Лицом к океану

Она открывается сразу вся, без утайки, как только заходишь в стиснутую дикими скалами горловину Авачинской губы. Ее подслеповатые домишки, вросшие в склоны сопок, наверное, раньше всего замечали и первые исследователи Камчатки, — входя в незнакомую для них гавань. Потому что Сероглазка, от дня своего рождения и доныне, обращена лицом к океану.

Если смотреть на село с таким нежным названием со стороны бухты, с корабля, оно чем-то напоминает распустившийся цветок. Закругленные вверху сопки круто спускаются к вогнутому полумесяцу берега. Глубокие распадки рассекают их на равные лепестки. И там, где лепестки сходятся, у их основания, — живописная площадь рыбацкой Сероглазки. Ее украшение, гордость. Обрамляют площадь красавец Дом культуры, трехэтажное здание правления колхоза, многоэтажные жилые дома, спускающиеся каскадом к бухте.

Сразу за округлыми взгорьями возвышаются дымящиеся конусы Корякского и Авачинского вулканов. Даже в самую ясную погоду над ними пасутся барашки облаков. Такова широкоэкранная панорама Сероглазки, открывающаяся с океана.

А когда смотришь со стороны села на бухту, вся она, как говорится, на ладони, со всеми своими фантастическими красками. Краски зависят от погоды и времени суток: россыпь изумрудов на гребнях волн — днем, оранжевые пламенеющие блики — в часы заката, лунные серебристые дорожки — ночью. Вдали таинственные береговые очертания — изломы и изрезы.

Над ломкими берегами, сколько видит глаз, — причудливое ожерелье горного хребта, седого, искрящегося… Только летом кряж, окаймляющий бухту, расстается с суровой сединой. Яркая, насыщенная влагой зелень упрямо карабкается по склонам, выстилает их бархатным ковром, торопится добраться до самого гребня, до островерхих вершин. И не успевает. Так и выстилается на хребте сотканное искусной мастерицей природой снеговое кружево. Даже в самые жаркие дни. А над всем этим гордо возвышается конус Вилючинского вулкана, молчаливого и ревнивого хранителя первозданной красоты.

Из окон домов и кабинетов правления колхоза видны ворота Авачинской губы, а за ними — сгущенная безбрежная синева океана. И, подобно подсолнуху, всегда обращенному к солнцу, повернулась Сероглазка к этому проходу. Она всегда чего-то и кого-то ждет только оттуда, из-за скалистого поворота. Оттуда приходило самое важное в жизнь Сероглазки, в жизнь каждой ее семьи. В воротах когда-то черными точками вырисовывались первые колхозные рыболовецкие суденышки, отважившиеся выйти из бухты. Оттуда появились первые малые сейнеры и боты, которые четверть века тому назад произвели революцию в колхозном рыболовном промысле.

Гостеприимно распахнула бухта ворота и для океанских сейнеров. Через них вошел в бухту первенец колхоза средний траулер «Керчь». А потом нетерпеливо смотрела тысячеокая Сероглазка в узкий проем, ждала с часу на час, когда там появится чудо-богатырь, первый в стране колхозный большой морозильный траулер «Сероглазка». Спущенный со стапелей в украинском городе Николаеве, он обогнул подсвета, пронес имя села через три океана и многие моря южного полушария.

У каждого села на Руси есть своя околица. За околицей водят хороводы, назначают свидания. За околицей родители дают последние напутствия парням, уходящим в армию, в большую самостоятельную жизнь. Девушки дарят поцелуи любимым и обещают ждать. У Сероглазки непохожая на другие околица — колхозный причал. От причала уходят мужья, отцы, деды в океан, в большую, полную суровой романтики, жизнь. Уходят надолго, на месяцы. И долго, пока суда не пройдут горловину бухты, не сольются с темно-синим горизонтом океана, не расходятся с пристани и те, кто провожал впервые, и те, кто привык провожать и ждать…

С этой стороны хозяйство действительно представляет интерес для экономиста, для социолога. По внешним признакам колхоз не отличается от государственного предприятия. Так же, как и на любом предприятии, по утрам через проходную к механическим мастерским, к производственным цехам, к стоящим у причала судам валом валит народ — рыбаки, токари, слесари, корпусники, плотники, столяры, мастера, технологи, механики. У них такой же, как и на любом предприятии, режим труда. Ну, а цеха, пожалуй, не всякий завод имеет такие — просторные, оснащенные новейшим оборудованием.

Как и на заводе, колхозники, работающие на берегу, получают два раза в месяц зарплату. Живут рыбаки и судоремонтники в многоэтажных благоустроенных домах, таких же, как в городе или рабочем поселке. Отпуска у всех оплачиваемые. Условия работы колхозников определены Уставом, положениями о распределении доходов, которые разрабатываются и утверждаются на общем колхозном собрании. Ежегодно колхоз получает до 30 миллионов рублей дохода. Откуда берутся такие доходы, какую золотоносную жилу раскопал колхоз? Это золото — рыба. А кормилец Сероглазки — флот — гордость, слава, предмет постоянных тревог, радостей и забот.

Каков он, сегодняшний флот колхоза? Пятнадцать малых рыболовных сейнеров, семь океанских, семь средних и пять больших траулеров. Такого флота не имеет ни один колхоз в Союзе. И ни у одного колхоза в стране так широко не простираются нивы. Ведь для большого морозильного траулера — промыслового судна и завода одновременно — доступны все широты. Он может автономно на протяжении многих месяцев вести промысел в любой точке Мирового океана. С таким флотом колхоз сумел добычу рыбы увеличить.

Много ли он сейчас добывает рыбы? Прибегнем к сравнениям. Столько рыбы добывала вся Камчатка в предвоенном сороковом году. В береговых цехах и на промысловых судах — свыше трехсот высококвалифицированных специалистов, имеющих высшее и среднетехническое образование: штурманов, механиков, технологов, инженеров, радиомастеров, гидроакустиков, радистов, рыбных и траловых мастеров.

И еще любопытная деталь. В представлении многих колхозные должностные липа — это председатель, агроном, заведующие птицефермой, молочнотоварной фермой, гаражом, мастерскими, ветеринарный врач, бригадир, звеньевой и т. д. Ну а директор? А директор — нет, не вписывается вроде это слово в рамки колхозной системы. Директор совхоза — другое дело. Но как это ни необычно звучит, а в колхозе имени Ленина работают пять директоров. Правда, называются они капитан-директорами. Каждый такой капитан-директор руководит коллективом судна в сто человек. И хозяйство у него сложное. Автономное хозяйство, плавучее.

Тот, кто обвенчался с Сероглазкой, любит ее, накрепко связал с ней свою судьбу. И Авачинская бухта с ее суровой красотой для них — мать-кормилица. В самые трудные годы бухта давала пищу, помогала выжить, устоять против лихих невзгод. Авачинская губа — колыбель, в которой воспитались, выросли, стали знатными людьми страны многие рыбаки. В этой бухте учились ходить колхозные мореходы, прежде чем выйти в открытый океан, на ней проверяли свои силы и мужество. От нее идут в Сероглазку все радости и все боли. В открытые настежь ворота зачастую выры-вается из океана снежный ураган и бьет прямо в лицо не защищенную со стороны бухты Сероглазку, срывает крыши домов, крошит стекла в окнах. Стонут причалы, с минуты на минуту ждут беды рыбаки. Скованная льдами бухта часто не пускает их на промысел. А без промысла рыбацкой Сероглазке не обойтись, промысел — ее жизнь.

Откуда же радости, нерастраченная, не тускнеющая многие годы любовь к этому когда-то забытому богом и людьми уголку на краю России? Откуда эти чувства у людей, оставивших где-то в Рязани, на Смоленщине, в аулах Кавказа и на хуторах Белоруссии отчий кров, все, что дорого было с детства, и подавшихся в неведомое, на край света?

Как ответить на вопрос, что для этих людей Сероглазка? Пожилой рыбак с посеребренной головой может вместо ответа показать свою рабочую ладонь с глубокими незарубцевавшимися прорезями на сгибах пальцев.

Просоленные морской водой канаты и сети навсегда оставили след на руках рыбака. А в детстве он, сын приволжских степей, не видел моря и не знал, что мир так широк, что он не кончается за горизонтом, за который скатывается вечером солнце. Но так случилось, что пришлось ему не землю пахать, а бороздить широкие морские просторы. И эти порезы на руках — профессиональные отметины его трудового пути.

Да, и в сердце она у него. Потому что здесь, на берегу далекой бухты, было его первое свидание, здесь, на рыбной пристани, он издалека нетерпеливыми глазами отыскивал в толпе встречающих своего первенца, возвращаясь с промысла. А потом… Потом сам приходил на пристань провожать в далекий рейс неведомо когда выросшего сына. И ворочался по ночам, вслушиваясь в завывание пурги за окном, и думал: «Как они там? Успели ли укрыться?». И чуть свет шел в приземистый домик на берегу бухты — на колхозную радиостанцию. И диспетчер, читая в его глазах тревогу, ободряюще говорил:

В распадке между двумя сопками, сбегающими к центральной усадьбе колхоза, расположено сельское кладбище. Над многими могильными холмиками — тронутые ржавчиной якоря. Здесь прах тех, кто обживал этот край, клал первые кирпичи в строительство новой, колхозной жизни. И мечтал увидеть Сероглазку такой, какая она есть сейчас. Память праху отцов, верность их заветам — тоже источник привязанности к этому суровому клочку земли на окраине России.

Но самый богатый источник, питающий любовь людей к Сероглазке, — это все содеянное их руками, выношенное в сердце. Каждый камень, заложенный в фундамент дома, торчащий на берегу остов теперь уже никому не нужного, отслужившего свой век старенького катера, разбитый на улице сквер, залитый асфальтом тротуар — все, все это какой-то этап в жизни Сероглазки и в судьбах людей.