, для того Япония и Камчатка лежат на одной гриве, которая разорвана только морем и признаки свои из-под воды островами показывает».

Теперь нужно было только выяснить, насколько серьёзны эти естественные залежи для промышленного их освоения: может, горы те сплошь медные все и невиданно выгодное для государства Российского таят в недрах своих?! И Басов загорается новой идеей…

А купцы не дремлют — не нужен им Медный остров, на котором осталось совсем уже мало морского зверья, когда на востоке лежат «незнаемые» то есть ещё не тронутые острова. Купцам не нужны были грязные ржавые камни, хоть медные, хоть железные, когда мягкая рухлядь шла нарасхват за золотые червонцы… Не успев сойтись, разошлись пути Басова и промышленников. Он был отвергнут ими. Басов не мог на этот раз даже пойти в море, хотя Дмитрий Наквасин снова ведёт шитик к острову Медному на промысел.

Кое-какую поддержку он находит в Большерецкой канцелярии: попробуй откажи, когда этот полоумный Басов в любой момент может крикнуть государево «слово и дело»! И он получает право разведать запасы меди на Медном. Но казенного судна для него не нашлось. Реально оценив ситуацию, Емельян Софронович отступает от задуманного — самостоятельно провести разведку месторождения — и начинает добиваться снаряжения для этих целей правительственной экспедиции.

Дела же самого Басова к этому времени идут из рук вон плохо: в 1750 году у острова Атту (Ближние Алеутские острова) его «Св. Петр» терпит крушение…

23 марта 1753 года нерчинское горное начальство направляет на Камчатку «по горному искусству разведывания самородной меди» Петра Яковлева, который в течение лета 1754 и 1755 годов обследует остров Медный и приходит к выводу, что промышленных запасов меди на острове не имеется.

И за все напрасные денежные растраты, сопровождавшие эту экспедицию Яковлева, дорожные, кормовые и прочие расходы взысканы с Емельяна Софроновича Басова. Недавний богач стал нищим.

А может, это произошло по другой причине? Пишет же Полонский: «Выгоды, полученные от промыслов, не подняли житейского уровня Басова выше бедняков, собратов его, населяющих Нижнекамчатск».

Но позвольте: промысловые экспедиции Басова принесли в 1744 году 64 тысячи рублей, в 1746-м — 112 220, в 1748-м — 50 020, в 1750-м — 39 376…

Басов, кроме того, что был главным компанейщиком, получал еще два пая как передовщик. Свалить его могла разве что такая вот безуспешная экспедиция, в которую он рискнул, как это часто водится на Руси, вложить все. Но и в нищете он остается самим собой, продолжает начатое им дело — перед Рождеством 1755 года из меди острова Медного отливает фальшивые деньги (может быть, это как раз те пожелтевшие и позеленевшие монеты с корявой надписью «Денга», которые ежегодно и по сей день щедро выбрасывает река Камчатка в районе того самого Нижнекамчатска — былой столицы полуострова?).

Цель? Окупить затраты новой экспедиции? Обеспечить безбедную старость?

Чтобы понять Басова, нужно вспомнить Козыревского — человека, вслед за которым всю свою жизнь шел Басов и который не совершил в своей жизни, может быть, ни одного хорошего или дурного поступка, направленного на себя лично, на безбедную жизнь, для собственной корысти и выгоды…

Фальшивомонетчик Басов был арестован и выслан в Иркутск на пытки — для следствия и суда. Но только через семь лет был объявлен приговор: 4 сентября 1762 года «учинено на публичном месте, при барабанном бое, позорное наказание», а затем он был отправлен по этапу на Нерчинские рудники — навечно. И смерть свою он встретил так же, как и расстрига Иван Козыревский.