…Жупановский рыбокомбинат располагался на восточном побережье Камчатки примерно в ста двадцати километрах от Петропавловска. Он стоял на берегу небольшой бухты, в которую впадала речка Семлячка. Это же название имел и поселок комбината. Комбинат состоял из двух баз: первой (центральной) и второй, находившейся от нее в сорока километрах. Между базами недалеко от берега стоял действующий вулкан Карымский. Нередко он взрывался, выбрасывая громадные тучи белого пепла, иногда достигавшие даже Петропавловска.

Комбинат принадлежал частной фирме «Дальрыбопродукт», в 1932 — 1933 гг. им управлял Сухачев, который позже возглавлял и сам «Дальрыбопродукт». На комбинате имелись консервный завод, построенный японцами, небольшая электростанция, больница, административное здание, столовая, зал, служивший клубом, котельная с паровой лебедкой, предназначенной для спуска на воду плавсредств и подъема их на берег.

Комбинатский катер назывался «Север». Кроме него, имелись два моторных кавасаки японской постройки и несколько кунгасов, применявшиеся для лова рыбы и перевозки грузов.

В прибрежных водах комбината в то время было много рыбы и крабов. В большом количестве ловилась знаменитая крупная жупанов-ская сельдь, жирность которой доходила до 35%. При ее жарке на сковороду не нужно было добавлять масла: рыба и так вся плавала в жире. Лосось (кета, чавыча, кижуч, горбуша) консервировался и засаливался. Солили и сельдь, много консервировали крабов. Вся эта продукция шла в основном на экспорт. Спустя несколько лет сельдь исчезла. Еще мы ловили с катера и кунгасов треску, она хватала крючок с любой насадкой. Ее добывали на больших глубинах, в неводы она не попадала, так как сети ставились у берега на малой глубине.

В начале 1932 г. я устроился на работу в фирму «Дальрыбопродукт» в должности моториста Жупановского рыбокомбината. В апреле 1932 г. во Владивосток пришел японский пароход «Шокую-Мару» с японцами. Посадив наших рыбаков, в том числе и меня, пароход ушел в море и на пятые сутки прибыл на рейд комбината, встав на якоре в бухте. Бухта оказалась забита льдом и шугой. На борту парохода находились кунгасы, один из которых японцы спустили на воду. Нас посадили в него и на веслах, рискуя жизнью людей, высадили на плоский камень, выступавший в море со стороны бухты. Так они сделали несколько рейсов. Пассажиры высаживались на ходу кунгаса, выпрыгивая на камень, омываемый волнами.

Как только мы прибыли на комбинат, сразу же начали снаряжать катер к спуску на воду, развели котел, подняли в нем пары и пустили лебедку. Спустив катер и кунгас, приступили с их помощью к разгрузке парохода. После выгрузки судно ушло, а мы стали готовиться к путине. Команда «Севера» в составе старшины, моториста (меня) и матроса обратилась к управляющему комбинатом Сухачеву за разрешением выдать нам спецробу, положенную катерникам государственных предприятий. Так как управляющий частной фирмой такого разрешения не дал, мы отказались работать, и только после этого нам выдали спецодежду.

Всю подготовку к путине, а после нее лов рыбы и крабов производили совместно с японцами. В дальнейшем наши рыбаки использовали опыт, полученный в ходе этой общей работы, в своей деятельности. Руководителем японских рыбаков был так называемый «сендо». Все его распоряжения выполнялись быстро и беспрекословно, малейшие нарушения строго наказывались физически. Дисциплина у японцев была идеальная.

По окончании промыслового сезона я вернулся во Владивосток, где «Дальрыбопродукт» зачислил меня в резерв. Всю зиму я ничего не делал, а деньги получал своевременно. В апреле 1933 г. снова пришел «Шокую-Мару» с японцами, принял на борт наших рыбаков, в том числе и меня, и отправился на Камчатку. По пути пароход зашел в японский порт Муроран, где принял запасы бункерного угля. Здесь я стал очевидцем того, как в Японии распределялся труд между мужчинами и женщинами. На погрузке угля работали как первые, так и вторые. Они в небольших корзинах носили уголь по трапам и высыпали его в бункеры парохода.

В комбинате японцы посадили нас на кунгас и на веслах доставили в бухту. Льда в этом году здесь не было, поэтому мы высадились на берег без каких-либо осложнений. После разгрузки парохода началась обычная работа по лову рыбы и крабов, изготовлению из них консервов.

Среди лета произошел трагический случай. Японский сендо решил поехать на вторую базу и проверить состояние дел, как наши и японские рыбаки ловили там рыбу. В это время я был мотористом на кавасаки. После того как мы прибыли на место, начало штормить. Сендо, убедившись, что на второй базе все в порядке, решил вернуться на центральную. Шторм усиливался, но сендо, невзирая на наши просьбы переждать его, категорически с нами не согласился. Мы вышли в море, взяв курс на центральную базу. Шторм все усиливался, нам противостояли сильный ветер с дождем и встречные волны, море затянуло туманом.

Когда мы подходили к месту, шторм достиг восьми — девяти баллов. Возвращаться назад возможности уже не было: у нас оставалось мало топлива, так как мы израсходовали его во время медленного движения навстречу ветру и волнам. Перед заходом в бухту на руль встал сам сендо. Первая волна опустила нас на плоский подводный риф, и кавасаки, ударившись о каменную плиту, потерял руль. Он стал неуправляемым, и в это время вторая волна накрыла нас. В машинное отделение попало много воды, но, несмотря на это, двигатель, залитый до половины высоты, продолжал работать. Мы, действуя то передним, то задним ходом, ставили кавасаки носом против волны. На берегу японцы, увидев все это, начали, рискуя жизнью, спускать шлюпки, для того чтобы подать нам буксирный конец. Их первую и вторую шлюпки опрокинули волны, и только третья, преодолев прибойный барьер у берега, с большого расстояния смогла доставить нам выброску. С ее помощью мы приняли конец буксира и закрепили его. К этому времени двигатель на нашем судне остановился, так как машинное отделение было уже полностью заполнено водой.

На буксире нас лебедкой подтянули к берегу, буксирный конец заменили тросом и кавасаки вытащили на берег. Сендо построил всех своих рыбаков и, видимо, заметив плохую работу трех японцев, произнес речь по-японски. Затем он подошел к этим трем рыбакам и по очереди поднес им крепкие оплеухи. Невзирая на это, они низко кланялись ему и благодарили за справедливое наказание.

В конце сезона пароход «Шокую-Мару» пришел на комбинат, погрузил всю приготовленную продукцию и ушел в Японию, не заходя во Владивосток. Больше он здесь не появлялся.

В 1933 г. фирма, владевшая комбинатом, вероятно, обанкротилась. Была объявлена продажа предприятия, на его территории висело объявление об этом. С 1934 г. Жупановский рыбокомбинат вошел в состав Акционерного Камчатского общества (АКО). Всем рыбакам и работникам комбината предложили, по желанию, остаться на зиму, а затем – на постоянное проживание в поселке и работу. Все согласились, и с этого времени началось освоение жупановского района и Камчатки в целом.

Вспоминаю таких своих товарищей, как старшину катера Горбушина, моториста Романишина, слесарей-мотористов Булатова и Илларионова, слесарей завода Карпова, Губанова, токаря Лихачева, начальника электростанции Титова, директора комбината Надибаидзе и многих других, заслуживших того, чтобы их помнили. Эти труженики, не считаясь со временем, выходили на работу, устраняли дефекты механизмов, предотвращая простои флота и консервного оборудования.

Однажды, сейчас уже точно не помню в каком году, в начале путины на комбинате оставалось мало топлива. Поставок его не ожидалось. Директор комбината Надибаидзе послал меня в б. Ольга, расположенную недалеко от нашего предприятия, позаимствовать топливо, дабы не сорвать лов рыбы и выпуск продукции. В бухте работала экспедиция, искавшая нефть, располагавшая большим количеством бочек с разным горючим.

Бухта была открыта со всех сторон морским ветрам и волнам, поэтому стоянка в ней на рейде в штормовую погоду оказалась невозможной. Перед нашим приходом единственный катер экспедиции был выброшен на берег и наполовину занесен песком. Видимо, поэтому нефтяники не смогли стянуть его на воду.

Начальник экспедиции разрешил выдать нам требующееся количество горючего и вручил мне для передачи директору комбината бутылку, заполненную сырой нефтью, просачивавшейся из-под земли в овраге, по которому протекал ручей. Он сказал, что на ней без перегонки могут работать двигатели тракторов. Просьбу начальника экспедиции я выполнил, отдав бутылку с пробой лично директору.

В мое пребывание на Камчатке я слышал, что на ее западном побережье были построены вышки и велось бурение скважин. Там будто бы имелся выход нефтеконденсатов, но промышленных залежей нефти не нашли. Камчатка часто страдала от несвоевременного завоза топлива.

В начале марта 1934 г. на рыбокомбинате произошел пожар, в результате которого сгорело здание консервного завода, а все его оборудование вышло из строя. Пожар вспыхнул от неосторожного обращения с огнем. При заводе находился механический цех с токарным, сверлильным и другими станками. Для отопления этого помещения была установлена печь, выполненная из железной бочки. Рано утром ее растапливала приходившая уборщица с таким расчетом, чтобы помещение было прогрето к началу трудового дня. Рядом располагалось помещение, в котором в керосине или бензине промывали различные детали механизмов. Уборщица, наложив в печь дров, чтобы скорее разжечь ее, решила положить в топку тряпку, намоченную в бензине. Когда она несла ее из соседнего помещения, капли бензина, стекавшие с тряпки, оставили легковоспламеняющийся след.

После того как женщина зажгла спичку, бензин вспыхнул, пламя вскоре охватило все здание завода, построенное из дерева. Спустя три четверти часа оно полностью сгорело. Все оборудование нужно было капитально ремонтировать или заменять новым. Но такой возможности не имелось. Приближалась путина, к ее началу нужно было во что бы то ни стало восстановить производство.

Директор комбината обратился ко всем, кто жил в поселке и мог работать, с просьбой принять участие в постройке нового здания завода и ремонте оборудования. Все люди откликнулись на это и, я бы сказал, работали героически по двенадцать часов в сутки, восстановив завод к началу путины за три месяца.

В первую очередь токарь Лихачев отремонтировал обгоревшие токарный и сверлильный станки. Их перенесли в котельную, где стояла лебедка для вытягивания на берег и спуска на воду плавсредств. Станки приспособили так, чтобы они приводились в действие от паровой машины лебедки. Лихачев, имевший высокую квалификацию, быстро точил детали для оборудования, и самое главное — строго выдерживал их требуемую точность.

Закаточные станки и остальное механическое оборудование было отремонтировано усилиями Лихачева и слесарей Карпова, Булатова, Губанова и других. Его удалось запустить к началу путины. Все работники комбината старались полностью восстановить завод. Его здание, благодаря наличию строительных материалов, так же было построено быстро. Завод в этом же году перевыполнил план по выпуску крабовых и рыбных консервов.

В декабре 1934 г. к нам пришел пароход с грузом продовольствия, промыслового снаряжения и двумя крупногабаритными автоклавами. Директор комбината поручил начальнику снабжения и мне поехать на судно, установить порядок его разгрузки, а также измерить автоклавы, чтобы по прибытии на берег подготовить для их выгрузки самый большой кунгас. Еще до нашего прибытия к пароходу начало штормить, а когда мы собрались возвращаться на комбинат, волнение достигло семи — восьми баллов. Капитан парохода предложил нам взять кавасаки на буксир, а людей с него высадить на судно, после чего идти штормовать в море.

Мы со старшиной согласились с решением капитана, а вот начальник снабжения потребовал от старшины вернуться в бухту. Пример 1933 г., когда при заходе в бухту кавасаки потерял руль и его команда чуть не погибла вместе с японцами, причем было это днем, а не ночью, ничему начальника снабжения не научил. Он не принял во внимание наши доводы и заставил старшину следовать к комбинату.

Бухта в это время была забита льдом до самого дна. Когда мы стали заходить в нее, большая волна ударила нам в корму. Когда она сошла, уровень воды упал, и кавасаки днищем ударился о риф и снова потерял руль. Он стал неуправляемым, течение развернуло его левым бортом к надвигающейся большой волне. Судно накрыло водой, смывшей людей. Волна ударила в скулу левого борта, и если бы в это время кавасаки оказался бортом полностью к волне, он был бы опрокинут.

В это время я находился на правом борту возле входа в машинное отделение, а в нем работал моторист Романишин. На крыше машинного отделения, на мое счастье, имелось прочное ограждение (поручни). Когда я увидел, что на нас надвигается большая волна, то крикнул находившимся на палубе «Держитесь!», успев ухватиться двумя руками за ограждение. Волной меня почти выбросило за борт: мои ноги и туловище окунулись в воду до пояса, но затем кавасаки накренился на правый борт и, когда он стал выправляться в нормальное положение, я подтянулся на руках и поднялся на палубу.

Машинное отделение наполовину затопило водой, но двигатель некоторое время еще работал. Переменными ходами мы, как и прошлый раз, поставили судно носом против волны и медленно пошли в строну бухты, уходя от волн и одновременно наблюдая за поверхностью бурлящей воды и льдами. Так мы хотели увидеть смытых людей, чтобы помочь им. Но никого из них не было видно, не слышали мы и призывов о помощи. Ночь была очень темная, как говорят моряки, «видимость ноль». Полагаю, что волна, смывшая людей, затянула их под лед, откуда всплыть они уже не смогли. Так погибли три человека: начальник снабжения, старшина и матрос нашего кавасаки. Не успели мы далеко отойти от волн, разбивавшихся о плотный лед, как двигатель заглох, залитый водой. На берегу нас ждали, и когда увидели, что мы терпим бедствие, спустили шлюпку и с большим трудом двинулись нам навстречу. Не дойдя до нас нескольких метров, они бросили выброску, которую мы с Романишиным поймали. Затем подтянули с ее помощью буксирный конец и закрепили его. Лебедкой нас вытянули на берег.

Пароход штормовал в море более суток. После того как шторм стих, он вернулся на рейд комбината, был быстро выгружен и ушел дальше. Ранней весной следующего года тела двух погибших выбросило с противоположной стороны бухты на открытом морском берегу. Их похоронили на местном кладбище.

Старожилы-охотники поселка рассказывали, что в 1930 г. при таких же обстоятельствах, но летом, в дневное время, при заходе в бухту в штормовую погоду был залит катер «Север». Его опрокинуло на борт и выбросило на берег. Команда «Севера», состоявшая из трех человек, погибла. Добрые люди поставили им металлический памятник на горе на мысе бухты. Возможно, что он и сейчас стоит там…

Невольно всплывают в памяти строки:

Японцы отремонтировали катер, и я работал на нем с 1932 по 1936 гг.

В начале 1936 г. двум работникам Жупановского рыбокомбината — мне и укладчице сельди в бочки — присвоили звание стахановцев. В апреле этого же года меня отправили в Петропавловск в управление АКО на первый областной слет стахановцев Камчатки. Там многие делегаты, в том числе и я, выступали, делились своим опытом работы. Об этом слете была выпущена брошюра.

Осенью 1936 г. я возвращался из отпуска и находился во Владивостоке, ожидая пароход на Камчатку. Здесь узнал о том, что при Дальневосточном государственном морском пароходстве открываются курсы механиков-дизелистов 3-го разряда. По телеграфу я обратился к директору комбината с просьбой дать согласие на учебу. Такое согласие пришло, и вскоре меня зачислили на курсы. В мае 1937 г. учеба завершилась, и я с дипломом механика отправился на родной комбинат. Сюда я приехал к началу путины и увидел, что рыбаки-кунгасники на веслах ставят невода, рискуя быть унесенными ветром в море или выброшенными на берег. Два заводских катера и два моторных кавасаки не работали.

Во время моего отсутствия комбинат отправил двигатель с катера «Север» на капитальный ремонт в Петропавловск в механические мастерские АКО. Там при расточке цилиндров и обработке новых поршней были допущены перекосы. Через двое суток работы нам удалось устранить все дефекты и ввести катер в эксплуатацию. В этой работе мне помогали моторист Романишин, слесарь-моторист Илларионов и директор механического завода АКО, если не ошибаюсь, Емельянов.

Осенью 1937 г., по окончании путины, в связи с плохим состоянием деревянного корпуса один из наших катеров был отправлен в Петропавловск на судоверфь. В соответствии с договором, верфь должна была закончить все работы к началу путины 1938 г. В апреле 1938 г. наш директор узнал о том, что катер еще не готов. Он послал меня в командировку для ускорения его ремонта.

Я приехал на судоверфь и увидел, что катер не ремонтируется. Пошел к директору, которым оказался Емельянов, встретивший меня хорошо. Мы с ним много беседовали, он интересовался работой комбината и обещал начать ремонт катера на следующий день. Прожив неделю в Петропавловске, я вновь отправился на верфь и увидел, что работы там еще не начинались. Несмотря на то что членом партии я не был, решил обратиться к секретарю горкома ВКП(б) и попросить его об ускорении ремонта. Это помогло: через три дня работы шли полным ходом. После этого я уехал на комбинат. Ремонт катера был закончен своевременно, о чем нам сообщили на комбинат. На него назначили команду, которая привела судно домой.

6 марта 1938 г. я вышел на лыжах из центральной базы комбината на вторую базу для того, чтобы проверить состояние тамошнего катера. На моем пути лежали три речки, лиман и лед, располагавшийся на десятки километров вдоль берега и в сторону моря. В этот же день я пришел на базу, убедился, что здесь все в порядке и решил на следующий день уйти обратно с тем расчетом, чтобы встретить женский праздник дома.

В ночь с 6 на 7 марта произошло землетрясение силой более пяти баллов, разрушившее лед. Из лимана его вынесло в море. Лед же у берегов моря стоял как обычно, никаких признаков его движения не было видно.

Рано утром по морозу градусов в двадцать, при безветрии, я отправился в обратную дорогу. Решив сократить путь, пошел по прибрежному льду. Недойдя немного до берега, услышал сильный шум, похожий на взрыв. Оказалось, что это оторвался от берега лед, в результате чего образовался разрыв шириной не менее метра. Перебросив лыжи через трещину, я с большого разбега перепрыгнул ее и таким образом спас себе жизнь. Опоздай я на несколько секунд, был бы унесен в море и никто не узнал бы о моей гибели. Отколовшийся лед имел высоту от уровня воды более метра и был обломан под прямым углом. Землетрясение подорвало его на всем протяжении берега, но он стоял до момента начала отлива, при котором уровень воды в этих местах падает почти на два метра. При этом возникает сильное течение в сторону моря.

На обратном пути в комбинат меня ждали еще два случая, когда я мог лишиться жизни. Пройдя вдоль моря около десятка километров, я подошел к речке Быстрой. Решил идти по берегу против ее течения и искать место, где можно было перейти на другой берег. Пройдя около километра, нашел такой участок. Сняв сапоги и раздевшись до пояса, взял все свое имущество, вошел в воду. До середины реки было воды по колено, но вдруг — проваливаюсь и не чувствую под ногами дна! Быстрое течение понесло меня к устью реки, впадавшей в море. С большим трудом переплыл на другую сторону, но выбраться на берег сразу не смог: над ним нависал толстый лед. Пришлось идти против течения, то опускаясь в воду, то поднимаясь из нее в поисках выхода. Вся моя одежда обледенела, единственное, что не замерзло — это шерстяные носки и чулки. Они-то меня и спасли. Кое-как смог одеться, постепенно разогрелся, встал на лыжи и пошел дальше. Примерно километров через пятнадцать подошел к реке. С этого места был виден дом на ферме, в котором жили астраханские казаки. Они снабжали продовольствием работников нашего комбината. Расстояние до дома было более полукилометра, я видел людей, но как ни кричал, как ни звал на помощь — они меня не слышали: ветер дул в мою сторону.

В устье реки в самом узком месте скопилось несколько льдин. Решил пересечь реку по ним ползком, положив под себя лыжи. Когда дополз до середины реки, одна из льдин начала опрокидываться. Успел передвинуться к ее центру, и она постепенно выровнялась. Буквально не дыша, пополз дальше. Когда льдина вновь пыталась перевернуться, моя правая лыжа оказалась в воде, но я успел ухватиться за нее и вновь засунуть ее под себя.

После того как я выбрался на берег, встал на лыжи и двинулся дальше, но вскоре у побывавшей в воде лыжи из-за замерзания лопнуло крепление. Идти стало невозможно: толщина снега превышала два метра. Чтобы не утонуть в нем, я вновь положил обе лыжи под себя и так пополз к ферме. Когда я уже почти добрался до нее, меня заметили казаки, подбежали, подняли и повели в дом. Они дали мне выпить крепкой браги, чтобы я отогрелся. Пальцы на руках распухли, я думал, что они отморожены. Вскоре руки страшно заболели, от боли я не находил себе места, выходил во двор, тер кожу снегом. Думал, что не ототру, но Бог меня миловал. Долго мучился, но потом боль уменьшилась, я захмелел от браги и лег спать. Утром увидел, что хозяева отремонтировали мою лыжу. Они накормили меня, после чего я отправился на комбинат, находившийся от фермы в двенадцати километрах. Там я и встретил жен-ский праздник Восьмое марта.

В 1939 г. я работал механиком промыслового флота Жупановского рыбокомбината. В самый разгар путины у нас закончилось топливо. Директор комбината направил меня в командировку в Петропавловск на нефтебазу. В мое распоряжение выделили кавасаки с командой, состоявшей из старшины, моториста и матроса. Для выхода из советских территориальных вод требовалось разрешение начальника пограничной заставы. Ему также следовало докладывать и о возвращении.

Пост пограничной заставы располагался недалеко от второй базы. Получив разрешение, мы вышли в море. В Петропавловске погрузили топливо и отправились на вторую базу, чтобы сообщить о возвращении. Когда мы подходили к месту, то увидели, что там стоят четыре больших японских военных корабля, а в бухте возле реки Жупаново находится наш сторожевик «Дзержинский».

Был воскресный день. Днем раньше японская рыболовная шхуна нарушила границу и зашла в наши территориальные воды. С пограничного поста ее заметили, из реки на перехват вышли два пограничных катера. Они арестовали шхуну за незаконный лов рыбы и привели ее в речку Жупаново. На правом берегу реки в то время располагался рыболовецкий колхоз. К колхозным рыбакам подошел японский военный корабль, на русском языке с него спросили: «Не видели ли вы нашу шхуну?» Рыбаки, не подумав о последствиях, ответили, что она стоит в реке. Спустя некоторое время прибыли еще три японских корабля, перекрывшие нашим судам, в том числе, и «Дзержинскому», выход из бухты.

Японцы выдвинули ультиматум: «Если в воскресенье к двенадцати часам дня шхуна не будет выдана, откроем огонь!». В субботу, после того как они предъявили свои требования, женщин с детьми отправили в поселок колхоза, мужчины же, вооружившиеся чем попало, ночью охраняли берега бухты от возможной высадки японского десанта.

Когда мы заходили в бухту, то проходили мимо японских кораблей. В это время прилетели наши самолеты, которые кружились над японцами. Мы видели, как на их кораблях вращались зенитные орудия. Японцы огня не открывали, видимо, они ждали ответа на ультиматум.

Мы доложили о прибытии начальнику пограничной заставы и запросили у него разрешение следовать на центральную базу. Через некоторое время он пришел к нам сам и позволил   идти по назначению. Одновременно к нам обратилась больная женщина, которая должна была срочно ложиться в больницу на центральной базе. Она просила взять ее с собой. Начальник заставы разрешил это, но порекомендовал в случае, если японцы погонятся за нами, выбрасываться на берег. Километров тридцать морского берега были песчаные, остальные двенадцать — сплошь покрыты камнями и обрывами. Выбрасываться здесь нельзя: это могло грозить явной гибелью и людям, и судну.

Когда мы проходили мимо японцев, то были спокойны, думали, что погони за нами уже не будет. И вдруг, когда мы находились в двенадцатикилометровой зоне и выбрасываться на берег уже не было никакой возможности, увидели появившийся на горизонте японский корабль. Он догонял нас, но приблизиться не мог — не позволяла осадка. Мы решили подойти как можно ближе к берегу, дать максимальный ход и так следовать на базу.

Корабль сравнялся с нами на большом расстоянии и стал сигналить об остановке. Мы продолжали следовать своим маршрутом, не обращая внимания на его сигналы. Тогда корабль остановился и спустил бот с десятком вооруженных моряков, который пошел за нами. Наша скорость и ход бота оказались одинаковы, и он никак не мог догнать нас. Тогда корабль прошел вперед и спустил еще один бот, двинувшийся нам наперерез. Японцы решили взять нас на абордаж. На полном ходу к нам запрыгнули два матроса и офицер. Матрос подбежал к машинному отделению и направил на моториста Романишина винтовку, взвел курок и приготовился стрелять. Я приказал мотористу остановить машину, что он и сделал. В это время к борту подошел бот, и с него высадились еще пять человек. Японцы приказали нам следовать к их кораблю, который затем пошел на вторую базу к месту стоянки остальных. Нас пришвартовали стальными тросами к головному кораблю, на котором находился их самый высокий чин, кажется, адмирал, точно утверждать не могу.

После швартовки нам предложили подняться на палубу. Старшину повели в помещение, а остальных, включая больную женщину, поставили у светового люка машинного отделения. По бокам нас охраняли два человека с направленным на нас оружием. Затем принесли столик и один стул, подошел японец с бумагами и стал по очереди вести допрос.

Когда нас поднимали на палубу, я предупредил всех, что если японцы будут задавать вопросы шпионского характера, надо отвечать, что все мы приехали на один сезон и ничего не знаем. Романишин что-то грубо сказал допрашивавшему его японцу, который приказал матросу поставить его возле вентиляционной трубы, выходившей из машинного отделения. Нас всех отпустили, а Романишина держали до утра, после чего его тоже отпустили. Я сказал допрашивающему о том, что мы простые рыбаки, работаем сезонно и никакого отношения к задержанию японской шхуны не имеем. Ответа на это не последовало.

Перед тем как нам разрешили спуститься на кавасаки, на нем побывал японский офицер, все проверил и, вернувшись, разрешил старшине, мне, женщине и матросу спуститься на судно. Романишину позволили вернуться только утром следующего дня. Так как допрашивавший нас интересовался как мы живем и какие у нас есть продукты, то мы решили показать японцам, что живем неплохо. На виду у японцев, стоявших возле борта корабля, мы стали обедать прямо на палубе кавасаки. Видно было, как они удивлялись: у нас продукты были в изобилии.

Вечером японцы стали вести переговоры флагами с «Дзержинским». Утром в понедельник они спустили катер, в который сели два офицера. Он отправился к нашему кораблю. Один офицер пытался подняться на него, но ему этого не разрешили. Тогда он передал нашим морякам какие-то бумаги и вернулся восвояси.

Полагаю, что вопрос о нашем освобождении и выдаче шхуны в обмен на нас решился в понедельник во второй половине дня. Японцы снова начали вести переговоры с командованием «Дзержинского». Они предложили нам приготовиться к отходу. Вскоре к нам подошел японский катер, но вдруг все приготовления приостановились. Оказывается, во время выхода шхуны из реки она села на мель. В это время был отлив. Пришлось ждать, когда наш катер, вышедший из речки, стянет ее с мели. Теперь нам позволили следовать в сопровождении японского катера навстречу шхуне, ведомой нашим катером. Когда мы встретились, то японский катер стал провожать свою шхуну, а наш — нас, доведя кавасаки до «Дзержинского».

Когда мы подошли к «Дзержинскому», к его командиру вызвали вначале старшину, затем меня. Со мной разговаривал, если не ошибаюсь, заместитель командующего Тихоокеанским флотом Егоров. Он интересовался, при каких обстоятельствах нас забрали японцы, что они спрашивали. Во время нашего разговора ему каждые несколько минут докладывали о действиях японцев. Вскоре сообщили, что они начали поднимать якоря и затем ушли в таком-то направлении.

После этого я посетил начальника пограничной заставы и доложил ему обо всем. Получив у него разрешение выйти на центральную базу комбината, последовали к месту назначения. Когда пришли домой, получил я долгожданную весть — моя жена родила сына. Радость была неописуема…