Шкипер Малякин
У каждого поколения есть свой самый главный учитель. Он лепит человека, его характер. Учитель этот — время.
Иван Малякин принадлежит к тому поколению, которое запамятовало, в какой момент оборвалось у него детство и началась самостоятельная жизнь. А может, тут память и ни при чем. Может, здесь виновато время, которое стерло всякие границы. Для тогдашних парнишек самостоятельность начиналась не за порогом школы, техникума или института, как сейчас. Кусок хлеба надо было зарабатывать собственными руками много раньше.
В четырнадцать лет Ванюша Малякин, обливаясь потом, махал тяжелым молотом в кузнице. А еще до этого он уже вспарывал лезвием лемеха первый пласт суглинка, знал горьковатый, щекочущий ноздри запах степной полыни и терпковатый вкус растертого на ладони созревшего колоска. Успел обжечь ладони о въедливый металл и приобрести мозоли. С первой борозды в поле, с первого удара молота по наковальне в кузнице приволжского села и начались университеты Ивана Малякина. Отсюда с двухклассным образованием и верой в завтрашний день ушел он вместе со своим одногодком Гришкой Салыгиным в самостоятельную жизнь. Ушел строить Сталинградский тракторный. И с той поры, как оставил в знойном летнем мареве родное село, взяла его цепко за руку жизнь и повела по своим ухабистым дорогам.
На Сталинградском тракторном он усвоил, на всю жизнь усвоил мудрую заповедь: не ловчи ни в большом, ни в малом, не прячься за спину других…
Не суждено было ему стать тракторостроителем. Появился на заводе вербовщик с Дальнего Востока, поговорил с ребятами и все перевернул в ладно начавшейся заводской жизни Ивана Малякина.
Заглянул он на прощанье домой, погостил пару деньков — и в дальний путь.
В барак на Первой Речке, где расположились прибывшие эшелоном во Владивосток вербованные, зашли представители Главвостокрыбпрома.
— Есть желающие работать на рыбокомбинатах? Просим записываться.
А через день пароход «Желябов» увез Ивана Малякина в Посьет. На рыбозаводе, в засольном цехе, он обрабатывал знаменитые тихоокеанские иваси.
Весной, перед путиной, пришли в Посьет сейнеры. Иван на один из них определился матросом. И трудно сказать, был бы он тем, кем потом стал, если бы не встретился на его пути человек, которого он, сам уже известный капитан, называл своим учителем. То ли своей добросовестностью, исполнительностью, то ли хваткой — кто знает, чем — привлек капитана молодой матрос. И чуть ли не с первых дней почувствовал он строгую отцовскую заботу о себе.
Альфреду Ганцевичу Ойя было где-то под сорок — высокий, сухощавый, русоволосый эстонец. Семьи Альфред Ганцевич не завел. Может быть, этим в какой-то мере и объяснялась привязанность капитана к молодому, ершистому, но в общем-то добродушному широкоплечему крепышу — матросу Ивану Малякину.
Как-то с нуля Иван стоял за штурвалом. В притемненной рубке кроме него и капитана никого не было. Перекидывались редкими короткими фразами.
— А почему, Ваньюша, молчишь, что у тебя случилось? — неожиданно спросил Альфред Ганцевич.
— С Карром, что ль? — насторожился матрос.
Днем у Ивана произошла стычка на судне с американским спецом. Тот был под хмельком, и Малякин отказался выполнить его команду. Он знал, спец это так не оставит, обязательно пожалуется капитану. И внутренне готовился к нахлобучке.
— Пусть не командует, если выпил. Ему тоже не положено…— начал оправдываться матрос. Но капитан перебил его:
— Карашо говоришь, Ваньюшка! Не положено!
Такого оборота Малякин не ожидал. И от этой похвалы его понесло. Само по себе рвалось наружу выношенное втайне.
— Дело не в том, Альфред Ганцевич, кто из нас там прав или неправ. Вы лучше скажите, на черта они нам нужны? — горячился он. - Привозят их откуда-то. Такие деньги платят! Без них, что ли, без спецов, не управимся? — Малякин стал называть капитанов, которые, на его взгляд, не хуже этого Карра и в орудиях лова, и в технологии промысла разбираются. По имени долговязого американца никто не звал. Да и мало кто знал, как его зовут. А Карром его прозвали за каркающий выговор.
Капитан остановил разгорячившегося Малякина.
— Нужны пока они нам, Ваньюша, — вздохнул он. — Мы только жить начинаем. Учимся. Придет время — все будем спецами, не хуже Карра. И ты спецом будешь.
— Я-я? — удивленно посмотрел на капитана матрос.
— Да! — Альфред Ганцевич помедлил и твердо сказал; —ж И ты, Ваньюша.
— Не-ет, — вздохнув, покачал головой матрос. — Грамотенка нужна. А у меня два класса всего-то образования.
Капитан помолчал, потом спросил:
— Хочешь учиться?
С тех пор и начал постигать Малякин морскую азбуку. Чуть вырывалась свободная минута, шел к Альфреду Ганцевичу, и тот учил его читать карту, делать прокладку, знакомил с законами навигации.
Не без содействия Ойи матрос оказался в мореходной школе. Занимался по уплотненной программе. Кроме специальных предметов, давали курсантам, особенно таким, как Малякин, не имеющим начального образования, и общеобразовательную подготовку. Их выделили в специальную группу. Здесь учили не только судовождению, преподавали курсантам и основы промышленного рыболовства. Не просто штурмана, а рыбака-промысловика широкого профиля готовила школа. На практике курсанты кроили и шили орудия лова, изучали технологию обработки рыбы.
После школы Малякин попал на другое судно. Лето проработал помощником капитана. А потом случилось так: оставался какой-то месяц до конца путины, и пришлось ему занять место капитана. Ловили кошельковым неводом иваси. Получалось неплохо. У руководителей комбината утвердилось мнение: толковый получится капитан. И поэтому категорическое заявление Малякина: «Освобождайте, не могу» — явилось для всех большой неожиданностью.
* * *
…Та путина чуть не стала последней в жизни Малякина. В Посьете он женился на ленинградке. Надя ждала ребенка и все настойчивее убеждала мужа перебраться в город на Неве. И вот они уже собрались в Ленинград. Оставив вещи в камере хранения Владивостокского морского порта, Малякины прогуливались по привокзальной площади. Вдруг Ивана окликнул знакомый голос. Обернулся — Василий Горобец. Свой, посьетский.
За кружкой пива выяснили, кто куда путь держит. Оказалось, Василий перегонял на Камчатку закупленные суда. Минуты случайной встречи изменили малякинские планы. Надежда, растерянно глядя на мужа, не успела даже понять, что он делает. А он уже оформлял ей билет на пароход «Ильич», уходящий на Камчатку.
Так и прибыли они вместо Ленинграда в Петропавловск-Камчатский. Только на разных судах. Шел 1938 год…
В колхозе имени Кирова его приняли тепло. В первую же путину доверили судно. А в следующую он уже стал лучшим шкипером. И с тех пор никому больше не уступал первенства по выловам рыбы.
…В самый разгар тресковой путины в бухту Вилючинскую — летнюю базу Петропавловской моторно-рыболовной станции — прибыл военный катер. На берег сошли трое. Океан слегка штормило, и мотоботы жались к берегу, выжидали погоды. Военные сошли с катера и сразу к начальнику базы.
А через несколько минут прибежал запыхавшийся посыльный.
— Бросать работу. Быстренько собраться.
— На западе уже почти сутки шла война. На базе Жировой, расположенной в бухте Вилючинской, о ней узнали только что.
И день прошел, и неделя, и… месяц. Ждет Малякин повестку, а ее нет и нет. Многих одногодков призвали, поредели команды, а его все обходят. Невтерпеж стало. Оставил мотобот на моториста и подался на попутном катере в Петропавловск, в военкомат.
Добрался до города Малякин поздно, в военкомате уже никого не застал. В Сероглазку потемну идти не захотел. Зачем лишние разговоры в доме разводить, решил он. Жена спать ночь не будет, да и неизвестно, как все обернется. Прояснится утром — приду и повестку покажу. Все тут одним махом решится — и реви, и в дорогу собирай.
Был у Малякина и другой расчет: первым к военкому попасть. «Со свежей головой он скорее поймет меня, — думал Малякин. — Потом карусель закрутится — не до моих объяснений ему будет».
К военкому он вошел утром первым. Глянул на него и понял: не сбылись расчеты. Вид у военкома такой, будто он сутки седла не покидал. И в глазах заметная краснота от недосыпа.
— Все у вас? - спросил военком, когда Малякин закончил. Тот кивнул.
— Кого нужно — взяли. Потребуется — возьмем и вас. А пока идите и ловите рыбу.
Прямо из военкомата, не заходя домой, подался на пристань в надежде встретить оказию в бухту Вилючинскую. Злой был как черт. Это ему-то, Ивану Малякину, ловить рыбу в такое время?
На берегу его окликнул Казакевич — экономист моторно-рыболовной станции.
— Звонили из военкомата, — сказал он. — На тебя и многих наших рыбаков наложена пока бронь.
Шкипер раздраженно сплюнул: «Тоже мне, обрадовал!»
Шел Малякин на катере на базу, ветерком обдуло, и злость вроде улеглась. На другое мысли переключились. Наверное, многие из мужиков, кто с руками, с ногами да при здоровье на фронт не попал, об этом в ту пору так же думали, как и он. Раз не там, значит, сам себе фронт создавай. Совестью рассчитываться доведется перед всеми, кто заместо тебя воюет, ею же, совестью, и линию фронта надо себе отмерять.
Однажды утром, перед выходом в море, он собрал ловцов в кубрике. Начал без обиняков:
— Как думаете, сможем полсотни центнеров трески на выход брать?
Ловцы то изучающе глядели на него, то оторопело переглядывались между собой: шутит шкипер или всерьез?
— Ну, так как считаете? — повторил он и этим поставил все на место: никакими тут шутками не пахнет.
— От силы двадцать пять лучшие суда берут.
— Это что же выходит, еще столько же надо прибавить? Надорвемся…
— В четыре руки если б, может, и получилось бы. Только не вырастут они, лишние-то, — забубнил разноголосо кубрик.
— Ты-то чего, Петин, молчишь? Как думаешь?
Ловец встрепенулся, как будто сон прогнал.
— А чего тут думать? Сколько сил хватит, столько и надо работать. На пятьдесят хватит, так на пятьдесят… Вот только как их взять-то столько…
— Верно говорит, — подхватили ловцы. — Мы что, против, что ли? А действительно, как?
Этого вопроса и ожидал шкипер. Его широкая ладонь потянулась к лицу. Большой и указательный пальцы сдавили переносицу, потом пятерня медленно сползла по щекам, на подбородке ладонь раздумчиво задержалась. Глаза сощурились.
Ловцы уже привыкли к этому жесту. Он у него неизменно повторялся перед тем, как принять серьезное решение.
— Насчет «как» соображение имеется. Прикинул я: можно еще гуще поводцы вязать. Это раз, — загнул он палец на свободной руке. — Живей поворачиваться при постановке и выборке ярусов. Это — два. Выкроим время — можно больше успеть ставить ярусов. Скажем, еще на пяток увеличить. Это — три. И теперь насчет «лишних рук». Считайте, одна пара прибавилась. На переходах с лова сам буду готовить ярусы, штурвал любой может покрутить. А вас… — его рука застыла в воздухе с тремя загнутыми пальцами, — вас заставлять это делать я не имею такого права.
В кубрике повисла тишина. Только слышалось, как, словно всхлипывая, терлись об обшивку волны. Но вот шевельнулся кадык на шее Петина.
— Меня тоже к себе причисляй.
Распрямлялись пригнутые думами спины ловцов. Прикашлянул ловец Меряха, давний колхозник.
— Хватит тебе в глаза нам тыкать… — обидчиво сказал он и кивнул для ясности на руку шкипера. — Раз надо, загибай и четвертый палец, а то торчит, как… Я все сказал за себя.
— И за нас тоже, — дружно поддержали Меряху остальные.
В первую же десятидневку малякинский экипаж взял трески больше семисот центнеров. Суточная выработка в иные дни поднималась до четырехсот процентов. До конца путины ни одна из команд не могло приблизиться к малякинцам по выловам.
* * *
На редкость долгой показалась Малякину зима. Думал и конца ей не будет. Не терпелось скорее на промысел выйти.
Та путина оставила приметную зарубку в жизни рыбаков Петропавловской моторно-рыболовной станции. Проходила она со скрипом, неровно, шумно… и нервозно. Для малякинской команды обернулась добром, для многих рыбаков — наукой впрок, а для начальства… шишками: до разбора на бюро обкома дошло дело. Круги же, как от камня, брошенного в тихую воду, расходиться начали от него, от Малякина. На нем же потом и сошлись.
В первые дни путины редкостным уловам, с которыми приходил его мотобот на базу, особого значения никто не придавал. Обычное дело, угодили на плотный косяк — вот и с рыбой. Рыбацкое везенье, что девичья доля: не угадаешь, как завтра повернется.
Но время шло, удача, как пес за хозяином, неотвязно ходила за мотоботом. Что ни выход на лов — то в два, а то и в три раза больше, чем другие суда, трески доставляет на базу. И это стало глаза колоть.
За малякинским мотоботом увязался «хвост». Куда тот идет, туда и другие суда тянутся. Рыбаки выставляли свои порядки в тех же местах, что и шкипер. Но тягаться с ним не могли. Проигрывали по всем статьям: и по времени на постановке и на выборке, и, главное, по выловам. Стало для всех очевидным — надо перестраивать ярусы, увеличивать их число, прибавлять крючки, устанавливать лебедки…
Надо… но когда? Момент-то упущен. Где брать материалы, тысячи крючков?
И пошло бродить по судам недовольство. Прошляпили сколько рыбы! По чьей вине? Затребовали на базу руководство станции, председателей колхозов, тех, кто в это время на усадьбах находился. В Жировую прибыл встревоженный директор Петропавловской МРС Михаил Иванович Кузин, а с ним и председатели. Собрали срочное совещание. Прямо на бойком пятачке, рядом с конторой. Пристроились, кто на чем мог.
— Прежде чем вас выслушать, — открывая совещание, заявил Кузин, — разрешите новость приятную сообщить. Ну, о том, что малякинский мотобот годовой план уже в середине июля в три раза перекрыл по треске, это вам известно. А вот эта весть… — и он, загадочно улыбнувшись, полез в карман. Извлек из него телеграмму, зачитал.
Рыбаков малякинского мотобота Москва поздравляла с присуждением первого места во Всесоюзном социалистическом соревновании. Им же присуждалась премия в пятнадцать тысяч рублей.
Новость будто током через каждого прошла. С тех пор, как война началась, такими затерянными считали себя рыбаки на краешке земли. Да и до них ли в такую-то лихую годину? А тут — поздравления из столицы! Оказывается, и их работа, старание — на виду у страны.
Первым поднялся шкипер Аленкин.
— За добрую весть, Михаил Иванович, спасибо, — неторопливо начал он. — Она не только именинникам приятна, но и всем нам по сердцу. Большущая у нас страна, вся в огне войны пылает. И надо ж, мы, камчатские рыбаки, иголкой в стогу сена не потерялись в этих больших заботах. Это-то нам особенно по сердцу пришлось. Так я говорю? — повел он взглядом по сосредоточенным лицам рыбаков.
Многие на базе знали о том, каким боком повернулась путина для шкипера. Знали и о том, что он целую неделю проторчал на малякинском мотоботе и ходил потом по базе чернее тучи. Он же первый предложил начальство вызвать, поговорить о делах.
— Ну, а теперь про то, что чирьем у нас у всех ноет, — сердито уставился Аленкин на директора станции. — Ответьте нам, Михаил Иванович, ведомо было вам о том, что Малякин к путине ярусы на свой лад переделал? И лебедку со своими ловцами смудрил?
— Слышал… - передернул директор плечами. Виновато улыбнулся. — Но, откровенно, не вникал особо. Переделал-то он, насколько мне известно, на свой страх и риск. А если бы не пошло у него, что тогда? В чем видите нашу вину?
— А если пошло? — сощурился Аленкин. — Телеграмму вот сами же нам только что зачитали! А если бы все мы не постольку как Малякин, но где-то около этого могли бы брать? Не лишняя, думаю, была бы для бойцов на фронте наша рыбка.
— Верно, — подхватил Кузин. — Очень богатые возможности открыл нам Иван Игнатьевич своим новаторством. Начнем изучать его опыт, и к следующей путине на всех судах будут работать такими же ярусами.
— На следующей, значит? Обрадовали… Что ж, и на этом спасибо, — Аленкин развел руками. — Разговаривать вроде и не о чем теперь больше. Все ясно.
Рыбаки задвигались, зашумели.
— Вот так у нас и работают мэрээсовцы. Люди с базара, а Назар на базар.
— Председатели-то чего в рот воды набрали?
— Старицын должен был знать все про это. Не за пазухой же носил Игнатьевич свои секреты. И потом, Малякин и в прошлую путину работал с укороченными поводцами, — выкрикивали из толпы.
— Могу пояснить, — сказал молодой кировский председатель Михаил Старицын. — Да, мы знали про затею Малякина. И долго думали, разрешать ему или нет переделывать ярусы. Честно говоря, побаивались. Теперь вот убедились… Его взяла. А то, что прозевали малость с внедрением на других судах, кто ж мог наперед все предусмотреть?
Закончилось совещание вроде полюбовно. Директор станции заверил: к следующей путине все будут работать такими же ярусами, как на малякинском мотоботе. И на всех судах механизаторы станции установят ярусоподъемные лебедки.
Но не закончилась мирно эта история. На заседании бюро обкома, когда подводились итоги путины, за неоперативность с внедрением малякинского метода работы наказан был директор станции Кузин.
Месяца два спустя Михаил Иванович, встретив шкипера на станции, пригласил его к себе.
— Разговор есть небольшой, Игнатьевич.
Малякин знал, что директору крепко всыпали на бюро. Где-то в душе он чувствовал себя косвенно причастным к этому и испытывал чувство неловкости перед директором. Когда он зашел к Кузину, тот кивнул ему головой, садись, мол, а сам выдвинул ящик стола, извлек папку и стал перебирать бумаги.
Иван Игнатьевич исподлобья наблюдал за ним, выжидал: «Неужели упрекнет этим самым…»
— Тому, что мне из-за тебя в Жировой досталось, ты сам был свидетелем, — заговорил наконец Кузин. — Ну, а про то, как на бюро обкома твоим методом по всем больным местам секли — только мне, битому, и знать.
Малякин заерзал на стуле, ощутив при этом, как краска неловкости расплывается по щекам. Вслух же спросил:
— Значит, я вас под выговорок подставил, а вы не знаете, с какой стороны должок с меня вытребовать? За тем позвали, да?
Кузин оторвался от бумаг, склонил голову на плечо и долго приглядывался к сидящему перед ним шкиперу. Грустноватая улыбка тронула его лицо: «Эх, ты, петух неклеваный. За кого ты меня принимаешь!»
Распрямился, извлек из раскрытой папки конверт. Подержал его перед собой.
— Ошибся, Иван Игнатьевич, — со вздохом сказал он. — Не с тебя должок взять, а тебе отдать. Давно приготовил, да все как-то не сходилось передать тебе. Вот возьми, — протянул он конверт Малякину. — Там все сказано, что я о тебе думаю. — Малякин растерянно смотрел то на конверт, то на директора. — Кандидатский срок у тебя, кажется, на исходе? Вот я и написал рекомендацию в партию. По пути нам с тобой, понимаешь…
* * *
До сорок третьего года в рыбартели имени Кирова было только три коммуниста. И один кандидат — Малякин. Недавно избранный председателем, Михаил Старицын одновременно являлся и секретарем партийной ячейки. До тех пор, пока не приняли в партию Малякина. Потом партийное руководство перешло в его руки. Надолго. Вплоть до 50-го года был он партийным вожаком. При нем партийная организация выросла до 20 человек.
Выше всего Иван Игнатьевич ставил личный пример коммуниста и был беспощаден к тем, кто не справлялся с планом или допускал хотя бы малейшее отступление от норм партийной жизни. С такой же беспощадностью относился и к себе. Не было года, чтобы Игнатьевич не «вытянул» план, кому-то уступил первенство, не было случая, чтобы его упрекнули в халатном отношении к работе, невнимательности к людям. На редкость отзывчивый, он чужую боль воспринимал, как свою, и не успокаивался, пока хоть чем-то не помогал человеку. Но буря бушевала в нем, когда он видел, чувствовал, что кто-то ловчит, думает только о своей шкуре.
* * *
Трофим Георгиевич Калинников — секретарь обкома партии — пригласил Малякина к себе. Познакомил с обстановкой на флоте активного рыболовства. Он не стал скрывать — положение создалось здесь критическое. Суда подходили новые, а работать на них было некому. Не хватало специалистов. Да и матросов тоже. Брали кого попало.
— Приняли мы решение: отобрать коммунистов и направить на базу активного рыболовства, — сказал Трофим Георгиевич Малякину. — Вот и тебя направляем туда. Временно. Надо наладить дисциплину на судах. Сколотить команды. Как это делать, не тебе рассказывать. Опыта у тебя достаточно.
На траулер «Ястреб» Малякина направили дублером капитана, и одновременно он являлся нештатным помполитом. Капитан судна Петр Кодинец, опытный промысловик, но любитель хмельного; принял Ивана Игнатьевича холодно и настороженно.
— Значит, нянькой приставлен? — не удержался, скривил губы Кодинец, когда Малякин сообщил ему о цели своего прихода на судно.
Иван Игнатьевич повел плечами:
— А что поделаешь, если без нянек взрослые люди обойтись не могут? — Он заметил, как Кодинец вспыхнул и прикусил губу. — Только вот что я тебе наперед скажу, чтоб обиды потом между нами не было: для няньки характер у меня больно крутоват.
— Поживем — увидим, — уклончиво ответил капитан.
Перед выходом в море траулер пошел в бухту Ягодную грузиться льдом. Иван Игнатьевич решил проследить, как идет погрузка.
Матросы работали неумело. Стропили как попало. Глыбы льда рассыпались и падали за борт. Погрузкой никто не руководил.
— Кто ж так стропит? — не удержался Иван Игнатьевич, наблюдая за работой команды.
Стоявший у стропа вихрастый матрос с задиристым выражением на худощавом лице повернулся к Малякину:
— Все время так делаем.
Малякин молча отстранил его рукой. Показал, как нужно стропить.
Позже, когда вернулись с промысла и стали под разгрузку, произошла стычка с Кодинцом. Малякин бегал по делам в горком. Вернулся — и к капитану. Тот был пьян. Сгоряча обрушился на него:
— Да это же черт знает что такое! На кой же она матросу нужна, эта рыба, если капитан про все забыл?
Пьяные глаза Кодинца налились кровью.
— Засек, да? Иди докладывай! Знаю, зачем ты пришел на судно. Подсидеть, да? Место мое нужно? Так и сказал бы честно.
— Ду-у-рак! — зло сплюнул Малякин и резко хлопнул дверью.
Пошел в Главкамчатрыбпром. Шалва Григорьевич Надибаидзе, начальник главка, чье имя ныне носят плавбаза и рыбообрабатывающее предприятие Дальневосточного бассейна, выслушав Малякина, спросил:
— Что, дорогой, предложить хочешь? Допустим, всех мы выгоним, а кто рыбу ловить будет?
— Разрешите мне укомплектовать команду из рыбаков, — попросил Малякин. — Настоящих рыбаков.
— Пожалуйста. Бери хоть черта на судно, чтобы только рыбу ловили, порядок был. Но где возьмешь такую команду, как ты говоришь, настоящую?
— В колхозе своем поговорю. Все равно зиму ничего не делают.
Шалва Григорьевич задумался, прикидывая, насколько это предложение реально. Брать колхозников, пусть и временно, на суда государственного лова — такого еще не приходилось делать. Разная система оплаты труда, льготные северные условия неодинаковые.
— Давай, дорогой, действуй! — решился, наконец, Надибаидзе.
Первым, кого Малякин встретил в колхозе, был Муковников, капитан. С ходу ошарашил его предложением принять траулер.
— А сам почему не принимаешь?
— Ты же знаешь, диплом мой пока не тянет на такую должность. Пароход великоват для моего диплома.
Пока Муковников прикидывал и соображал, Иван Игнатьевич уже вводил его в курс дела:
— Рыба в трюме, понимаешь? Пропадет же. Нужно нажать на выгрузку.
Рассказав о положении дел на судне и считая вопрос с Муковниковым решенным, пошел к Герасиму Дмитриевичу Смирнову, председателю артели. Тот долго упирался. Не мог он взять в толк, как это так: заберут куда-то колхозников. С кем же он потом в летнюю путину вступит?
— Выходит, ты с нашими интересами теперь не считаешься, — пытался обвинить он Малякина.
— Нашими-вашими! Затвердил, как сорока! — кипятился Иван Игнатьевич. — А я тебе чей? А рыба чья, что в трюме киснет? Флот без людей простаивает тоже не твой?
Смирнов сдался только тогда, когда Малякин под партийное слово пообещал к весне вернуться в колхоз вместе с командой.
Дела на «Ястребе» пошли. Перед выходом в море на траулер прибыл новичок Александр Андреевич Кузнецов. Его назначили старпомом. Чудесный человек и рыбак отменный! Впоследствии ему пришлось командовать «Ястребом». В числе первых на флоте Кузнецову, как и Малякину, присвоили звание Героя Социалистического Труда.
И еще раз пришлось Игнатьевичу временно покидать Сероглазку…
Середина пятидесятых годов стала поворотным этапом в истории рыболовецких колхозов Камчатки.
В Петропавловскую моторно-рыболовную станцию прибыли два первых рыболовных бота. По сравнению с маломощными деревянными кавасачками они выглядели чудом рыболовной техники. Капитаном на один из ботов назначили шкипера Малякина. И в день прихода новых судов многие колхозные рыбаки услышали до этого незнакомое им слово — снюрревод. Из Приморья вместе с первыми ботами прибыл опытный капитан Василий Федорович Шкарбан. Ему поручено было Министерством рыбного хозяйства помочь камчатским промысловикам освоить новое орудие лова. На следующий же день Малякин с ловцами под присмотром Шкарбана уже приступил к пошиву первого на Камчатке донного невода. До конца путины экипаж успел добыть около двух тысяч центнеров рыбы. А на следующий год по весне рыболовные боты потянулись в Петропавловскую моторно-рыболовную станцию косяками. Они вытеснили и, казалось, безвозвратно похоронили ярусный лов…
Новый флот быстро выдвинул рыболовецкие артели Петропавловской МРС на самый гребень времени. Они стали пионерами развития активного рыболовства. Поднималась добыча, совершенствовалась техника лова, расширялись пространственные и временные границы путины. Зато жизнь других рыболовецких артелей западного и восточного побережий полуострова продолжала протекать в традиционном русле — все путинные работы не выходили за пределы лова и обработки лососевых. Их добывали в море ставными неводами, в реках — сетями и неводами-закидушками.
Областной комитет партии форсировал продвижение активного способа лова во все артели Камчатки. В Усть-Большерецкий район направлялась флотилия из семи рыболовных ботов.
Малякина пригласил к себе Надибаидзе. В кабинете Шалва Григорьевич был один.
— Горячее дело для тебя есть, Иван Игнатьевич, — сказал он. — Интересное дело. Решили направить тебя инструктором в Усть-Большерецкий район. Учить будешь людей рыбу в море ловить снюрреводом. Когда можешь выехать?
Малякин замялся.
— Почему молчишь?
— Не могу я, Шалва Григорьевич, — прокашлявшись, выдавил из себя Иван Игнатьевич. — Ну какой из меня инструктор? Работать — еще куда ни шло. А учить…
— Как можешь так говорить, дорогой? — укоризненно покачал головой Шалва Григорьевич. — Ты не можешь, я не могу, третий не может. Кто же тогда сможет? Пусть мои уши не слышат, если это сказал ты, коммунист, депутат областного Совета.
Иван Игнатьевич покраснел. Хотел было возразить, дескать, какой прок из этого будет?! Но Надибаидзе, догадываясь, о чем он хотел сказать, опередил его:
— Лосось люди привыкли ловить. Деньги хорошие получают. Трудно повернуть их к камбале. Воевать крепко нужно будет. У тебя рука твердая. Вот почему тебе доверили важное дело, дорогой. (Велик океан, но через много лет они встретятся. Должны встретиться плавбаза «Шалва Надибаидзе» и БМРТ «Иван Малякин»).
Позже состоялось совещание хозяйственных руководителей у секретаря обкома партии Трофима Георгиевича Калинникова. Пригласили на него и Малякина.
— Направляем к вам в качестве нашего представителя члена обкома партии Ивана Игнатьевича Малякина, — обратился Калинников в конце совещания к руководителям колхозов и рыбокомбинатов Усть-Большерецкого района. — Просим оказывать ему активное содействие.
В начале мая Малякин прибыл в Озерную — самый южный поселок на западном побережье Камчатки. Досталось ему в ту путину. До выхода на лов оставалось две недели. Но суда были не готовы. Не оказалось на месте многих самых необходимых материалов для их оснащения. Прибегал к заменителям. На ходу учил шить снюрреводы, знакомил с принципами работы. А когда вышли на лов, Малякин собирал на одном из судов капитанов и показывал, как нужно делать замет.
Вернулся он из района лишь в октябре. Похудевший, скулы выпирают остряками. Но дело было сделано. Многие капитаны успели набить руку на снюрреводном лове. А дальше пошла уже цепная реакция — учились один у другого.
Только освоили боты, начали поступать эмэрэски . Удобств для рыбаков побольше на эмэрэске. А принцип работы тот же. Довольны были промысловики наступившими переменами. И Малякин радовался им. Но только одну путину. А потом беспокойство одолело.
— Какая-то односторонняя любовь у нас с государством получается, — делился он своими думами с друзьями. — Оно нам технику новую гонит, условия человеческие для работы создает, а у нас, как у скряг, от скупости зубы смерзлись. Топчемся с выловами на двух-трех тысячах центнеров рыбы в год…
Чувствовал Малякин нутром, чувствовал: что-то не додумано на этих судах. Можно на них больше рыбы брать, намного больше. А как?
Бывало, выйдет на палубу, водит глазами по всему судну, будто припоминает, куда, по рассеянности, нужную вещь засунул, а теперь отыскать не может. На лебедку стал все больше засматриваться. Может, в ней все? А что может быть в ней? Лебедка как лебедка. Что в ней заложили на заводе умные люди, то она и делает. Ни с какой стороны, вроде, нельзя к ней придраться, а вот споткнулась мысль о лебедку — и ничем ее из головы не вытравить…
И он нашел-таки изъян в конструкции лебедки — слишком мала скорость выборки ваеров . И еще. На сейнере и так людей в обрез, а тут еще должны стоять два человека у турачек-барабанов, направлять на них выползающие из воды, кажется, бесконечно длинные змеи-канаты. На что-то надо переложить эти функции, на какую-то недостающую деталь. Но на какую? Как?
Эта деталь со временем вырисовалась в воображении Малякина в форме металлических дисков с клиновидными желобами, по форме близко напоминающих две суповые тарелки, соединенные донышками. По задумке приспособление должно выполнять одновременно и роль шестерни — увеличивать скорость выборки ваеров, и служить своеобразными механическими «руками». По зажатым дисками желобам ваера будут пропускаться так же, как пропускается шнур через напряженно стиснутые кулаки. Отпадет сразу надобность подтягивать канаты к барабанам, направлять их движение. Высвободятся для другой работы на судне два рыбака.
Эта идея захватила Ивана Игнатьевича. Но между идеей и материализацией ее лежала пропасть: Малякину с его грамотой через нее не перепрыгнуть. Нужны были инженерные расчеты.
— Чертежи нужны нам, Игнатьевич, чертежи, — отвечали ему в механической мастерской. — Без них нам не понять друг друга.
Смысл малякинской идеи уловил главный инженер моторно-рыболовной станции Иван Нестерович Яковлев. Он засел за чертежи. За расчетами последовали просчеты… То в нагрузке на диски, то капризничал клиновидный желоб — не зажимал ваера или, наоборот, заклинивал их намертво. И все начиналось заново.
А в Авачинскую бухту уже заглянула весна и поманила рыбаков в океан.
Опустел причал. Лишь одинокий сейнерок отбившимся от стаи подранком торчит возле него. Подранки всегда вызывают у людей жалость, сочувствие. Этот же действовал директору моторно-рыболовной станции и председателю артели имени Кирова на нервы, вызывал раздражение. Еще бы! Первым не выдержал Михаил Константинович Старицын.
— Угнал бы ты его, Игнатьевич, куда-нибудь, что ли! Бельмом торчит на виду у всех. Кто не приедет из начальства — пальцем тычет: «А этот чего стоит в такую пору?»
— Уж ты бы хоть потерпел, не травил душу, — сердито отмахнулся Иван Игнатьевич.
И слова получились какие-то не его, не малякинские. Будто в вату их завернули, чтобы глуше звучали…
— Может, все-таки выйдем с той лебедкой, Игнатьевич? — осторожно напоминали ему рыбаки. — Работали же все время нормально… Станем зимой на отстой, тогда можно и заняться.
Как понимал он людей! Надеялись на него, как на опытного капитана, а выходит — остались на бобах. Рыбака путина кормит. Прозевал ее — затягивай на зиму живот потуже. И это он, Иван Малякин, обманул их надежды. Оттого терзался и становился злее, непокладистее.
— Не выйдем, пока не заработают диски, — упрямо мотал он головой. — Или петля надвое, или шея прочь, но своего добьюсь.
И добился. Изготовить опытный образец модернизированной лебедки взялись на судоверфи. Лишь в мае вышли в море испытать его. Первые же заметы показали — надежды Малякина оправдались. По опытному образцу уже в июне на судоверфи и судоремонтном заводе началось серийное изготовление модернизированных лебедок и оснащение ими судов.
Производительность труда увеличилась почти в три раза!
Говорят, горе в одиночку не ходит. У Малякина же в тот год одна удача пару себе искала. И нашла.
Начальник добычи моторно-рыболовной станции Владимир Данилович Блинов изготовил снюрревод новой конструкции. Но предложить его рыбакам в разгар путины не решался: вдруг не пойдет — зря рыбаки время потеряют промысловое, без заработка останутся. Да и стыда потом не оберешься.
Наверное, долго бы Блинов держал про себя свое творение — не подвернись случай. На судне у Ивана Игнатьевича Малякина порвался снюрревод. Вернулся он на базу злой — время горячее, а тут возись с починкой. Блинов возьми да и предложи ему свой «для пробы». Прикинул Малякин: «Чем терять время на берегу, не лучше ли рискнуть? Пока будем экспериментировать, глядишь, и свой починим».
Подались в море. Сделали один замет — вместе с камбалой подняли центнера три трески. Второй замет — столько же. Загорелись глаза у азартного рыбака: «На плотный косяк, что ли, попал?» Дочинили свой невод. Заметнули. Подняли на борт рыбы всего центнера полтора. Что за чертовщина!
Такая уж натура у Малякина — раз обожжется, два, но не остановится, пока в чем-то не убедится.
— Давайте снова готовьте блиновский.
Сделали замет на том же месте новым снюрреводом — опять столько же, сколько и в первый раз. Как кто отмеряет.
Иван Игнатьевич оценил взглядом улов и задумчиво сжал рукой подбородок: «Да-а, вот так задачка!» И вдруг сорвался с места.
— Готовь свой, убирай этот.
Рыбаки на дыбы. Что ж, не видно, что ли, в какой рыба лучше идет?
Своим снюрреводом и за этот замет взяли мало. И когда в третий раз подняли блиновский, Игнатьевич сказал, как отрубил:
— Вот теперь все понятно. Убедился.
А вскоре детище Блинова пошло, как говорится, на поток. Снюрревод владивостокской конструкции отжил свой короткий век. Родился новый, камчатский. Экономичный, легкий, уловистый.
«В путину 1955 года, — отмечало бюро обкома партии, — экипаж И. И. Малякина выловил 9092 центнера рыбы, выполнив годовой план на 313 процентов.
Повышению производительности промысловых механизмов способствовало усовершенствование сейнерной лебедки по предложению Малякина, что позволило время выборки урезов сократить вдвое».
Достигнутый экипажем вылов был признан рекордным в стране для судов такого типа.
Бюро обкома партии обязало областные рыбохозяйственные организации принять все меры для того, чтобы в 1956 году на всех малых рыболовных сейнерах была установлена модернизированная лебедка Малякина.
Новые рекорды Ивану Игнатьевичу довелось ставить уже не на малом сейнере, а на океанском. На Камчатку пришло первое новое судно этого типа — РС-300 «Воросма». Осваивать его доверили Малякину.
Вклад Малякина в развитие активного рыболовного флота, совершенствование технологии лова был высоко оценен Родиной. В числе первых в области в 1957 году ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. А рыбацкая Камчатка выразила Малякину свое признание, избрав его депутатом Верховного Совета СССР. Восемь лет он представлял интересы рыбаков в высшем органе Советской врасти.
* * *
Океанский сейнер давно уже оставил позади ворота Авачинской губы и подходил к бухте Русской. В каюту капитана заглянул радист, подал ему радиограмму.
Тот, пробежав ее глазами, непонимающе уставился на радиста:
— Ты ничего не перепутал? Запроси еще, на всякий случай. Пусть подтвердят! Не может такого быть…
Вскоре радист снова постучался в каюту.
— Все правильно: «Срочно вернуться колхоз».
— С ума они спятили, — проворчал капитан и, накинув на плечи тулуп, поднялся по крутому трапу на мостик.
Тревожные мысли зашевелились в голове. Такого еще никогда не было, чтобы возвращали судно. Что же могло стрястись? Можно ведь связаться по радиотелефону…
— Разворачивайся! — скомандовал вахтенному штурману.
— Куда? — не понял тот.
— Назад, домой, — уточнил Малякин.
Вахтенный уставился на него недоумевающе.
— Ну чего засмотрелся, как на девку писаную! — раздосадованный загадочной телеграммой, проворчал капитан. — Говорят тебе разворачивай, значит, так надо.
Пришвартовавшись у колхозного пирса, сразу направился в диспетчерскую. Только открыл дверь, как ему выпалили:
— Давай скорей в обком!
Не переодеваясь, подался в город.
В обкоме его принял первый секретарь Михаил Анатольевич Орлов, вручил телеграмму: Малякина приглашали на сессию Верховного Совета.
Капитан недоумевающе посмотрел на секретаря.
— Осталось… два дня. Обычно предупреждали чуть ли не за месяц? А так что же…
Стал прикидывать, успеет ли. До 1957 года через Охотское море напрямую ни один самолет «перепрыгнуть» не решался. Летали в обход, вдоль берега.
И пока доберешься до Хабаровска, сколько всяких каверз может подстроить капризная дальневосточная погодка!
Но секретаря обкома погода, как видно, не беспокоила.
— Сессия это необычная, юбилейная — по случаю 40-летия Советской власти. К восьми утра надо быть в аэропорту. Помедлив, добавил: — Мы тут билет тебе на оперу заказали. На завтра, на вечер… «Пиковая дама» в Большом театре будет идти. Как на это смотришь?
Большая рука капитана, подозревавшего во всей этой истории какой-то розыгрыш, потянулась к затылку. Он только хотел отшутиться, но Михаил Анатольевич перебил его:
— Поймешь все завтра. Только смотри на оперу не опоздай, — подмигнул он ему, прощаясь.
Утром, еще не доехав до аэропорта, он увидел ТУ-104. Лайнер смотрелся на летном поле огромной птицей, а местные ЛИ-2 казались по сравнению с ним стайкой птенчиков.
«Вот оно в чем дело? — начал догадываться капитан, вспомнив загадочный разговор в обкоме. — Но откуда он взялся, этот ТУ? Трасса ведь проложена только до Хабаровска».
В аэропорту его окружили журналисты, защелкали фотоаппаратами, застрекотали кинокамерами. Перед взлетом, прямо у трапа лайнера, состоялся митинг.
На борту ТУ-104 оказался только он и журналисты. Это был пробный рейс. Из Москвы до Петропавловска-Камчатского прокладывался самый длинный в мире воздушный путь…
* * *
Когда Малякин попросил правление освободить его от обязанностей капитана «Воросмы», многих это очень удивило. Как же так? За три с лишним десятка лет работы Малякина в колхозе все привыкли к тому, что он и рыболовный флот Камчатки — это что-то целое, неразделимое.
Пошли догадки: «Чего это вдруг Малякин? Вроде и на пенсию не вышел, и дела на судне неплохо идут, а он — на берег?»
— Стоять на мостике, командовать еще смог бы, — объяснил он на правлении. — А я, — вы же знаете, — работать привык…
Уж что-что, а это все в колхозе знали — для Малякина не было никогда различия — где работа капитана, а где рулевого, матроса. При выборке трала или невода самое тяжелое дело брал на себя.
— А сейчас, как все, уже не смогу. Силенка на убыль пошла. А раз так, считаю, хватит мне торчать на мостике. Может, со мной рядом в ком-то из штурманов талант рыбацкий зарыт, наружу рвется, да я мешаю. Так и веру в себя потеряет. Вот я и решил: раньше уйду, скорее на моем месте новый командир созреет.
Попросил Иван Игнатьевич в одном уважить — дать ему катер.
— Буду хоть рядом с рыбаками. С морем-то порывать сразу боязно. И больно, — признался он.
Дел у Ивана Игнатьевича на берегу нашлось, как говорится, под завязку. Коммунисты самой крупной цеховой парторганизации колхоза, куда входит штурманский состав, рыбаки палубных команд, работники конторы — всего 70 членов партии, — избрали его своим секретарем. А на очередной партийной конференции он был избран членом бюро городского комитета партии.
В то самое время, когда всем казалось, что Малякин навсегда сошел с большой рыбацкой арены, и захватила его цепко идея, которую он вынашивал много лет и которую вначале приняли чуть ли не за чудачество. Еще в начале пятидесятых годов вместе с линейным механиком моторно-рыболовной станции Василием Алексеевичем Соловьевым, человеком творческой жилки, мечтал Малякин механизировать выметку ярусов. И они уже в то время работали над созданием ярусомета, который бы избавил ловцов от трудоемкой ручной работы, ускорил сам процесс постановки переметов, обезопасил труд промысловиков. Но пришел на смену ярусному лову новый, прогрессивный для того времени метод промысла — донными неводами, или снюрреводами, и нужда в таком ярусомете вроде отпала сама по себе.
И вот, спустя полтора десятка лет, Малякин снова решил вернуться к своей давней затее. И это в то время, когда объединенный колхоз имени Ленина обзавелся современным флотом: средними и большими морозильными траулерами, стал самым мощным колхозом в стране!
— Чего это ему пришло в голову хвататься за фалды технического прогресса и тянуть его назад, в безвозвратное прошлое, к… крючкам? — недоуменно пожимали плечами те, кто привык видеть в Малякине новатора, человека, поражавшего многие годы способностью поторапливать время, цепко держаться на его гребне.
Надо было обладать поистине малякинской натурой, убежденностью в правоте задуманного, чтобы вот так грести изо всех сил против кажущегося естественного течения жизни. Работая над механизированным способом ярусного лова, Иван Игнатьевич все чаще заглядывал в Камчатское отделение ТИНРО, искал ответы на волнующие его вопросы у ученых и находил поддержку со стороны непреклонного приверженца ярусного лова кандидата биологических наук И. А. Полутова. Заместитель директора ТИНРО по научной части И. И. Лагунов посвящал Ивана Игнатьевича в новинки зарубежного ярусного промысла, переводил для него статьи крупных специалистов в этой области.
Как-то Малякин заглянул в редакцию и сообщил мне доверительно:
— Направил свою конструкцию механизированного способа выметки яруса в Госкомитет по делам изобретений и открытий. Двенадцать километров за час можно выметывать! И почти никакой ручной работы.
Я потянулся к блокноту.
— Не спеши, — предупредил он. — Не забегай четверг поперед пятницы. Испытать еще надо в деле.
— На чем? Надо же судно для этого, команда?!
— Захочешь ухи похлебать, найдешь и ложку, — ответил загадкой.
* * *
Перед самой весной Малякин снова зашел в редакцию. Неспешно, интригующе развернул и положил передо мной на стол лист бумаги. Сам сел рядом, стиснул большим и указательным пальцами подбородок и притаился выжидательно: что, мол, на это скажешь?
Бросился в глаза заголовок: «Расчет экономической эффективности использования РС-300 постройки ГДР на ярусном лове в Авачинском заливе в период с мая по сентябрь». Пробегаю статьи расходов на орудия лова, топливо, наживу, питание экипажа, дооборудование и амортизацию судна, оплату команде. А где же главное, во имя чего и закручено все это?
То ли мое лицо не выразило никакого энтузиазма, когда читал, то ли что-то насторожило Малякина, но он нетерпеливо заерзал на стуле, нахмурился. И сразу же потянулся за листком.
— Теперь-то хоть ясно тебе?
Я не находил, что ответить. Успел уже привыкнуть к другим измерениям. Всосались в мозг, в кровь иные, дьявол бы их побрал, цифры, более внушительные. Раз малый рыболовный сейнер — кладешь в среднем четыре-пять тысяч центнеров за путину. Океанский сейнер — кидай на худой конец двадцать тысяч центнеров. А тут… такой вылов?!
— Не слишком ли маловато? — выдавил я из себя так, будто провинился в чем и теперь пытался оправдаться. — И потом…
— Что потом? — перебил Иван Игнатьевич недобро, задетый за живое моим робким «не слишком ли маловато?».
— Большой пароход и… крючки?! Не укладывается как-то в голове. Непривычные, несовместимые понятия.
— Думал, вам, газетчикам, планы не так глаза запорашивают, А вы туда же, — проговорил Иван Игнатьевич осуждающе и в то же время сочувствующе. — Пароход, видишь ли, большой. Жалко стало. А знаешь хоть, какие пароходы под ярусный лов японцы приспосабливают? Восемьсотсильные. И посылают их в дальние экспедиции — семь-восемь суток хода в один конец. Что они, по-твоему, совсем безмозглые, что ли, капиталисты? Ясное дело, выгоду имеют.
— Так ведь на плане, как на оси, вся жизнь наша держится, Игнатьевич.
— Сейчас держится, — поправил Малякин. — А завтра как? Через десять, через пятьдесят лет? Или считаешь, что наши дети, внуки, правнуки воздухом питаться станут?
— Не понимаю, какая тут логическая связь?
— Обыкновенная. Крючки рыбу отбирают. Мелочь всякая не возьмется. И среда не губится. Нынешние тралы и снюрреводы, видал, какие ловучие. Надолго ли хватит рыбы при такой рыбалке? И потом, не все рыбные места для трала доступны. По подводным скалам он не ходок — враз в клочья, И в расщелинах между скалами его не протащить. А там как раз треска жирует. Где течение посильней, там и ей любо. Только крючками и можно достать рыбу в таких местах. Уразумел теперь, какая связь? — спросил Малякин.
— Пытаюсь, — ответил я. — Но…
— Не спеши, — перебил он. — Это еще не все. О рыболовных зонах поговаривать всерьез стали. Слыхал небось? Не здорово потом по всему океану разбежишься. Надо думать сейчас, как у своих берегов запасы не подорвать. Вот тебе опять логическая связь… Рыба тоже самая ходовая идет на крючок: треска, палтус, угольная, окунь. От такого добра носы ворочаем, будто его так уж у нас много.
— Значит, можно бронировать место на судне и готовиться в командировку?
— Рано в колокола звонить. Когда время подойдет — позову.
После этого я с Малякиным виделся урывками. Он весь был в заботах. Подбирал команду, устанавливал лебедку для выборки ярусов. Колхоз приобрел новые ярусы. Надо было готовить насадку, знакомить команду с технологией промысла. Уговорил нескольких бывалых тресколовов пойти с ним, тряхнуть стариной.
Наконец вышел в море. Условия ему продиктовали жесткие: «Поработайте месяц, а там видно будет. Пойдет дело — продолжите, а нет… посмотрим».
Чуть ли не каждый день я звонил в диспетчерскую колхоза. И каждый раз слышал одно и то же: «Пока на лову. Ничего утешительного». Иногда сообщения диспетчера были тревожными: «Нерабочая погода. Отстаивается в бухте».
Стремительно истекал месяц, а обнадеживающих вестей от Малякина не было. Окунь брался неплохо. Хуже — палтус. И совсем мало на крючках трески. Что могло произойти за эти годы? Покинула треска места обитания? Отпугнул ее мощный флот или иссякли запасы?
Малякин остался верен уговору — привел без задержки сейнер «Маяк» к колхозному причалу.
А потом состоялось заседание правления колхоза, которое для Малякина превратилось в мучительную пытку. На заседание прибыли представители облрыбакколхозсоюза, промразведки. Позицию Камчатского отделения ТИНРО прибыл отстаивать старейший на Камчатке ученый — специалист по треске — Иннокентий Александрович Полутов. На правление была приглашена и команда в полном составе.
Это был тот случай, когда не нужно было объяснять, зачем сюда, в этот кабинет, собралось столько людей. Кажется, сама атмосфера в нем была пропитана пока никем еще не высказанным вслух: «Почему не получилось? Как поступать дальше?»
Незавидная доля продиктовать условия этого «дальше» выпала председателю колхоза Сергею Ивановичу Новоселову.
— С обстановкой, надеюсь, все знакомы, — сказал Сергей Иванович. — Отведенное для эксперимента время вышло. Надежды, какие мы возлагали на него, пока не оправдались. Пока… Вот и хотелось бы узнать мнение на этот счет и членов правления, и всех присутствующих на заседании. Только прошу учитывать одно важное обстоятельство. Рыбаки-колхозники, как известно, получают зарплату от рыбьего хвоста. Иными словами, сколько поймают рыбы, столько и получат. Как видите, колхоз не заинтересован в бесплодном использовании океанского сейнера. Каждое судно должно давать доход. Продолжать эксперимент — это значит, кроме всего прочего, перевести экипаж на гарантийную оплату. А это — исключается. Отсюда и прошу исходить, высказывая свои соображения.
В кабинете повисла тишина. И члены правления, и приглашенные на заседание представители разных организаций, склонив головы, сосредоточенно раздумывали — с чего начать разговор. За столом сидел и виновник этого события — Иван Игнатьевич Малякин.
— Разрешите! — поднялся кандидат биологических наук Иннокентий Александрович Полутов. — Что касается первого вопроса: почему не ловилась треска, здесь видятся мне объективные причины. Они отражены в акте комиссии по испытанию усовершенствованной схемы ярусного лова трески, разработанной Иваном Игнатьевичем. Под этим документом значится и моя, кстати, подпись.
Так вот, на мой взгляд, эти объективные причины кроются в том, что температурный режим воды нынче оказался не совсем благоприятным для подхода трески. Я проанализировал время ее появления в Авачинской губе начиная с тридцатых годов и припоминаю не один случай, когда она подходила с большим опозданием. Вероятнее всего, судя по температурному режиму, запаздывает треска и теперь. Отсюда вывод — необходимо продолжить эксперимент. Это снимает вопрос, который стоит перед нами.
Что касается самого шага, предпринятого Иваном Игнатьевичем, он заслуживает всяческой поддержки. Мы слишком долго и много говорили о необходимости внедрения ярусного лова. А это — уже действие. И тем похвальнее оно, что взялся за забытый вид промысла не новичок, а опытный тресколов.
Хочу обратить внимание всех и на своевременность этого шага. Вы на себе с каждым годом острее и острее ощущаете усложнившуюся обстановку с добычей пищевой рыбы. О достоинствах устройства для выметки ярусов распространяться особо не буду. Считаю малякинское устройство наиболее практичным и простым в изготовлении. И в заключение: снова прошу правление колхоза, присутствующих здесь представителей облрыбакколхозсоюза и Камчатрыбпрома изыскать возможность для продолжения эксперимента.
Представитель промразведки Камчатрыбпрома нажимал на статистику, стараясь произвести впечатление незнакомыми для многих цифрами.
— Как это ни парадоксально звучит, но при нынешнем развитом промысловом флоте тринадцать процентов мировой добычи падает на крючковый лов. Тринадцать процентов! — повторил многозначительно. — И доля его, с учетом промысловой обстановки в мировом океане, будет возрастать.
Цифра действительно произвела впечатление. На выступающего покосились недоверчиво. И это не ускользнуло от его внимания.
—p Ничего в этом нет удивительного, — продолжил выступающий. — Скажем, добыча тунца возможна только крючками. В отдельных странах созданы целые тунцеловные флотилии. Создаются они и у нас. Не исключен в перспективе и промысел в широких масштабах акул, других, пока не известных нам, пород рыб. Опять же крючками. И отсюда позиция промразведки: надо продолжать начатое дело. Мы со своей стороны готовы оказать любое содействие для развития ярусного лова.
— Какое, например, содействие? — заинтересованно спросил Новоселов.
В последней фразе промразведчика он уловил что-то обнадеживающее, реальный выход из затруднительного положения.
— Ну, скажем, можем выделить поисковое судно. Организовать поиск скопления трески для команды Малякина.
— Это хорошо-о-о, — протянул неопределенно Новоселов. — Но поиск, как я уже отмечал вначале, сейчас не самое главное. Расходы на оплату команды могла бы взять промысловая разведка? Или Камчатрыбпром?
Выступающий развел руками:
— Это уже, сами понимаете, выходит за пределы наших возможностей.
— А в этом и вся закавыка, — разочарованно вздохнул Новоселов. — Мы готовы пойти на любые жертвы, вплоть до того, что перебросим плановую нагрузку с «Маяка» на другие суда колхоза. Но кто сможет платить команде? Помогите решить нам эту задачу. Вот они сидят перед вами, — кивнул он на рыбаков «Маяка?». — Им нужна гарантия в оплате. Минимум по два оклада на каждого. Только это может компенсировать как-то то, что они могли бы заработать за путину. Вот в чем дело!
И снова повис в тишине вопрос: «Как поступить дальше?»
— Может, послушаем команду, что скажет она? — заявил Новоселов.
Малякин, не поднимая головы, покосился в сторону сидящих рыбаков. «Кто, интересно, будет говорить? И что?»
Поднялся стармех «Маяка».
— Что я могу сказать, — начал он, ища взглядом поддержки у команды. — Уважаем мы Ивана Игнатьевича. Видели, как он переживал. Старались скорее освоить непривычное дело. А потом ропот начался в команде. Безнадежное это занятие. Может, когда-то и был смысл заниматься крючками, а сейчас я, например, не вижу в этом смысла. — Спохватившись, добавил: — Это не только мое мнение. Можете спросить любого.
Рыбаки, не поднимая голов, согласно кивали.
— Вот видите? — словно оправдывался стармех. — И потом, верно тут Сергей Иванович сказал — нас, колхозников, путина кормит. Проэкспериментируем, пока промысел сельди в Охотском море не закончится, а потом что?
Рыбаки ожили, задвигались, нестройно заговорили:
— Надо кошелек готовить на сельдь. А то придем к шапочному разбору. Полтора только месяца наших на сельди. И снимайся в порт.
И этот нестройный гомон, как тяжесть, клонил голову Малякина к столу.
— Другие будут соображения? Может, кто подскажет какой-то иной выход? — с еще не угасшей до конца надеждой спросил Новоселов. Он обращался ко всем и в то же время задерживал взгляд на каждом. В ответ — или неловкое молчание, или подергивание плечами: а что, мол, тут еще можно придумать?
— Мда-а… Все тут, кажется, ясно… — мрачно подытожил Новоселов. — Может, у тебя есть что, Игнатьевич?
Малякин грузно поднялся:
— Мне добавить ко всему, что тут сказано было, почти нечего. — Осевший глуховатый голос выдавал его внутреннее состояние. — Судно к сдаче я подготовил. Ну, а насчет того, что не ловилась треска… Считаю, или переместилась с прежних мест, где раньше ловил… или… Скорее, время не подошло для нее. Все.
— Будем тогда голосовать, — заявил Сергей Иванович,
Уткнувшись глазами в стол, члены правления медленно и тяжело, будто гири выжимали, поднимали руки. Поднял руку за прекращение эксперимента и Малякин.
…Мы пристроились у самой береговой кромки. Говорить ни о чем не хотелось. Иван Игнатьевич выбирал в песке плоские камушки и швырял их в воду. Резала блестками глаза застывшая в каменном мешке бухта. Вкрадчиво заполнял мысли шорох заигрывающей с песком легкой волны.
— А почему, Иван Игнатьевич, голосовал «за»? — не выдержав гнетущего молчания, спросил у Малякина.
— А какой смысл голосовать против? — удивленно посмотрел на меня. — И потом, партия так воспитывала всю жизнь. Шуми, доказывай, убеждай, дерись до… Я что, не родной, что ли, колхозу? Или он мне злая теща? На то она и есть коллективная воля, чтобы святой быть для всех. Иначе мы бы так наруководили колхозом, если бы каждый тянул в свою сторону. Потом… время, может, еще не приспело… не клюнул пока жареный петух…
Он в сердцах далеко зашвырнул камешек. И снова только шорох волн. На языке у меня зудело невысказанное: «Ну, а что теперь?»
Малякин сам ответил, словно догадался, о чем думаю.
— Пойду в ТИНРО — попрошусь на судно. Раз в колхозе нельзя…
Задумался.
— Может, время внуками заняться, а? Детей с этой рыбалкой не довелось видеть, так хоть с внуками потешусь. Мы свое сполна сделали. Теперь у молодежи пусть голова поболит, как и что дальше…
Тут же устыдился своей расслабленности. Скосился на меня изучающе и даже холодно. Я не сразу уловил причину такой резкой перемены. Вроде ничего такого, что могло бы его уязвить, не говорил. А под смуглой кожей на лице Игнатьевича уже зашевелились желваки, загустели брови на переносице, в обычные драчливые складки сбежались уголки глаз.
— Ну вот что, — заговорил, наконец, он. — Насчет этих… Ну, внуков… Ты это брось… Выкинь из головы.
— Фу ты, — не сдержался, вздохнул я облегченно.
Склонив голову на плечо, Малякин смотрел куда-то вдаль, кажется, даже не на хребты, зубчатой стеной возвышающиеся по ту сторону бухты, а сквозь них. Меня рядом будто и не было.
— Это еще мы посмотрим… — ответил он кому-то, а может, самому себе. И я услышал, как скрипнули голыши в его стиснутом кулаке.
А вскоре колхоз тепло провожал своего ветерана. Он, пенсионер, уезжал во Владивосток, где уже находились супруга, дети.
На следующий год, возвратившись из отпуска, я узнал: приезжал в Петропавловск Малякин. За… японскими ярусами. Он, оказывается, устроился в научно-исследовательский институт. На судне выходит в море, продолжает экспериментировать с ярусным ловом. Вот тебе и ушел на пенсию нянчить внуков!
Потом мне удалось побывать во Владивостоке. Перед возвращением домой через горсправку узнал, где живет Иван Игнатьевич. Помчался к нему. На скамеечке у подъезда судачили старушки.
— Малякина? Так он редко когда бывает дома, — ответила одна из них. — А вон, кстати, жена его пошла с внучкой.
Я догнал ее. Спросил про Ивана Игнатьевича.
— А-а, — махнула сокрушенно рукой его супруга. — Нет на его голову покоя. С крючками все возится. Сам себе мозги задурил, и людям на судне от него уже невмоготу. Загонял всех. И сейчас на судне. Выходить на лов готовятся.
Так и не довелось мне в тот раз увидеть Ивана Игнатьевича. А вскоре пришлось править, засылая в набор, некролог. На шестидесятом году успокоилось неугомонное сердце…
В семьдесят пятом году в «Камчатской правде» была опубликована статья о пробном ярусном лове. Промысел вел СРТМ — восьмисотсильный средний морозильный траулер — из управления тралового флота. Вспомнился разговор с Малякиным.
Как, наверное, порадовался бы Иван Игнатьевич, прочитав эту статью. И какой звонкой струной отозвались бы в его чуткой душе скупые строки обязательств рыбаков области на первый год десятой пятилетки: «Настойчивей внедрять ярусный лов — богатый резерв добычи ценной пищевой рыбы».
* * *
На колхозный пирс съезжались в это утро машины. Останавливались у прижавшегося бортом к стенке нового большого морозильного траулера — первенца крупного флота межколхозного производственного объединения.
Загипнотизировано смотрю на название судна, а губы машинально произносят бессмертные строки поэта о бессмертии:
Встречусь я с тобою — с пароходом.
Матросская столовая забита битком. На торжественный митинг, посвященный проводам в первый рейс «Ивана Малякина», прибыли руководители райкома партии, межколхозного производственного объединения, журналисты.
Мало какому экипажу, уходящему в рейс, доводилось слышать столько добрых напутственных слов. Но особой взволнованностью были наполнены они у человека, не один десяток лет работавшего плечом к плечу с Иваном Игнатьевичем, — у Сергея Ивановича Новоселова.
— Это имя святое для нашего большого колхозного коллектива. Для нас Иван Игнатьевич Малякин был человеком с большой буквы, настоящим коммунистом. Помните, за вами, за вашими делами, малякинцы, будет следить вся область.
Траулер покидает причал. Разворачивается и ложится на курс, каким свыше трех десятков лет выводил в океан разные рыболовные суда, от кавасаки до океанского сейнера, он, Игнатьевич.
В добрый путь, «Иван Малякин»!
* * *
А месяц спустя после ухода судна на промысел Камчатка узнала об учреждении областным комитетом партии, облисполкомом и облсовпрофом почетного диплома — имени Ивана Малякина. Этот диплом сейчас вручается в дни больших рыбацких праздников: в День рыбака, на традиционных областных слетах лучшим из лучших экипажам, победителям социалистического соревнования.
|