Наследник
Отец грузновато ходил по комнате. Противоречивые чувства боролись в нем в эти минуты. Чуяло его сердце — не вернется Миколка в родное гнездо. Вымахали крылья, простор им теперь подавай.
Иван Васильевич присел и стал рассматривать своего старшего. А может, ему так кажется? Может, от отчего дома, от родительских забот он пока силу берет и на ногах крепко держится? А оторвется от земли родной, с жизнью в упор схлестнется, и обмякнут крылья?
Николай, не подозревая, какие мысли тяготят отца, помогал Лиде укладывать вещи в чемоданы.
Сам бы еще куда ни шло. А то ж семьей обзавелся! Вот-вот и еще хлопот добавится. Взгляд Ивана Васильевича задержался на невестке. Пестрый халатик сидел на ней свободно и ладненько, совершенно скрадывая полноту. Умеют же нынче бабы красоту блюсти. Только когда родится ребенок, ладу не могут ему дать. Одному, не то што…
И тут же перевел взгляд на притихшую супругу. Она сидела, скрестив на коленях узловатые руки, и растерянно наблюдала за сборами детей. «Неужели и этот не вернется?» — спрашивали ее глаза.
Внезапно нахлынуло чувство нежности к жене. Хотелось встать, подойти к ней, погладить по голове. Да она ли, эта сникшая перед разлукой с сыном хрупкая женщина, смогла выкохать и поднять на ноги столько детей?
В памяти, как в туманном разрыве луч солнца, проглянуло далекое-далекое.
С двумя малолетками на руках, полуграмотная, беспомощная, подалась она с Кубани через всю Россию к своему Ивану. И добралась же, отыскала на огромной земле крохотный рыбацкий поселок Жупаново на берегу океана.
Только ненадолго поселилась радость в молодой семье Шевченко. Схоронили сначала одного ребенка, а вскоре не стало и второго. Не приняла их суровая земля. Безутешным было горе родителей.
Но прошло не так уж много времени, и в домик Ивана Васильевича и Веры Ивановны Шевченко вновь заглянуло солнце. У них родился сын Николай. Потом дочь… Потом на многие годы поселились в этом доме визг, писк и звонкий смех — не прекращающийся детский разноголосый гомон.
Четверо сыновей и столько же дочерей появилось в семействе судового механика колхозного рыболовного судна Ивана Васильевича Шевченко. Большинство пошли в отца — крепкие телом, широкой кости. А Николай больше на мать смахивал: худощавый, хрупкий. Да и голос приглушенный, мягкий. Иван Васильевич побаивался — хилым выйдет парень. А он именно его прочил приспособить к своему делу, передать ему по наследству морскую профессию.
Еще в начале тридцатых годов служил Иван на флоте. Коренастый, весь как налитой, с места, кажется, не сдвинешь, он по всем статьям подходил для подводника. Определили его на подводной лодке в мотористы. Здесь он и изучил двигатели. После службы на Тихом океане решил тут же и остаться. Понятно, как обрадовались в рыболовецкой артели «Красный партизан», расположенной рядом с Жупановским рыбокомбинатом, старшине первой статьи. Классный специалист — таких в то время на всем побережье чуть не по пальцам можно было пересчитать, Его сразу же назначили судовым механиком. На кавасаки.
С тех пор и не расставался он с морем. Подрастал его Миколка, и батька исподволь поворачивал его, как говорится, лицом к морю, к рыбе. Еще школьником тот был, а Иван Васильевич нет-нет да и прихватит его с собой на денек на промысел. Дома, конечно, рев. Меньшие сорванцы туда же. Как же, Колька в море, а их не берут! Будто это на велосипеде по поселку прокатиться.
После Иван Васильевич даже пожалел, что переусердствовал в своем тайном желании, рановато окунул душу сына в морскую купель, заразил ее морем. Пропала у него тяга к учебе. Семь классов закончил и не мог дождаться, когда семнадцать стукнет, чтобы можно было на свои хлеба переходить. Хоть и большая семья у Ивана Васильевича, трудновато приходилось; может, радоваться надо было — еще один кормилец в доме прибавился, только какому родителю не хочется, чтобы дети учились, в люди выходили. Готовы на хлебе да на рыбе ради этого перебиваться. А тут еще мать: «Хватит мне того, что тебя всю жизнь с моря жду, и чуть ветер засвежеет, сердце ныть начинает. Не пущу детей».
Но было уже поздно. Ушел Николай рыбаком к отцу на малый сейнер. В свободное время спускался в отцовское хозяйство — машинное отделение, к технике приноравливался. Иван Васильевич с сыном уже обговорили, и на правлении артели все за это были — после путины пойдет Николай учиться за счет артели на курсы мотористов. Да осечка вышла.
Моторно-рыболовная станция стала сворачиваться, Колхозы объединялись. Были разговоры и «Красный партизан» туда же влить, в объединенный. Да не совсем сподручно: далековато он расположен, считай, полные сутки надо шлепать по открытому океану на сейнерке до Авачинской губы. Сохранить же свою самостоятельность без моторно-рыболовной станции «Красный партизан» не мог. Слабоватый был. Ни рабочей силы, ни техники, ни ремонтной базы.
Так и отжил колхоз. Все передали Жупановскому рыбокомбинату.
Перешли работать на комбинатовские рыболовные суда и Иван Васильевич с сыном. Здесь уже закончил Николай курсы мотористов. А спустя несколько лет послали его учиться на штурмана. Вернулся из Петропавловска — стал плавать помощником капитана на малом сейнере. В эти-то, шестидесятые, годы и начали выпархивать один за другим из родительского гнезда повзрослевшие дети.
Все парни помешались на технике. Федор стал работать на кране в Петропавловском морском порту. Хоть с опозданием, но взялся за ум. Пошел учиться в вечернюю школу. Десятилетку закончил, в техникум подался. Владимир — шофер первого класса. Правда, потянуло и его в море — плавать матросом на большом морозильном траулере. Но это временно. Все его мысли в автодорожном техникуме. Александр выбрал себе профессию, как говорят в семье Шевченко, почище, поинтеллигентней. Хабаровский радиотехнический техникум закончил. В Петропавловской телестудии практику проходил. Две дочки замуж вышли. Предпоследняя — в медицинское училище поступила. Остались дома Николай да самая младшенькая — семиклассница. Опустел дом. А теперь вот и Николай покидает родное гнездо. Производство на комбинате сворачивается. Часть судов передали другим камчатским предприятиям, продали колхозам. Нет смысла оставаться.
Правда, планы у Николая были неопределенные. Пока он собирался в отпуск, на материк. Побывает у родных Лиды на Кубани. Возможно, она там и останется. До родов. Николай же вернется в Петропавловск, попробует устроиться в колхоз в Сероглазке. Заодно присмотрит работу и для Лиды. В Жупаново она попала после окончания фармацевтического института. Тут они и нашли друг друга.
«Погодили бы, не трогались пока с места, — думал Иван Васильевич, наблюдая за детьми. — Тут хоть бы за ребенком доглядели. Намаетесь еще сами. Неизвестно, как там будет у Миколы с работой».
Но вместе с беспокойством, нежеланием расставаться с сыном в старике говорило и другое чувство, которое он не осмелился бы выразить вслух, да еще при матери. Втайне он гордился таким решением сына. Нечего ему закисать на увядающем предприятии. Держать его при себе — крылья подрезать. Вот только упрямый он — не принимает отцовской помощи и советов. Сколько раз пробовал заговаривать с ним на эту тему. Ты, мол, Микола, не в чужой колхоз идешь. Он, считай, и нам родня. Одна была у нас моторно-рыболовная станция. Как мать для всех артелей. И не наша вина, что оказались отрезанным ломтем.
— Думаешь, мало денежек, заработанных мной да тобой, пошло на то, чтобы Сероглазка силу набрала? По тридцать процентов от выловленной рыбы каждый колхоз отчислял моторно-рыболовной станции за флот да за ремонт. А на эти деньги новые суда покупались, судоремонтная база расширялась.
Так что не гостем туда идешь. Да и люди там все свои. Михаило Старицын должен помнить меня. Часто к нам наведывался, когда директором станции был. Блинов, Самойлов, Тингайкин — вместе же в люди выводили артели. Зайди к ним, скажи, так, мол, и так, Шевченка я сын, Ивана Васильевича. Или к Володьке Башкирову. Его и ты знаешь, он моим капитаном, помнишь, был. По газетам видно — в передовых у них ходит.
Но на все эти доводы у Николая был один ответ:
— Ни к кому из начальства я не пойду, в родственники навязываться не стану. Разве только к Володьке… Он такой же рыбак, как я.
Иван Васильевич злился, но сын был непреклонен. Вот и сейчас старик думал, с какой стороны вернуться к старым разговорам. Встал, снова беспокойно зашагал по комнате.
С тех пор как он пошел на пенсию, с ним стало происходить непонятное.
— У меня все не так, как у людей, — говорил он.
И у него действительно все получалось не так. Как только он оставлял работу и сидел дома, начинал худеть, пропадал аппетит, по всякому поводу нервничал. Но как только на месяц — два уходил поработать в море, снова набирал полноту, становился спокойнее. Дома над ним подшучивали: «Отец набрал свою морскую форму». Сейчас старик был как раз в такой форме — летом на катере довелось походить. Отсюда и грузноватая походка, половицы поскрипывают. Прокашлявшись в руку, Иван Васильевич все-таки не выдер-жал:
— Не хочешь сам напоминать, может, Микола, черкануть мне Михаиле Константиновичу писульку?
— Тогда я совсем не пойду в колхоз, — ответил Николай.
— Дурный, я ж ни о чем просить не буду. Так просто, промежду прочим.
— И промежду прочим не надо.
— А, чтоб тебе! Я ж как лучше хочу.— Старик больше не проронил ни слова.
…Дальше Петропавловска Николай с Лидой не улетели. Все пошло через пень-колоду. Лиду пришлось положить в больницу. А сам, раз уж так вышло, чтобы зря не тратить время, попытался устроиться в колхоз. Попасть в него, как оказалось, не так-то просто. Кадры здесь стабильные. Только на большие морозильные траулеры берут новых. Но у Николая диплом не тот, ему можно только на малом работать.
У отдела кадров в колхозе с утра до вечера отирается разный люд. В основном, морской. Все рассчитывают на удачу. Но рассчитывать могут только те, у кого с трудовой биографией все в порядке: не летун трудкнижка не замарана. На заседании правления каждому, подавшему заявление, приходится рассказывать кто он и что он, почему в артель решил поступать. И если есть какие спотычки в жизни, вступающий тут же исповедуется: как думает исправляться. Таким образом, уже при приеме завтрашний член артели дает своеобразную клятву.
Николай пришел к капитану флота Ефиму Исаевичу Бейраку вместе с Владимиром Башкировым.
— Можете подписывать заявление не задумываясь, — сказал Башкиров. — И Николая, я знаю, и с отцом его работал.
Владимир Башкиров в последние годы стал одним из передовых капитанов на малом колхозном флоте. Тихий, сдержанный, добросовестный, с хозяйственной стрункой. В своей команде ведет себя так, что совершенно не чувствуется того барьера, который часто разделяет руководителя и рядовых.
Долгое время Башкиров ходил по выловам в золотой серединке. Иногда вторым или третьим по результатам заканчивал путину. А в девятой пятилетке рванул. То ли силу почувствовал, то ли пришла такая пора, когда накопленный за годы опыт должен находить выход. И многие почины в колхозе стали от башкировского экипажа исходить.
И еще одна хорошая черточка у Башкирова — прямолинейность. Вот уж кого бог лишил хитрости, способности подстраиваться к обстановке. Он не станет осторожно взвешивать слова, прежде чем их произнести: а не обернутся ли они против меня? Говорит все, что думает. А нравится тебе это или не нравится — это уж твое дело. Поэтому все в колхозе знают: Башкиров ходы конем делать не умеет. Чего греха таить, не всегда за прямоту спасибо говорят. Часто влетало за нее и Башкирову.
— Могу Шевченко к себе помощником взять, — сказал он капитану флота.
Перед началом заседания правления в коридорах конторы не протолкнуться. Вызывают по одному. Дошла очередь и до Шевченко. Как-то получилось так, что Старицын прослушал, когда он рассказывал свою биографию. Чем-то отвлекся в это время. А члены правления уже интересовались, как у него с жильем, с пропиской. Вот тут-то и вышла загвоздка.
— Пока снял частную комнату, — ответил парень. — С пропиской улажу.
Вслушался в то, что он говорит, теперь уже и председатель.
— Семейный? Дети есть? — спросил он. На смуглом лице парня обозначился румянец. Он потупил голову.
— Пока нет детей, но… Жена у меня в роддоме.
— Да, ситуация, — посочувствовал тот ему. Но тут же сказал: — Был бы холостяк, можно было бы принять: пока на судне или в общежитии перебился бы… А так, куда ж мы вас возьмем? Нет пока у нас жилья. Строим пятидесятиквартирный дом, но он будет готов лишь через полгода.
— Вы меня только примите в колхоз, а с жильем я сам решу. — В голосе Николая тревога и надежда.
Старицын не спешил с ответом. Проще было бы развести руками, как ему приходится делать на каждом правлении десятки раз, и со вздохом, выражающим искреннее сожаление, сказать: «Не можем, дорогой». Но, видно, этот парень чем-то пришелся председателю. Своей застенчивостью, что ли. Чувствовалось, не успел еще избаловаться. Обычно приходят в колхоз ребята бывалые, просоленные. Они ведут себя по-другому. Показывают независимость: вот такой, мол, я. Таким меня и принимайте. А нет — пароходов много.
И все-таки, не скрывая огорчения, Старицын вынужден был сказать и этому:
— Понимаете, не можем мы взять вас без прописки. Если пропишетесь, приходите. — В голосе председателя прозвучали такие интонации, словно он извинялся.
За последние годы завели в колхозе такой порядок. Приходит семейный человек, стараются дать ему по возможности сразу все, чтобы как якорем зацепился он за берег. А удобное жилье, да если еще рядом детсадик, школа, — самый надежный якорь для моряка. Ушел в море и не терзайся: как там дома? Нет у человека такого якоря — он временный в колхозе. Так уж лучше и этому сразу отказать, чем обещаниями тешить.
Председатель успокаивал себя, что поступил правильно, а душу червячок точил: нужного человека упустили.
И вдруг спустя месяц с лишним опять услышал на правлении знакомую фамилию — Шевченко. Поднял голову. Точно, тот самый! Члены правления тоже к нему все повернулись. Вот уж упрямец!
— Ведь мы уже с вами на прошлом правлении договорились, — начал было председатель. Но парень перебил его.
— Да, договорились, если пропишусь, — приходить. Вот я и прописался, и пришел.
Досталась же ему эта прописка. Полгорода обошел, пока нашел человека, который бы мог прописать его на своей жилплощади. К этому времени Лиду с ребенком из больницы выписали.
На этот раз все члены правления проголосовали за Шевченко. За одно только стремление попасть в колхоз нельзя было не принять. Направили помощником капитана к Башкирову.
Путина для малого флота подходила к концу. Башкировский экипаж давно и с планом годовым расквитался, и с обязательствами. Капитан засобирался в отпуск.
— Месячишко придется тебе самому поработать, — сказал он Шевченко. — Теперь уж не страшно. Впереди нас только два судна идут по вылову. Остальным уже не перегнать. Большой разрыв. Но марку все-таки старайся держать.
Николай предложение Башкирова остаться за него не принимал.
— Ты что меня под удар ставишь? Не присмотрелся же я еще как следует.
— Отвечать за все станешь — скорей присмотришься. В общем, на правлении я буду предлагать тебя. Справишься. По Жупанову знаю.
Жупановские условия промысла были совсем не такие. Там дно ровненькое — что пляж. А тут кругом одни задевы. Местные рыбаки приспособились. У каждого экипажа свой «огородик». Придет сюда другое судно, заметнет снюрревод, а вытащит только обрывки ваеров.
Но спорить было бесполезно. Да и за лето Николай уже успел освоить башкировские «огороды».
Вот в те дни и узнали в колхозе про подающего надежды молодого рыбака Николая Шевченко. В последний месяц путины он поймал рыбы больше всех — тысячу с лишним центнеров! А когда вернулся из отпуска Башкиров и суда вытащили на берег на зимний ремонт, Николаю сказали в правлении:
— Нянька тебе уже не нужна. В том, что самостоятельно можешь работать, убедились. Принимай судно готовь его к следующей путине.
Так стал Николай Шевченко капитаном малого сейнера № 1607, или, как принято сокращенно называть «семерки».
Как-то меня пригласили на традиционный вечер, посвященный окончанию малым сейнерным флотом путины. В колхозном Доме культуры, как всегда в таких случаях, все дышало праздником. Гремела музыка. В комнатах для репетиций шли последние приготовления к концерту. В нарядных толпах то и дело появлялся «Нептун» со свитой, и каждое его появление сопровождалось взрывами смеха.
Так вот, на этом вечере экипажам — победителям в юбилейном соревновании вручались ленинские вымпелы, подарки. И в числе лучших было названо имя Николая Шевченко — самого молодого в колхозе капитана.
Расторопный распорядитель вечера подошел к столу, за которым сидели рыбаки «семерки» и капитан с женой (кстати, нашлась в колхозе и для Лиды работа — заведующей аптекой, и квартиру выделили для семьи Шевченко в новом доме), и передал Николаю микрофон.
Все притихли, ожидая, что он скажет. Микрофон долго молчал. И наконец дождались:
— А что тут говорить? Старались, как могли. И вообще, в колхозе с таким именем плохо работать просто стыдно!
Поперхнулся микрофон и снова смолк, теперь на совсем.
И так бывает: в деле, посмотришь, человек горы ворочает, а рассказать об этом — будто язык отнялся.
И еще я в эту минуту подумал: вот бы сейчас сюда старого Шевченко. За один стол с сыном! Расчувствовался бы морской волк! Какой стал его Микола! Впрочем, так и должно быть. Родители повторяются в своих детях. Только дети живут в другое, лучшее время и, естественно, идут дальше.
|