Домработница Евдокия Сергееевна Грищенко рассказала на допросе у следователя НКВД: «…в шесть с половиной часов вечера, когда его жена Софья Сергеевна Шамардина ушла на партконферецию, Адамович остался дома, дверь в его комнату была закрыта, и что он там делал, мне неизвестно, так как я была рядом во второй комнате — штопала чулки. Около семи часов вечера, когда я, взглянув в окно, увидела, что в бухте горит кунгас, я со своей комнаты крикнула: “Иосиф Александрович, смотрите, горит кунгас!”. Он, не выходя из комнаты, сказал: “Ничего, там все будет в порядке, все сделают”. Потом, приблизительно через десять минут Адамович открыл свою дверь и попросил достать ему маленькие его галоши.

Я сразу пошла в кладовку за галошами, принесла в кухню, вытерла и опять крикнула Адамовичу: “Иосиф Александрович, галоши готовы”. Он мне на это ничего не ответил, я сказала тогда ему второй раз об этом и пошла к его дверям. Не получив от него ответа, я открыла дверь в его комнату и увидела, что он лежит на кровати с синим лицом и хрипит, я сильно испугалась, не подходя к нему решила, что с ним припадок и бросилась звонить по телефону Никитиных (жене заместителя начальника АКО. — В. П.), которой сказала, что с Адамовичем плохо и просила вызвать Шамардину и врачей, мне обещали, и я опять не заходя в комнату к Адамовичу, побежала к рядом живущей женщине-врачу… и с ней вместе зашли в комнату Адамовича, и здесь я увидела, что с ним не припадок, а он застрелился, у него был пробит висок пулей навылет, и в руке он держал браунинг. Подушка, постель и пол были в крови, он лежал без сознания и хрипел, ничего не говорил».

Допрошенная на другой день после домработницы (24 апреля 1937 г.) «женщина-врач» Мария Федоровна Прокопенко показала: «22 апреля с. г.  в седьмом часу вечера ко мне на квартиру прибежала гражданка Волкодав, которая позвала меня для оказания медицинской помощи Адамовичу, т. к., по словам домработницы Адамовича гражданки Грищенко, у Адамовича припадок. В дом к Адамовичу я зашла вместе с гражданкой Волкодав, я сразу же зашла в спальню и увидела Адамовича, лежащего на кровати с браунингом в правой руке, и ранение черепа с выходным отверстием и мозговыми веществами на поверхности черепа, констатировав, что ранение смертельно, вышла и сказала присутствующим гражданке Никитиных, домработнице и гражданке Волкодав, что помочь ничем не могу, что необходимо сообщить в милицию и его ближним.

В свою очередь, я позвонила в больницу, чтобы принесли перевязочный материал. К письменному столу я не подходила и никаких записок не видела, вернее, не обращала внимания на записки. После моего прихода, приблизительно через десять минут, прибежала жена Адамовича гражданка Шамардина, до прихода Шамардиной за две минуты пришли два врача: т. Макаров и Стратанович, которые находились на пороге входа в спальню Адамовича и не пускали в спальню гражданку Шамардину из-за боязни, чтоб не произошли какие-либо неприятности с Шамардиной.

Когда пришла Шамардина, она была страшно взволнована, все с себя срывала, в частности сорвала белый шарф, рвала его в руках и бросила на стол, нам — всем женщинам — с истерическим криком предложила уйти, что мы и выполнили».

И они вышли на улицу. Там, согласно показаниям М. Ф. Прокопенко, Волкодав и спросила ее, не видела ли она, как Шамардина рвала какую-то записку, на что та ответила отрицательно. По мнению Прокопенко, гражданке Волкодав это «просто показалось».

Тем не менее Мария Николаевна Волкодав настаивала на своем. По ее утверждению, Шамардина, не заходя в кабинет Адамовича, направилась к столу, находящемуся в столовой. «В это время, — говорила Волкодав следователю, — она стояла спиной ко мне, а когда повернулась ко мне лицом, то рвала какой-то кусок бумаги, но что именно, я не знаю».

Сержант госбезопасности Дрокин, проводивший допрос 26 апреля, поинтересовался, видела ли Мария Николаевна обрывки бумаги, изорванной Шамардиной. «Нет, этого я не заметила, так как после того, как она обернулась от стола, нас попросила выйти». «Могли ли видеть присутствующие то, что Шамардина рвала бумагу-записку?» — спросил следователь. «Этого я сказать не могу», — отвечала соседка Адамовича. Далее между ними произошел такой разговор: «Вы кому-либо рассказывали о том, что по приходу Шамардиной домой, она рвала записку, взятую ей на столе в столовой?» «Я рассказывала только врачу Прокопенко…» «Вы подтверждаете то, что Шамардина действительно рвала… записку?» «Точно подтвердить не могу, но хорошо знаю, что Шамардина какую-то записку или бумажку рвала. Шамардина, как видно было из ее поведения, была крайне недовольна присутствием посторонних…»

Из акта, подписанного врачами М. М. Макаровым, В. И. Стратановичем, А. Ф. Буяновым и А. С. Сидорчуком: «При оказании медицинской помощи гражданин Адамович находился в состоянии агонии, с быстро падающим в наполнении пульсом… Пострадавшему была наложена астеническая давящая повязка. Запаха алкоголя, а также других лекарственных не обнаружено. При явлении нарастающего падения сердечной деятельности в 19 часов 45 минут констатирована смерть».

Жену Адамовича допрашивали 30 апреля 1937 г. Речь шла, главным образом, о связях супругов с врагами народа, и прежде всего, с К. Б. Радеком. Этот «блестящий публицист, постоянный сотрудник “Правды”, “Известий” и ряда журналов [МСЭ, 1-е издание, т. 7, М., 1930]», проходивший в январе 1937 г. по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра», получил десять лет лишения свободы.

В 1920-е годы Карл Радек был, пожалуй, самым близким к партийной верхушке журналистом. С. С. Шамардина, по ее словам, познакомилась с ним в 1926 г. Она работала тогда прокурором Минского округа, а И. А. Адамович — председателем Совнаркома Белорусской ССР. Радек приезжал в столицу Белоруссии с докладом. Пришел к ним в гости, рассказывал о Ларисе Рейснер, о международной обстановке… Софья Сергеевна не могла вспомнить, вел ли он разговоры об оппозиции.

Второй раз Шамардина виделась с Радеком уже в Москве, когда ее муж возглавлял Главсахартрест СССР. «Он был у меня в отсутствие Адамовича, и не у Адамовича, а именно у меня, — подчеркнула Шамардина в собственноручных показаниях 29 апреля 1937 г., — никаких разговоров на политические темы не было — пошутили, посмеялись». Однако на следующий день на допросе она уточнила: «Во время этого посещения меня Радеком, он рассказывал о разных шутливых вещах. Говорил также о том, что был в ссылке (в январе 1928 г. постановлением Особого Совещания Коллегии ОГПУ СССР выслан на три года за антисоветскую деятельность, в мае 1929 г. освобожден. — В. П.Б.) и что когда у него потребовали партийный билет, то заявил: “Верните мне членские взносы, тогда я отдам его”.

Когда вернулся в Москву Адамович, я ему рассказала об этой встрече с Радеком. Он был чрезвычайно недоволен… по двум соображениям. Первое — то, что Радек — троцкист, и второе — по личным мотивам, как муж».

Как-то Карл Радек пришел к ним домой с женой и писательницей Лидией Сейфуллиной, автором повести «Виринея», не утратившей популярности у читателей и спустя десятилетия, о чем говорит ее экранизация в 1969 г. Л. Сейфуллину Шамардина знала с 1918 г., т. е. еще беспартийной (Софья Сергеевна стала большевичкой годом позже). Теперь же она работала в ЦК и вращалась в актерских, художнических и писательских кругах по долгу службы.

«Это было в 1930 году — хорошо помню, так как говорили о смерти Маяковского», — пишет Шамардина. В документальном очерке А. Смышляева «Смерть в день рождения Ленина» (его книга «От Адамовича до Бирюкова», Петропавловск-Камчатский, 1996) рассказывается об отношениях девятнадцатилетней Сонечки Шамардиной с поэтом-бунтарем в 1913—1914 гг., которые зашли так далеко, что он собирался жениться на ней. В трагедии «Владимир Маяковский» есть строки, посвященные Шамардиной. Затем она сблизилась с другим поэтом — Игорем Северяниным. Тот тоже восхищался красотой Сони, ее глазами, что «смелы и дики». И тоже увековечил ее в стихах.

С. С. Шамардина не детализирует разговор о самоубийстве Маяковского, возможно, говорили и о «жизни втроем»: Поэт + Ося + Лиля Брики. Последние, как выяснилось не так давно, являлись тайными агентами ОГПУ.

До отъезда Адамовича с Шамардиной на Дальней Восток они попали к Радеку в Дом правительства, где он жил, на читку «какого-то еще не напечатанного романа писателя Зарубина» (скорее всего, Владимира Зазубрина, так как пригласила Сейфуллина, приехавшая, как и он, из Сибири). И вот автор кончил читать. Все молчали, вспоминает Шамардина, а «Адамович, со свойственной ему экспрессией, раздраконил прочитанное, квалифицировал… вещь как кулацкую».

В 1932—1933 гг. И. А. Адамович работал уполномоченным Наркомснаба в г. Никольске Уссурийской области. В 1934 г. его переводят начальником АКО в Петропавловск-на-Камчатке. За ним следует супруга. Поженились они, по сведениям А. Смышляева, в 1921 г. после возвращения Шамардиной в Белоруссию, а в 1928 г. она уже руководила Главполитпросветом республики.

16 апреля 1934 г. начальник АКО И. А. Адамович был кооптирован в состав бюро Камчатского обкома ВКП(б). В июле того же 1934 г. С. С. Шамардина была утверждена временно исполняющей дела завкультпропом, а спустя без малого год — заведующей отделом руководящих партийных органов обкома ВКП(б), затем ее, подобно мужу, вводят в бюро обкома.

Всем своим поведением в первые же часы на камчатской земле Адамович продемонстрировал полную противоположность предшественнику Б. И. Гольдбергу, постоянно конфликтовавшему с местными властями. Выступая в мае 1934 г. на пленуме обкома ВКП(б), Адамович сказал: «…прежнее руководство: сначала едут в АКО, а там уж после как-нибудь заглянут в областные организации… приехав сюда, я счел необходимым говорить сначала с секретарем областной партийной организации, с ОГПУ и уже после, вечером я поехал в АКОпоселок».

«Хороший организатор и крепкий большевик», — такую характеристику дает по прошествии двух лет обком партии. В красных уголках рыбопромышленных предприятий, пишет А. Смышляев, висели портреты Иосифа Александровича. Но не пройдет и двух месяцев со дня гибели Адамовича, как с той же обкомовской трибуны прозвучит: «В порту додумались заказать памятник Адамовичу, отлили цементную загородочку на судоремонтном, а памятник деревянный сделал Сидоров в порту, и все это под носом политотдела…» Другой оратор дополнит: в виде огромной чаши. Что за памятник? По всей видимости, надгробный.

Летом 1936 г. в Камчатское областное управление (КОУ) НКВД поступил запрос из особого отделения Карельского укрепрайона в связи с «разработкой» чекистами брата начальника АКО — командира отдельной артиллерийской бригады Владимира Александровича Адамовича. Сохранились два ответа. В первом сообщается: компромата на начальника АКО нет. Во втором излагается: “При его руководстве АКО ни один год не выполняло планы добычи, вывоза рыбопродукции, ежегодно Акционерное Общество приносит миллионные убытки. Аппарат АКО засорен классово-чуждым, вредительско-троцкистским элементом, борьбы с которым не вел, а наоборот, брал их под защиту. Адамович И. А. имел тесную связь с контрреволюционерами-троцкистами Радеком, Путна, Яглом, Аркусом и Бухариным…»

Первый ответ подписан 25 июля 1936 г. заместителем начальника КОУ НКВД Лепиным, второй — 26 апреля 1937 г. главой этого учреждения комбригом Александром Петровичем Львом.

Следственное дело на начальника АКО И. А. Адамовича было заведено КОУ НКВД по указанию свыше (УНКВД по Дальневосточному краю, г. Хабаровск) 10 марта 1937 г. В качестве основания прилагалась копия документа о связи Иосифа Александровича с арестованным чекистами военным атташе в Великобритании В. К. Путной: «…этот Путна — троцкист и зиновьевец, и к этому Путну на квартиру (во Владивостоке. — В. П.) часто ездил управляющий акционер. об-вом Камчатки Абрамович… Вот я и думаю, что Абрамович такая же сволочь, как и Путна, так как они — Путна и Абрамович — всегда вместе…» Вышеприведенное датировано 18 августа 1936 г.

Что же в самом деле было общего у начальника АКО Адамовича и комкора Витовта Казимировича Путны в бытность его командующим Приморской группой войск на Дальнем Востоке? Оба воевали в Первую мировую войну. И тот, и другой вели революционную пропаганду среди солдат. После октября 1917 г. Адамович — организатор Красной гвардии в Белоруссии, Путна — Витебского военного отдела, затем с мая 1918 г. — военный комиссар местного военкомата. Адамович летом того же года становится сначала помощником начальника, а через некоторое время начальником Смоленского гарнизона. Путна с сентября 1918 г. по май 1919 г. — комиссар 1-й Смоленской дивизии.

В 1918—1919 гг. Адамович участвует в подавлении контрреволюционных восстаний в Смоленской, Гомельской, Витебской, Могилевской губерниях. Видимо, не остается в стороне от этого и 1-я Смоленская дивизия. Однако в точности известно, что в 1921 г. В. К. Путна в числе других красных командиров усмирял кронштадцев, выступавших за Советскую власть без коммунистов.

Но были в их биографиях и несхожести, и главная — не в том, что Иосиф Александрович вступил в партию большевиков в 1918 г., а Витовт Казимирович годом раньше. Адамович никогда не примыкал ни к каким оппозициям, а вот Путна примыкал, правда, лишь однажды (в 1923 г.) — к троцкистской, но вскоре отошел от нее.

13 марта 1937 г. состоялось общее закрытое собрание членов ВКП(б) парторганизации управления госбезопасности КОУ НКВД с проработкой решений февральского пленума ЦК ВКП(б) по докладу И. В. Сталина «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Один их выступавших, Шарковский, сказал: «Мне известно, что в наших условиях, условиях Петропавловска, есть лица, которых не принято критиковать, и их не критикуют, к ним и к их действиям относятся примеренчески, прямо говорить нельзя, за это обязательно прижмут. Адамович и Орлинский (А. Р. Орлинский — начальник политсектора АКО. — В. П.) в прошлом заявляли: “Нам на Камчатке принадлежит все, кроме воздуха, который принадлежит Пармичеву” (М. И. Пармичев являлся командиром летного погранотряда № 2, его отряд имел в своем распоряжении десяток самолетов. — В. П.)».

По уставу 1927 г., утвержденному СНК СССР, АКО предоставлялось право эксплуатировать рыбные, пушные, горные и естественные богатства; добывать, скупать и реализовывать золото; перерабатывать добываемые и скупаемые у населения продукты; снабжать население всеми необходимыми товарами; содержать собственный морской тоннаж, а также речные и сухопутные средства сообщения как для своих надобностей, так и для платного обслуживания всех остальных нужд… указанных районов». Каких? Камчатской и части Николаевской областей, островной территории Охотского и Берингова морей, Ледовитого океана, в том числе о. Врангеля.

Так что есть все основания считать И. А. Адамовича вторым (после секретаря обкома) лицом на Камчатке. По государственной значимости и хозяйственно-экономической власти с ним не мог соперничать даже председатель облисполкома.

23 апреля 1937 г. Хабаровск направил на имя комбрига Льва меморандум № 280 под грифом «Совершенно секретно»: «Произведите самое тщательное расследование обстоятельство самоубийства. При изъятии всех документов Адамовича, как на службе, так и на квартире. Результат телеграфьте немедленно». Лев сообщал: «На проходящей райпартконференции делегатами… Адамовичу были заданы ряд настойчивых вопросов о его знакомстве, связях с троцкистами… Краткие ответы Адамовича… не удовлетворили. Никоновым (сменившим на посту первого секретаря обкома В. А. Орлова, снятого во время Петропавловской райпартконференции. — В. П.) Адамовичу было предложено 22—23 апреля по вопросу о его связях с троцкистами выступить и доложить более подробно, но он не успел выступить, покончил самоубийством».

Из собственноручных показаний С. С. Шамардиной: «В этот день в перерыве были, как всегда, работники АКО по делам, он дал указания, назначил прием на 23 апреля, побрился, шутил с парикмахером. Вообще последние два дня он даже напевал дома и шутил, как прежде, с домработницей. Потом лег на кровать, закурил… Спросил, как думаешь — сейчас выступить или еще послушать? Я посоветовала послушать, что скажет Кушковский и Зверев (заведующий отделом пропаганды и агитации обкома ВКП(б) и областной прокурор. — В. П.). Он согласился. Потом говорит — ведь, что я ни скажу, — опять не поверят. Я посоветовала взять речь Сталина, прочесть еще раз. Особенно обратила его внимание на абзац, где тов. Сталин говорит о людях, которые не сразу порвали приятельские отношения с троцкистами, говорила, что партия же знает, как в этом вопросе разбираться.

Он взял у меня речь Сталина и сказал, что будет готовиться к выступлению. А мне сказал через несколько минут — иди, послушай, что будут говорить, и запиши для меня. Скажи, что я опоздаю… И я ушла… очень мучился, что никто к нему не подходит из товарищей. Говорил, что даже Орлинский уже его избегает. Спрашивал, не говорил ли со мной кто-нибудь, в частности, тов. Лев».

Шамардина опускает свой ответ мужу. Не знаем его и мы. Зато знаем, что 19 апреля 1937 г. подчиненный Льва Оглуздин допросил как свидетеля их бывшую домработницу Федосью Еремеевну Каменеву на предмет прошлого Шамардиной. И узнал следующее: мать Софьи Сергеевны являлась помещицей; один из братьев, офицер, расстрелян красными, поэтому мать настроена против Советской власти, и на этой почве у них с Адамовичем всегда споры, он, приезжая в Москву, не хочет из-за тещи останавливаться в своей квартире; племянник Шармардиной (якобы с ее слов) такой же несоветский человек, как и ее расстрелянный брат Михаил.

При обыске на квартире И. А. Адамовича чекисты нашли много различных записей, в том числе ту, которая именуется его предсмертным письмом (в деле все это представлено копиями). По Шамардиной, кроме этого письма, никаких документов, относящихся к последним дням жизни мужа, в доме не было.

В машинописной копии предсмертного письма Адамовича говорится о стене недоверия, которая «возрастает», а в таком положении он никогда не был и быть не хочет. «Отсюда, — гласит текст документа, — мой непартийный выход. Простите мне за это, дорогой и любимый товарищ Сталин и товарищ Микоян. Простите, товарищи камчатские партийцы. Прости, милая и родная Сонюшка. Работай, Сонюшка, на пользу партии за тебя и за меня… Простите мне не за мою вину, ибо я не тот, которым многие теперь считают, а малодушный. Ибо у меня не хватило сил доказывать мою партийную чистоту совести путем проверки и выдержкой довести до конца».

Отношение к гибели мужа Софья Сергеевна выразила в тех же собственноручных показаниях от 29 апреля 1937 г. «Я обращаю еще раз внимание на мою записку тов. Леву о разговоре с Адамовичем прокурора Зверева. Безгранично преданный и любящий жизнь, как ребенок, часто простодушный — ему, видимо — теперь я это знаю — показалось, что вокруг него… замкнулся круг.

Нечего ему было скрывать от партии, не виновен он своей жизнью перед партией. Виновен только смертью. Ошибки, которых у него было много в работе — он сам о них говорил и писал — не могли поставить его вне партии.

В Москве у меня, если я их не уничтожила, хранятся его записи, вернее письмо, которое он писал, будучи в тяжелом состоянии в 1931 году. Мне сейчас помнится, что это письмо было очень тяжелое и намекало о смерти. Письмо это я найду у себя в Москве и, если нужно, перешлю в копии. Если оно сохранилось у меня. Тогда он тяжело переживал, но был окружен вниманием и заботой товарищей».

На следующий день после смерти Адамовича его домработница Е. С. Грищенко говорила, что была удивлена, «почему Шамардина пошла (на конференцию. — В. П.) одна, а Адамович остался, но спросить его не решилась…» Разговора их между собой она не слышала, знает только, что «они, пообедав, легли отдохнуть, в шесть часов пили кофе», а через полчаса Шамардина ушла…»

29 апреля 1937 г. Софья Сергеевна письменно раскаивалась в том: «Тяжелее всего мне сознавать, что, может быть, я могла его спасти, если бы не оставила его одного. Страшно, если это будет на мне висеть всю жизнь».

С. С. Шамардина умерла в 1984 г. в возрасте девяноста лет, в то время как ее мужу незадолго до гибели 26 декабря 1936 г. исполнилось сорок.

Уроженка г. Несвиж Новогрудского уезда Минской губернии, с гимназическим образованием, дочь акцизного чиновника, Шамардина Софья Сергеевна была арестована УНКВД Московской области 21 ноября 1937 г. (А. П. Льва взяли 12 ноября в Хабаровске). В ее квартире нашли книги К. Каутского, О. Бауэра, Н. Бухарина…

Ей вменялись в вину незаконный переход границы с Польшей в 1921 г., связь с врагами народа Радеком, Путна и Кореневским, хранение контрреволюционной литературы.

С. С. Шамардина объяснила: 2 мая 1921 г. Центральное бюро КП(б) Белоруссии послало ее в колхоз «Вепраты», расположенный в пограничной полосе. Возчик хорошо не знал дорогу и завез ее на чужую территорию (граница в то время не была четко определена). Поляки продержали ее у себя пять-шесть дней, после чего освободили, и она вернулась домой. Свидетель О. Н. Конокотин подтвердил ее показания, заявив, что Шамардина занимала должность инструктора женотдела и находилась в командировке. ЧК занималась этим вопросом, и дело прекратила.

По поводу связи с Путна Шамардина рассказала об их знакомстве через мужа в г. Никольске в 1932 г. «Встречались с ним у себя на квартире и в квартире Путна, а также в горкоме. В 1934 г. приехала с мужем на Камчатку и с Путна больше не встречалась». И добавила: никаких контрреволюционных разговоров ни с Радеком, ни с Путна не велось, все эти встречи не носили политического характера.

Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР от 22 декабря 1937 г. С. С. Шамардина «за контрреволюционную деятельность» заключается в концлагерь на десять лет.

5 апреля 1949 г. — второй арест, произведенный Куйбышевским РО УМГБ Московской области. Опять — Особое Совещание, его постановление от 25 мая того же года с прежней формулировкой. На сей раз отправлена («как повторница») на спецпоселение.

В 1954 г. УКГБ при Совете Министров СССР по Московской области проверило дело Шамардиной в связи с жалобой, поступившей от нее. Были получены сведения, что она «по учетам Министерства общественной безопасности Польши и архивным материалам довоенных польских органов не проходит».

15 июля 1955 г. Военная Коллегия Верховного Суда СССР отменила постановления Особого Совещания (за 1937 и 1949 гг.) в отношении Шамардиной, а уголовные дела о ней прекратила за отсутствием состава преступления.

Когда в декабре 1963 г. Военная прокуратура Дальневосточного военоного округа отказала в реабилитации расстрелянного в 1938 г. начальника Камчатского областного управления НКВД А. П. Льва, С. С. Шамардина обратилась в Главную Военную прокуратуру СССР с отзывом о нем: «Александр Петрович Лев остался в моей памяти как безупречно честный человек, хороший, отзывчивый товарищ… Если он по своей работе… был вынужден выполнять то, что требовалось от него от имени партии (подписывать ордера на арест расстрелянных затем людей. — В. П.), не дает мне оснований изменять о нем добрую память».

В архивном уголовном деле А. П. Льва есть собственноручные показания редактора газеты «Камчатская правда» Л. С. Никольского от 23 сентября 1937 г. Он писал: «Полное срастание Льва с Адамовичем, Шамардиной и Орловым (бывшим секретарем обкома ВКП(б). — В. П.)… шло не только по линии политической и деловых-служебных взаимоотношений, но и по линии бытовой. Лев являлся постоянным завсегдатаем Адамовича, Шамардиной и Орлова на дому в личных приятельских связях и совместных выпивках и прогулках. Пожалуй, никто из камчатских работников, как Александр Петрович Лев, не был так близко, интимно связан с Адамовичем и с Шамардиной…

Лев, несомненно, знал многое из закулисной жизни, как Адамовича и Шамардиной, так и Орлова. Показателен в этом отношении следующий факт: однажды в один из выходных дней июля или августа 1936 г. (точной даты не помню) ко мне на квартиру позвонила Шамардина и попросила разрешения зайти. Я ответил согласием, и через некоторое время она пришла вместе с Николаем Николаевичем Ансимовым (заведующий гаражом АКО). Вид ее был необычайно взволнованным, но чем объяснялась эта взволнованность, она мне на мой вопрос не ответила, попросив рюмку красного вина. В таком состоянии я видел ее впервые и был даже несколько напуган ее необычным видом. Выпитая ею рюмка вина ни коим образом не могла быть причиной какого-либо опьянения, и с этой стороны она была совершенно в трезвом состоянии. Через некоторое время она, ничего не говоря, истерически разрыдалась. Бывший вместе с нею Ансимов (арестован при Льве 4 июля 1937 г., расстрелян на четыре месяца позже него 11 июня следующего года. — В. П.) также мне ничего о причинах этого объяснить не мог.

Единственное, что мог я понять из истерических всхлипываний Шамардиной, это то, что она хочет поговорить с Левом, и что только он ее понимает. Тогда я позвонил на квартиру к Леву, объяснил ему что с Шамардиной плохо и что она хочет его видеть. Спустя десятка два минут Лев пришел. Он взял Шамардину и отвел ее из столовой в другую изолированную комнату — мою спальню. Когда я спросил его, чем могу помочь, Лев попросил оставить их вдвоем с Шамардиной и разговаривал с нею около двух часов наедине.

После разговора Шамардина вновь стала оживленной и пришла в свое обычное состояние. Содержание этого разговора между Шамардиной и Левом до сих пор для меня осталось неизвестным, но, во всяком случае, это не был разговор семейного порядка или интимных взаимоотношений между Левом и Шамардиной, тем более, я подозревал о наличии между ними этих интимных взаимоотношений.

Сначала я даже полагал, что дело идет о каком-нибудь семейном раздоре между Адамовичем и Шамардиной, но это не подтвердил ни Ансимов, пришедший вместе с Шамардиной из ее дома, ни Лев, которому я задал после подобный вопрос, и на который он мне, несомненно бы, ответил, так как в подобных случаях он был со мной откровенен.

Наконец, в тот же вечер я видел Адамовича вместе с Шамардиной, и их отношения нисколько не разнились от обычных, и не было никаких оснований думать о каком-либо раздоре или ссоре между ними. Да и сам Адамович, которому я рассказал о несколько необычном состоянии Шамардиной в это день, недоумевающе пожал плечами и на прямой мой вопрос, чем он ее обидел, ответил, что между ними ничего не произошло, и она уходила из дома в обычном нормальном состоянии».

«Таким образом, — делает вывод Л. С. Никольский, — совершенно ясно, что истерическое состояние Шамардиной никак не объяснялось какими-то интимными вещами, и беседа между ней и Левом этих элементов не содержала. Беседа шла о чем-то ином и несколько необычном. Характерно, что этот случай имел место как раз перед зиновьевским процессом». А на второй день процесса, 20 августа 1936 г., арестовали В. К. Путну.

Н. Н. Ансимов, 1906 г. р., семейный (жена и ребенок), образование незаконченное среднее, судимый «за растрату и пособничество в воровстве», был с конца 1934 г. водителем при Адамовиче в Московской конторе АКО. «В мае месяце 1935 года, — рассказывал он в НКВД, — по приглашению жены Адамовича Шамардиной Софьи Сергеевны я прибыл на Камчатку для работы в качестве шофера АКО. В то время об Адамовиче у меня было самое хорошее представление. Я знал его как бывшего крупного советского работника, имевшего известные мне связи с членами правительства. Поэтому к Адамовичу я относился с особым уважением.

По приезде на Камчатку я был принят Адамовичем и Шамардиной отечески. Шамардина предоставила мне возможность первые дни жить в своей квартире. Адамович вместо шофера назначил меня заведующим автобазы АКО. Это еще больше подняло авторитет в моих глазах супругов Адамович — Шамардиной. У меня невероятно выросло чувство глубокой благодарности к Адамович и Шамардиной…

Мои связи с Адамовичем не могли пройти мимо работников АКО и, естественно, не создать моего авторитета в глазах сослуживцев. Тем более, что, работая в качестве заведующего автобазы, я продолжал бывать у Адамовича, впоследствии жил у него на квартире, когда он уезжал в Москву.

Я знал, что Адамович видел во мне верного, преданного ему человека. Фактически я и был таким с момента нашей встречи на Камчатке. Должен признать, что слепое доверие и преданность, проявленные мною к Адамовичу, привели меня… к замалчиванию контрреволюционной деятельности, которую он вел в АКО…»

Показания Ансимова от 6 июля 1937 г., вполне возможно, получены путем физического воздействия на арестованного. Обвинялся он в том, что входил в право-троцкистскую террористическую организацию и «проводил вредительскую работу». К делу приобщен акт проверки гаража АКО, где, помимо всего прочего, указано: по личному распоряжению начальника автобазы «в мастерской гаража изготовлялось для похорон Адамовича гроб, крест, серп и молот». Адамович фигурирует как один из руководителей упомянутой организации.

7 мая 1937 г. материалы по С. С. Шамардиной комбриг А. П. Лев препроводил в Хабаровск — в УНКВД по Дальневосточному краю. Ранее в Москву на предмет проверки выслали копию протокола бывшей домработницы Адамовича и Шамардиной Ф. Е. Каменевой с сопроводиловкой, извещавшей, что оба они разрабатываются по подозрению в троцкистском вредительстве.

Сразу же после гибели мужа Шамардина, по ее словам, отправила телеграмму в Кремль «приблизительно такого содержания: “Тов. Сталин! Адамович всегда был большевиком, клянусь моей жизнью и партией. Я хочу, чтобы Вы и партия это знали”».

К тому времени Шамардина уже не заведовала главным отделом обкома ВКП(б) — отделом руководящих партийных органов. Ее освободили от занимаемой должности 19 апреля 1937 г. на бюро обкома по докладу тогда еще не снятого первого секретаря Орлова.

Среди компромата на Адамовича и Шамардину имеется заявление члена партии Копцевой, до Камчатки работавшей в Наркомпищепроме. Она пересказывает услышанное там: «…Основной двигатель ума — это она. Куда Шамардина повернет руль, туда плывет Адамович». Мол, когда в 1931 г. его собирались исключать из партии, «он, как ребенок, расплакался». Мнение самой Копцевой: Адамович — «не наш».

«Да, совсем забыла, — добавляет заявительница, — разговор в Москве, не помню, кажется с Гаем, который был в Военной Академии, он хорошо был знаком с Шамординой в Минске, его хвастовство, возможно, просто, как с женщиной… Гая… участь… известна».

Хорошо помню выпускавшиеся в 1960-е гг. наборы цветных изображений героев гражданской войны. Там находился и портрет комкора Гая Дмитриевича Гая, выглядевшего весьма эффектно. Он и большинство его товарищей по набору оказались «врагами народа». Их пустили «в расход»: кого, как Гая, в 1937, кого — в 1938 гг.

Но про Гая жену Адамовича чекисты не спрашивали. Помимо Адамовича, их, главным образом, интересовал все тот же партийный публицист Карл Радек. «Смутно припоминаю еще одну встречу с Радеком, — отвечала Шамардина, — кажется в 1933 году я и Адамович зашли к Радеку. Он тогда был болен. Радек показывал Адамовичу, а потом и мне Академические немецкие издания порнографии. Были мы у Радека недолго».

В собственноручных показаниях Софья Сергеевна приводит еще один разговор на квартире Радека в январе 1935 г., в очередной свой приезд с мужем в столицу с Дальнего Востока. «Много говорили о его книге о Сталине “Зодчий социалистического строительства”… удивлялись, как троцкист бывший мог такую книгу написать. Ни мне, ни Адамовичу в то время в голову не могло прийти, что это ловкая маскировка врага».

Карл Бернгардович Радек говорил, что «Сталин великий вождь и о нем еще надо писать и изучать его. Рассказывал, как много работает Сталин, и мы оба поняли, что он с т. Сталиным по своей работе встречается… характеризовал гнусную, вредную роль Троцкого в международном положении…

В тот вечер Радек издевался над Кольцовым (на допросе Шамардина добавит: высмеивал, назвал выскочкой «из чуждой семьи»; по нашему мнению, как соперника: тот становился более популярным в партийной среде. — В. П.), говорил о Сейфуллиной, что она конченный в литературном отношении человек, о Пильняке — «мутный».

Возвращаясь домой от Радека, супруги делились впечатлениями и во многом сходились: международное положение знает, в этом партия может его использовать, но, по существу, стал просто обывателем и больше всего дорожит своим покоем.

Софье Сергеевне следователь задал вопрос: «Почему Вы и Адамович, зная, что Радек являлся троцкистом, все же поддерживали с ним связь?» Шамардина ответила: «Я расцениваю это как политическую слепоту и легкомыслие с моей стороны и со стороны Адамовича».

Притуплением партийной бдительности объясняла Шамардина встречу с Карлом Радеком в 1935 г. уже после убийства С. М. Кирова, когда — подчеркнул следователь — «роль троцкистов в этом деле была ясна для всех».

Карл Бернгардович интересовался тогда у них Камчаткой. Софья Сергеевна описывала свои поездки по области, природу. Сказала, что климат переносит хорошо, а вот у мужа от него со здоровьем плохо. Радек спросил: «Хотите со Сталиным поговорю об отпуске?». Адамович рассмеялся: «Если нужен будет отпуск, для этого не надо к тов. Сталину обращаться».

Шамардина полагала, что первый секретарь обкома партии В. А. Орлов, чтобы свалить всю вину «за все безобразия, творимые на Камчатке, на Адамовича», использовал в этих целях областного прокурора Зверева. Тот обратился к Адамовичу: «Скажи откровенно, Иосиф, если тебя взять и допросить как следует о твоих связях с Радеком… и о вредительстве, скажешь ли ты больше того, что сказал на конференции? Нам известно, что вредители сидели по несколько месяцев и ничего не говорили, а потом все же рассказали о своей контрреволюционной работе». Адамович ответил: «Получи санкцию (видимо, Москвы. — В. П.) и действуй».

После окончательного установления советской власти в Белоруссии И. А. Адамович возглавлял Чрезвычайную Комиссию по борьбе с бандитизмом. Обстановку в Минске той поры описывает в своих воспоминаниях З. Ю. Арбатов («Архив Русской Революции», т. 12): «На стене… прибитый мелкими гвоздями висел список фамилий, под которым крупно выделялись слова “Кого карает Чека”. На ходу глазом схватил цифру “46”.

Мой спутник потянул меня за собой и, оглянувшись назад, скороговоркой проговорил: “У нас здесь это не новость… Список меняется каждый день… но, если увидят, что вы список читаете, то вас могут взять в Чека и долго будут допрашивать о том, кого вы в списках ищете? Они все говорят, что если среди ваших знакомых нет врагов советской власти, то вам незачем интересоваться этими списками, а если вы интересуетесь и читаете списки, то кого-нибудь из ваших близких, родных или знакомых, или вы сами думаете попасть в эти списки…” “Расстреливают, — со вздохом добавил он, — каждый день по нескольку десятков человек”».

Руководил Адамович этой ЧК или другой (вряд ли их было сразу две), пока установить не удалось.

…С. С. Шамардина не могла не понимать, что ждет ее мужа, когда он передал ей разговор со Зверевым. Она сама была прокурором Минского округа в середине 1920-х гг., а ранее, до знакомства с Иосифом Адамовичем, служила, по сведениям А. А. Смышляева, в коллегии Тобольской ЧК.

За «отважным чекистом», как называет начальника АКО в историческом портрете «И. А. Адамович» И. А. Яровикова, числилось два взыскания по партийной линии. 15 июля 1927 г. Центральная контрольная комиссия при ЦК ВКП(б) указала ему на недостаточно бережное отношение к государственным средствам, выразившееся в приобретении квартиры за счет Сахаротреста. Несдача совхозами «Союзсахара» хлеба государству повлекла за собой в 1931 г. строгий выговор с запрещением занимать ответственные посты в течение двух лет. Эти данные содержатся в документах проверки дела И. А. Адамовича, предпринятой Главной Военной Покуратурой СССР в 1956 г. по жалобе С. С. Шамардиной, в результате чего ее муж был полностью реабилитирован.

Жители Петропавловска в конце апреля 1937 г. высказывали разноречивые мнения о гибели начальника АКО. Часть их приводится в очерке А. Смышляева («От Адамовича до Бирюкова»). Дополню эти высказывания двумя строчками из донесения агента НКВД по кличке Вебер от 25 апреля касательно реакции заведующего автобазой. «Ансимов Н. Н. добавляет, что Адамович сделал глупо, не перестреляв десяток сволочей (кого он имел в виду, не знаю), а потом бил бы уж себя».

Что ж, такая возможность у Иосифа Александровича имелась, учитывая целый арсенал огнестрельного оружия, обнаруженный у него чекистами. В сейфе на работе лежали пистолет системы «Маузер» калибра 7,65 мм и наган, оба в кобуре, один с восемью, другой — с двенадцатью боевыми патронами. При осмотре квартиры были найдены два карабина (трехлинейный и охотничий), а также маузер, револьвер системы «Наган» и пистолет «Браунинг», семь патронов к нагану и четырнадцать к пистолетам.

Прибыв на место происшествия, начальник областного управления рабоче-крестьянской милиции Хмарин составил соответствующий протокол в присутствии начальника КОУ НКВД Льва, областного прокурора Зверева, его заместителя Крупенина и главврача Петропавловской городской больницы Макарова. В протоколе значилось: «…обнаружил в комнате, находящейся в юго-западной стороне дома на кровати… у восточной стены лежит труп гражданина Адамовича вдоль кровати, голова по направлению на юг. В правой руке у трупа был зажат револьвер системы “Браунинг”, в области правого виска огнестрельная рана с выходным отверстием выше левого виска, на котором имеется запекшаяся кровь.

Труп был одет в гимнастерку, суконную защитного цвета, на которой имеются следы крови, в брюках диагоналевых темно-синего цвета, на ногах носки. На кровати и на подушке и так же на полу имеются сгустки крови в большом количестве. В юго-западном углу комнаты на высоте около одного метра обнаружено входное отверстие пули, которая вошла в глубь стены на два сантиметра. На полу около кровати у изголовья найдена стрелянная гильза от револьвера системы “Браунинг № 2”».

Так завершился жизненный путь сына рабочего-посудника, шедшего вначале по стопам отца, вознесенного революцией на вершину власти (народный комиссар по военным делам, внутренних дел, наконец, председатель Совета Народных Комиссаров Белоруссии), сорвавшегося оттуда и докатившегося до Камчатки в ранге главы Акционерного общества. Родился он в г. Борисове, до 1917 г. имел за плечами церковно-приходское двухклассное училище, позже — подготовительные курсы Военной Академии.

Накануне гибели Адамовича Шамардина, по ее словам, «поняла, что он опасается возможности его ареста», говорил — «не может перенести политической смерти». Физической не боялся: с германской войны вернулся с тремя Георгиевскими крестами.

…Вечером 22 апреля 1937 г. временно исполняющий должность КОУ НКВД лейтенант госбезопасности Страхов, оперуполномоченный 4-го отделения управления сержант госбезопасности Алексеева и заместитель областного прокурора Крупенин изъяли на квартире И. А. Адамовича и С. С. Шамардиной переписку и разные записи начальника АКО. Одна из записей весны 1937 г., когда его уже начали «топить», а он еще надеялся провести — не провалить путину, заканчивалась так: «Жаль, что Софушка, этот замечательный большевик и друг, будет нервно переживать при ее чуткости и любви ко мне. Жалею и люблю ее, но она крепкий большевик, понимает трудности и обстановку и, более того, поможет мне спокойно работать на пользу партии».

В копии предсмертного письма Адамовича, находящейся в его следственном деле (прекращено 19 мая 1938 г.), есть приписка: «Прости, Сонюшка, что я так тебя подвел. Попросил тебя итти на конференцию, а сам позором окончил свою жизнь партийца и твоего друга. Прости, целую, прости, не мог устоять против стены недоверия ко мне. Твой Иосиф».