Максимовская ветвь
Каждой весной из села Авача, нынешнего отделения объединенного колхоза, раскинувшегося на холмистом мысочке в уголке бухты, уходит машина, груженная лодками, палатками, неводами и прочим рыбацким скарбом. Она перебрасывает бригады неводчиков к издавна облюбованным тоням на быстрой реке Аваче. И до тех пор, пока не наступят холода, палаточный стан у реки будет домом для рыбаков.
Среди уезжающих на рыбалку много-много лет подряд приметно выделялся один человек. Выделялся своей внешностью. Всмотришься в него: ни дать ни взять, былинный русский богатырь — такой же размах в плечах, налитых силушкой немереной, ладная скроенность, размеренная неторопливость в действиях, словах. И добродушие в каждой черточке лица. Ему уже в те времена было за шестьдесят, но из-под шапки все так же, как и в молодости, выбивались пышные, слегка волнистые волосы. Только седина придавала им дымчатую окраску Да когда он о чем-то думал, на лбу появлялись волнистые бороздки. Они ломались над уголками глаз и круто сбегали вниз…
Это и был колхозный ветеран Василий Иванович Максимов…
Но почему, скажете, был? А сейчас? До начала семидесятых годов Василий Иванович еще работал в колхозе, хотя давно числился пенсионером. В одну из таких его рабочих весен я и познакомился с ним. Вместе с главой семьи всякий раз на стан выезжал и среднего роста крепыш с продубленным до темноты лицом и узковатыми, будто он постоянно жмурится от яркого света, глазами, Василий Васильевич Максимов, его старший сын. Четверть века трудился он с отцом в одной бригаде. И сам стал ветераном колхоза.
Начал работать Василий Васильевич в нелегкий для колхоза и страны 1945 год. Мужиков в артели — раз-два и обчелся. На путину пришлось брать подростков, учащихся. Порыбачил парень с отцом лето да так в школу уже и не вернулся. Семья у Максимовых большая — один другого меньше. В старшем видели опору. Когда немножко вздохнули, стали Василия к учению снова поворачивать. Однако отцовская трудолюбивая бригада явилась главной школой для него. Жизненной.
В пятидесятых годах, окончив школу, влился в максимовскую артель второй сын — Виктор. А отвозил рыбаков на машине к стану еще один Максимов — Анатолий. Четвертый сын — Владимир — вначале тоже было отдалился от отцовского ремесла, получил специальность токаря и шофера. Но все-таки притянуло его море. Работал мотористом на судне. Потом пошел на курсы механиков.
А вот Сашка — тот внес смуту в душу родоначальника. Вернулся со службы в отчий дом под самый Новый год с молодой женой. Служил на Урале, там выбрал себе невесту. Максимовы ликовали: и пятый сын вернулся в родной колхоз.
Больше всего радовались Василий Иванович и Евдокия Егоровна. Отгрохали они в селе дом. Большой, просторный. Во всей Аваче такого не найти. Но и в нем вначале тесновато было. Начали по одному сыновья, а вскоре и дочери — а их у Максимовых три — своими семьями обзаводиться. Появился в селе еще один дом, потом второй, третий. И все рядом — хоть улицу называй Максимовской. Еще совсем недавно казавшаяся тесноватой отцовская хата снова стала просторной. Только по праздникам в ней не протолкнешься. От разноголосого крика внучат, сдается, крыша поднимается. Но кончится праздник, разойдутся — и грустно становится в молчаливых комнатах.
Так уж кстати вернулся Александр! Кажется, стены и те посветлели. Евдокия Егоровна, бойкая, подвижная старушка, в невестке души не чаяла, угодить ей всячески старалась. Но не приглянулся девчонке с Урала далекий камчатский край. Заскучала по дому, доняла Сашу тоскливыми вздохами. В обратную дорогу молодые засобирались. Видел, чувствовал старый Максимов, что у сына раздвоенность, две любви схлестнулись: одна — к родной земле, другая — к жене, да помочь был не в силах. Только и сказал молодым: «Вам жить, выбирайте сами». Оторвала-таки уралочка Александра от Авачи, увела из родного гнезда.
Так по весне в тот год и уехали Максимовы втроем на рыбацкий стан. А ведь мог бы быть в бригаде и четвертый…
Знакомство с рыбацкой династией Максимовых, с ее судьбой вызывает разноречивые мысли. Кажется, что-то не склеилось в этой судьбе. Как будто несла Максимовых бурная стремнина на своей норовистой спине, а потом сбросила. Река пробила себе новое русло, а они так и остались на отшибе.
Где-то совсем рядом, по соседству, поднялась во весь рост Сероглазка. Большие корабли уходят от ее причала в дальние океанские дороги. Сотнями тысяч центнеров выловленной рыбы, миллионными доходами меряет колхоз свою силу, свою мощь. А он, Василий Иванович Максимов, все так же, как и десять, и двадцать, и… сорок лет назад, полавливает рыбку неводками да сетками. И с каждым годом, как ни старается рыбак, все меньше, крохотней выглядит его доля в общеколхозном богатстве. За один замет траулер берет столько рыбы, сколько ему, Максимову, со своей бригадой нужно ловить два-три года. Да и в сводке колхозной плоды труда рыбаков-речников в самом-самом низу, не сразу и обнаружишь. Вроде бы только из уважения к ним и проставляют в сводке эти двух- и трехзначные цифры годового вылова — все равно они совсем уже не влияют на экономическую жизнь артели.
Но мало кто из сегодняшних рыбаков знает, из какого родничка вытекла и начала свой стремительный бег жизнь нынешней рыболовецкой артели. Откуда им знать, молодым, что многие капитаны судов, трал-мастера, механики, просто рыбаки первое крещение получили в бригаде Максимова. А Сергей Иванович Новоселов, много лет проработавший заместителем председателя колхоза и в семьдесят первом году, после ухода Старицына на пенсию, заменивший его на этом посту, еще подростком, накануне войны, начинал свою трудовую жизнь в этой бригаде. И родословная самого крупного в стране рыболовецкого колхоза тоже идет от максимовского древа…
…Мужички приамурского села Красноярова только-только начали входить во вкус, понимать, что им несет совместный артельный труд, как на них обрушилась беда. И совсем не оттуда, откуда они привыкли ее ждать. Раньше все беды неокрепшей еще артели шли от богатейших односельчан.
В первый же год создания артели они сумели так запугать мужиков, что те весной расползлись по своим хозяйствам. В поле выезжать некому. Только и остались в артели сам председатель Иван Логинович Максимов, его сыновья Петр, Николай, Василий и Яков, да еще несколько крестьянских семей, которым деваться больше некуда. Ртов полные хаты, а за плуг держаться некому. С грехом пополам отсеялись, отжались. Урожаишко вышел неплохой — зиму с хлебом были. Опять потянулись мужики в артель. И как ни нашептывали, как ни сулили богачи гибель артели, все больше краснояровцев прибивалось к артельному берегу.
Вот уж и первый «фордзон», на котором гордо восседал чумазый от копоти, пыли и масла Васятка Максимов, вспугивая собак и кур, примусом пропыхтел по деревенским улицам. Появились первые амбаришки с артельными семенами. И тут-то пришла беда. Вышла из берегов своенравная река Зея. И пошла крушить все на своем пути. Скот успели отвести подальше, на возвышенные места. Деревня же вся и поля оказались затопленными. Вода смыла, унесла все посевы.
Это было в 1926 году. На следующую весну опять та же история. И на третий год. Вконец разорились краснояровцы — не стали ждать четвертой весны, решили всей артелью искать лучшую долю в других местах. Общее горе сблизило их, научило крепче держаться друг друга. Но куда подаваться? В этот-то момент и занесло в село одного человека, побывавшего на Камчатке. Рассказал он, сколько земель там пустует, сколько рыбы и дичи водится. «Вот бы куда всей артелью двинуть», — слушая этот рассказ, вздыхали краснояровцы.
Надо было только разрешение испросить у властей на переселение. Наскребли миром деньжат и отправили своего верховода Ивана Логиновича Максимова в самую Москву. Мужик он расторопный и грамотой выделялся среди всех остальных, не заплутается. Вернулся ходок уже зимой. Рассказал о встрече с Михаилом Ивановичем Калининым.
— Вон какой край у вас большой, — подвел Калинин Ивана Логиновича к карте и обвел пальцем огромную территорию, — от Урала до Охотского моря. — Зачем же обязательно на Камчатку переселяться, тем более вам, хлебопашцам?
Хоть и не советовал Михаил Иванович краснояровцам ехать в неизвестные, необжитые края, но и в просьбе не отказал.
Шестьдесят семей снялись с насиженных мест и подались в неизвестность. До Петропавловска добирались больше месяца. В Авачинскую бухту пароход вошел в конце апреля. Войти-то во-шел, а к причалу пробиться не мог — льды сплошные стояли. В те времена по бухте всю зиму санные упряжки ходили. Портовый катеришко тоже к пароходу подойти не мог. Пять дней метр за метром пробивались друг к другу катер и пароход.
Радушно встретил переселенцев Петропавловск. Часть из них пожелала поехать в Усть-Камчатск, а большинство осталось в Аваче. Место тут просторное, бухта рядом. Только жить негде — шесть разбросанных домиков охотников — вот и все село. Петропавловские власти выделили переселенцам палатки. Разбили их у подножия сопочки, возвышающейся над Авачинским мыском. Огляделись переселенцы — лес кругом. Начали по реке, впадающей рядом в бухту, лесины сплавлять, землянки строить.
В первое же лето раскорчевали на склоне сопки с гектар земли, картошку успели посадить. Уродилось ее столько, что девать не знали куда. После краснояровские хлебопашцы приспособились и овес, и ячмень на зерно выращивать. Бедствовала Камчатка с хлебушком, а они хоть и ячменную, но свою муку имели. Овес сеяли для лошадок, которыми артель вскоре обзавелась.
А казну обогащать начали переселенцы, назвавшие свою артель «Красная связь», все-таки за счет рыбного промысла. В первую же путину самых дюжих мужиков отправили к устью реки Семячик. Все лето брали лосося. Пускали рыбу на посол. Аккуратно укладывали в штабеля центнеров по 200–300. Осенью пришел пароход и увез добычу.
Два года верховодил Василий на дальнем промысле. А на третий, перед путиной собрались во дворе Максимовых все члены артели совет держать, кого председателем избрать. Ивану Логиновичу уже за шестьдесят тогда перевалило. На промысле ему трудно стало. Деньги же для артели в основном там зарабатывались. Да и все здоровые колхозники от весны до холодов ловом занимались. Тут, в селе, и править некем.
— Василию печатку передать, — после неловкого молчания выкрикнул кто-то из толпы. И сразу все загалдели.
— Хватит старику, послужил обчеству. Над мальцами, внучатами нехай теперь начальствует.
Так и стал Василий Иванович председателем рыболовецкого колхоза «Красная связь» — первого колхоза на берегах Авачинской губы. Несколько позже, там, где ныне в самом центре города Петропавловска находится кинотеатр «Камчатка», был организован колхоз имени Лазо. Потом уже, глядя на переселенцев, в артели стали объединяться рыбаки Сероглазки. Сколотили свою артель и охотники села Авача.
Вот из какого родничка взял свое нынешний колхоз-богатырь имени В.И. Ленина.
…Стонет за окном шальной камчатский ветер. От бешенства стонет, что не поддаются ему вросшие в землю жилища. Задребезжат окна, заскрипят, ходуном заходят, а все-таки держатся. Злится, воет ветер…
Непослушно ведет себя в большой руке карандаш, так и норовит выскользнуть. Слишком уж он тонкий и маленький для руки, привыкшей держать весла, отполированные жесткими мозолями.
Шевелятся губы председателя. Раскладывает он заработанные на путине артельные деньги и так и эдак. Как ни тереби затылок — не сходятся концы с концами. На одно пустишь копейку — на другое не остается. А нужно-то все сразу — и кавасачки, и школу, и клуб… И из землянок в дома выбираться, и сети, и канаты…
Нарастающий гул за окном, как будто надвигается огромная волна, отвлекает от дум, заставляет напрячься в ожидании. «Ветры какие-то дурные, не привыкнешь к ним», — досадует Максимов.
Мирно посапывает в кроватке первенец Васятка. Какая его ждет доля? «Ему-то уж не придется так, как мне, — вздыхает председатель и косится на каракули, выведенные на тетрадных листках. — Нет, никак без грамоты нельзя при моей должности. Хоть бы счетовода какого найти, он бы с бумажками ковырялся. Да не затащишь ведь никого в артель, хоть и жалованье порешили на собрании такому человеку хорошее положить. Эх, если бы не этот козел бородатый со своим «Отче наш», как бы сгодилось мне сейчас ученье!»
Максимов морщится от нахлынувшего вдруг воспоминания…
Как ни велика была семья у отца его, Ивана Логиновича, но всех детей он определил в школу. Старшие учились прилежно, а младший все время домой приходил набыченный, правое ухо всегда красное, горит.
— Опять священник таскал? — кивал отец на пылающее ухо. И Василий, сопя, опускал голову.
Никак не давался ему «закон божий». Не видел он смысла в молитвах и запомнить их никак не мог. За это ему и перепадало каждый раз от учителя. Злость поднималась, вцепиться в ненавистную бороду хотелось. Терпел, терпел, и однажды пришел конец этому терпению…
Как-то хунхузы налетели на деревню. Многих вырезали, с собой награбленное унесли. После этого набега каждому взрослому мужику в деревне по винтовке выделили, чтобы в случае чего обороняться. Висела винтовка со штыком и на стене в хате Максимовых.
В тот день бородатый особенно усердно крутил Василию ухо, аж губами причмокивал от удовольствия. Вернулся Василий домой — никого нет. В переднем углу икона висела. Снял ее Васька, всмотрелся в постное, потускневшее от времени изображение и шмякнул деревяшку об пол, Потом схватил винтовку и давай с остервенением дырявить икону, будто от нее исходили все унизительные пытки, которым он подвергался на уроках закона божьего.
Не услышал он, как скрипнула дверь. в сенях, не заметил, как вошел в хату отец с соседом…
Порку Василию отец устроил такую, что полосы на спине у мальчонки взбугрились. Отвел его Логинович насильно в школу, развернул спиной к священнику, рубашку задрал и начал прощения за сына просить. Но тот только бородой тряхнул: закрыта для богохульника дорога к учению.
После революции, когда установилась в Приамурье Советская власть, уже взрослым парнем снова пошел Василий в первый класс. Ходить в школу было далековато, версты две. Как-то в начале зимы возвращался домой, обутки были плохие, и он отморозил ступни. Так и не пришлось ему продвинуться в учении дальше букваря. Как он жалел об этом, когда стал председателем артели!
Давно за двадцать перевалило Максимову. Уже первенец стал передвигаться на своих ногах. И тут председатель все же решился постучаться однажды в дверь домика, где жила сельская учительница Морозова. Снял шапку, потоптался у порога и застенчиво, как мальчишка, сказал:
— Подучиться бы мне малость… Может, ликбез какой в селе сообразим? Много ведь таких, как я.
До 1934 года председательствовал Василий Иванович, а потом пришли в артель другие люди, грамотные. С тех пор он и стал бригадиром.
До войны весело работалось. Людей вдосталь. И парни — кровь с молоком. Все переиначила война. Хоть она вроде была от Камчатки далеко-далеко.
Максимова не призвали, как и многих других камчатцев. Сказали: нужно кормить фронт, нужно больше и больше ловить рыбы. Но как ее ловить? Чем? Нигде не достать ни веревки, ни каната, ни куска проволоки. А без этого не выставишь невод. И все-таки Максимов со своей бригадой и другие рыбаки умудрялись и без каната выставлять невода. Вот уж было чудо-изобретение! Расскажи сейчас молодежи, пожалуй, не поверят.
Центральный канат, на котором держится весь невод, заменяло обыкновенное дерево. Рыбаки поднимались вверх по Аваче, выбирали березки, какие постройнее, валили их, сплавляли в бухту. Потом дерево отпаривали так, чтобы придать ему гибкость. Концы загибали, и получалось своеобразное полукольцо. Одно такое полукольцо цеплялось за другое. Такую деревянную «цепочку» и использовали вместо каната для постановки невода. Теперь это кажется невероятным, но именно так добывались тысячи центнеров рыбы, нужной фронту. Очень трудные, кажется, непосильно трудные центнеры.
…Радуясь каждому большому событию в жизни Сероглазки: то ли приходу нового судна, то ли вводу в строй нового жилого благоустроенного дома, — да мало ли их бывает, этих событий! — я снова возвращаюсь к мысли: все ли склеилось в судьбе Максимова? Не остался ли он на отшибе, в стороне от бурной жизни колхоза?
Если человек, посадивший дерево, может считать, что он прожил жизнь недаром, то как же можно расценить сделанное Максимовым за сорок лет? Он кинул в благодатную почву зерна новой, коллективной жизни. И вот они, небывалые всходы — колхоз имени В.И. Ленина.
|