Кто придет на смену

За спиной угасал рвущийся наружу из окон ресторана людской гвалт. Не спеша, словно вслушиваясь в собственные шаги, отсчитывали мы с Петром Носичем, старпомом с «Сероглазки», ступеньки уходящей вниз, к озеру, лестницы. В выведренной октябрьским морозцем насухо, до хруста, ночи каждый шаг отдавался гулко помогая утверждаться в мыслях или отметать их.

Не знаю, о чем думал Носич, но у меня из головы не выходил мимолетный разговор, который произошел несколько минут назад между ним и подвыпившим рыбаком. Тот навязчиво приставал к старпому, приглашая его в ресторан.

— Чувих затралили! Крали! — прищелкнув языком, многозначительно подмигивал он. — Могу удружить одну. И столик есть. Потолковать заодно надо кое о чем.

Носич морщился, но сдерживал себя от резкости. Свой брат рыбак. Пришел из рейса, размагнитился…

— Приходи на судно и потолкуем, а сейчас уволь. Некогда, друг, улетаю утром на материк. Бывай, — пытался поскорее отделаться он от парня.

— Минуточку, старпом! — удержал тот его. — Раз уж не вышло… Как думаешь, пойдет Пономарь в следующий рейс?

— А вот это ты у него лучше бы спросил, — догадавшись, о чем пойдет речь, нахмурился Носич.

— Нет, по честному? — не уловив перемены в лице старпома, продолжал тот. — Если пойдет, сам понимаешь, надо заранее рыхлить почву. Ты же слышал, наверное, про меня? Ветер не пинаю, вкалываю. Слышал, да?

— Приходилось…

— Ну вот, — подхватил парень. — Если что, замолви за меня Пономарю словечко.

— Ладно. Кончай базарить! — резко оборвал старпом. — Топай лучше к своим… кралям.

И тот сразу сник. Вздохнул.

— Иду. Сейчас иду. Только… если можно будет Владимирович?

В темной полировке стылого Култушного озера отражались светлячки телевизионной вышки. Она выглядела огромным деревом, свалившимся в воду с сопки Никольской и удерживающимся за нее лишь корневищем. Нахохлившись в своей задумчивости, вышагивал Носич. У него приметная походка — с правым креном. Аккуратно вылепленная русоволосая голова часто покоится на правом плече. Двигается он всегда как-то бочком, словно собирается таранить препятствие. И даже правую ногу выбрасывает несколько дальше: такое впечатление, что на нее падает вся нагрузка, а левая лишь выполняет какую-то вспомогательную функцию.

— Я бы таких принципиально не брал, — нарушаю тягостное молчание. — Скажем, на твоем вот месте.

— Почему? — настораживается Носич.

— А так… Пономарев — рыбак до мозга, — продолжаю рассуждать вслух. — Это — истина. Но почему в рейс только с ним? В остальных, выходит, парень не верит.

— В кого, например?

— Ну… хотя бы и в тебя. Разве нельзя допустить, что в рейс капитаном можешь уйти и ты? Это же элементарно. Сегодня — старпом, завтра — капитан. Как элементарно и то: когда-то же, кто-то должен сменить Анатолия Андреевича на мостике. И вообще, в отпуск может уйти, заболеть… Такое ты допускаешь?

— Предположим. И даже скажу больше. Анатолий Андреевич и правлению колхоза высказывал не раз свое мнение, и парткому. Замена у меня, мол, есть. Доверяю Носичу.

— Ну вот, тем более, — подхватил я. — Что же теперь, как крысы с тонущего корабля, все должны разбегаться. А этот… Узнает, небось не станет «кралю» предлагать напрокат, — не мог я избавиться от неприятного впечатления. — Как бы не промахнуться.

Носич приостановился. Склонив голову на плечо, какое-то время оценивающе рассматривал меня, раздумывал, стоит ли продолжать разговор. И, решившись, убежденно произнес:

— А может, он и прав?

— Не понимаю?

— А я вот понимаю… Как бы растолковать подоступнее… Капитана надо выбирать осмотрительно. Как жену, что ли. Чтобы прочно, надежно впереди все было. Прошибешься — проклянешь и себя, и море. Вы знаете, что такое вхолостую проболтаться полгода в океане? Это же крушение каких-то жизненных планов. А как изводятся люди, когда видят, что рядом, на таком же судне, такие же парни берут рыбу, а они, знай, пустыри тянут да тралы чинят. Раз так сходишь, другой — как после неудачной женитьбы, долго будешь присматриваться да выбирать, с кем пойти в море еще.

— Что, ты вот так же выбирал?

— Я? Гм, — неопределенно передернул плечами Носич. — У меня все немного не так вышло. Трудно сейчас сказать, я выбрал или меня. Но и обжигаться доводилось. А обжегся, раскусил: не всякий капитан — капитан.

Потянулся в карман за сигаретой, долго, как мне показалось, чиркал спичкой. К чему-то, видно, больному, не зарубцевавшемуся, прикоснулся этот разговор, и рана закровоточила.

— До сих пор не могу ответить самому себе: вычеркнуть тот случай, как самые черные дни в моей морской жизни, или, может, благодарить судьбу за то, что он не обошел меня.

Старпомом в тот раз на «Сероглазке» пошел Ляхов. Моряк бывалый — работал раньше капитаном в Приморье на транспортном судне. А Носич еще ходил в ту пору лишь в подающих надежду салагах — третьим штурманом. Но на рыбе Пономарев уже успел его обкатать. Острый оказался у него нюх на рыбу. В его вахту капитан все реже и реже заглядывал на мостик. А вот вахта Ляхова — изводила. Как он — так без рыбы. Одни зацепы и порывы. Анатолий Андреевич весь издергался, не знал, какое же принять решение. И нашел его. По этическим соображениям он, возможно, сделал и недозволенное — словно каленым железом прикоснулся к самолюбию старпома — взял и приставил к нему в опекуны молодого штурмана Петра Носича.

— После своей вахты еще полвахты будешь стоять с Ляховым, — без всяких предисловий заявил он штурману. — И в рот ему не заглядывай. Будь хозяином на мостике.

Ошарашенный неожиданным поворотом дела, молодой штурман пытался что-то промямлить насчет субординации, но от волнения совсем завяз на этом проклятом слове, к которому у него выработалась неприязнь, в основном из-за буквы «эр», которую так и не научился выговаривать. Выручил Пономарев.

— Мне работа прежде всего нужна, а не ваши субординации. — Вышел из-за стола, заходил по каюте — признак нервозности. — И за рыбу спрошу с тебя. На его вахте! — уточнил он. — Все, иди.

Нелепейшее положение, какого и придрать нельзя. С первого дня на судне ходовой мостик для Носича был тем местом, которое поглощало его целиком и полностью. Он входил сюда, как в храм, и все мелкие заботы, трудности судовой жизни оставались там, по ту сторону двери.

Сюда его тянуло постоянно, и пропадал он здесь почти безвылазно. После своих вахт Носича редко когда видели в каюте. Перекусив, снова торчал на мостике. С редкой ненасытностью впитывал в себя все премудрости рыбацкого ремесла.

А в ту ночь, после разговора в кабинете Пономарева, он впервые не мог зайти сюда. Заставлял себя, а ноги не шли. Долго в нерешительности топтался у двери и неизвестно сколько бы еще протоптался, если бы не подтолкнули шаги в коридоре: кто-то шел. И впервые Носич не ощутил праздника в душе в этом всегда священном для него месте на судне.

Кивком головы ответил на приветствие Носича Ляхов, буркнул что-то в ответ рулевой. И опять повисла тишина. Недружелюбием дохнула она на молодого штурмана, сознающего свое нелепейшее положение в этой обстановке.

Прошел к эхолоту. По знакомым очертаниям рельефа дна сориентировался — траулер выходит на банку. Где-то через пять минут надо ставить трал. Глянул на старпома. «Вроде и не чешется. Чего, спрашивается, ждет?»

— Может, пора? — разрядил он тишину.

Шевельнулась щетка усов на лице Ляхова.

— Рыбаку виднее, пора или не пора…

В первое мгновение этот укол «рыбаку виднее» вызвал у Носича участие к старпому и желание как-то оправдаться: «Да я-то тут при чем!» Но неожиданно захлестнуло, взъярило другое чувство. «Взрослый человек, чуть ли не в отцы мне годишься, а разыгрываешь из себя… Не в фантики же играть вышли мы в море — рыбу ловить». И, наверное, это чувство сняло мучительно испытываемую до этого неловкость, придало твердость голосу.

— Давай сигнал готовности к постановке трала, — сказал рулевому и, повернувшись, впился глазами в ленту эхолота. На ней обозначились темные пятна — чуткий прибор прописывал скопления рыбы.

— Не улавливаю смысла, зачем мне здесь торчать если… — пропитанное все той же язвительностью прозвучало за спиной.

— Если вас не устраивает мое присутствие на вашей вахте, можете доложить капитану, — не дав Ляхову договорить, отозвался Носич.

— Не надо быть таким злым, мальчик. Ты же знаешь, что у меня пока нет другого выхода, кроме как выполнять волю капитана…

Сделал паузу.

— А в данной ситуации… волю младшего по рангу штурмана.

Шли дни, и ледок старпомовского недружелюбия, вроде, стал оттаивать. Судовые остряки уже не чесали языки в кают-компании по поводу его вахт, выискивали для себя новые мишени — рыбы вахта поднимала столько же, сколько и другие. Запахло перемирием и во взаимоотношениях между «верхом» и «низом»; — штурманской и траловой командами. Уж кому-кому, а парням, работающим на промысловой палубе, Ляхов успел так подпортить кровь, что они даже избегали с ним встречаться на судне. Доходило до того, что добытчики, изведенные подначками ребят из другой траловой вахты, измотанные бесконечными починками трала, иной раз, ставя его, не без злорадства накликивали мысленно неудачу Ляхову. И воображали, как утром он будет оправдываться перед кэпом. Опекунство Носича избавляло Ляхова от стычек с тралмастером, от пасмурных взглядов рыбаков-добытчиков и, самое главное, от неприятных объяснений с капитаном. При всей первоначальной неприязни к третьему штурману старпом решил смириться со своей новой ролью подшефного. Оставалось только выбрать нужный тон общения с хватким, на редкость везучим юнцом: и свое достоинство перед ним не уронить, и его не оттолкнуть. Этот тон определился сам по себе, при разделении функций. Он, Ляхов, отвечал только за чисто навигационную сторону дела, как более опытный штурман, а в обязанности Носича входило ловить рыбу. Такое разделение устраивало их обоих. Устраивало всех — дело не страдало. Даже тралмастер зачастил на ходовой мостик. Он расплывался в какой-то непривычной для Ляхова застенчивой улыбке, хитровато щурясь, просил:

— Страстишка появилась в последнее время к такой литературе, как промысловый журнал. Забавная книжка. Дозвольте отвести душу?

Бережно брал в руки захватанный от частого употребления журнал, в который вписывалось каждое траление, пробегал глазами цифры, обозначающие выловы рыбы своей вахтой и вахтой партнеров, удовлетворенно захлопывал его.

— Хорошо, стервец, пишет. Увлека-а-тельно! — лукаво стрелял глазами в Носича… Притворно вздыхал, разводил руками. — Дочитаю в другой раз, бежать нужно.

Как всегда, «Сероглазка» из того рейса вернулась с самым плотным, по сравнению с другими судами, выловом на сутки.

Анатолий Андреевич в следующий рейс не пошел. Капитаном утвердили Ляхова.

На этот раз «Сероглазка» отправилась в северную часть Берингова моря, к берегам Чукотки. И с первого дня команда остро ощутила, как не хватает на судне Пономарева. Рыбалка не ладилась. Траулер метался от одной группы судов к другой, ненадолго зацеплялся за мало-мальски подходящую банку, но и на ней не задерживался.

— Может, на других банках промысловая обстановка лучше. Надо искать, — оправдывал свои действия Ляхов.

Уже в сентябре в этот северный уголок моря пожаловали холода. Тралы рвались, и матросы, залатывая дыры на пронизывающем ветру, шмыгали простуженными носами, всласть перемывали косточки новому капитану. Томились по настоящему делу обработчики. Завод испытывал голод.

Чем дальше, тем хуже. Подбили «бабки» за месяц и совсем сникли — 159 рублей на пай. За такие деньги на берегу робу не стоит на себя напяливать.

В сплошную пытку превратились вахты для второго штурмана Петра Носича. Нет, Ляхов ни единым словом не напомнил о тех унизительных для него вахтах, но Носич всем существом чувствовал — в нем не угасла до конца и неприязнь к нему.

Капитан всегда появлялся на мостике во время вахты Носича. С озабоченной деловитостью следил за заходом судна на траление, за показаниями эхолотов. И так же деловито отдавал команды на постановку трала.

Штурман возражал, приводил доводы относительно жидких скоплений рыбы, предлагал свои варианты.

Капитан передергивал дюжими плечами, уклончиво отделывался загадочным: «посмотрим, посмотрим…»

Раздавались тревожные звонки. И трал уходил в холодную бездну. Вместе со штурманом и рулевым Ляхов перебирался в кормовую рубку. Опершись на поручень переходного мостика, задумчиво всматривался в то место за кормой, где вот-вот должен пружиняще разорвать плотную черноту стылого моря куток. Иногда он разрывал толщу воды и, лениво качнувшись на волне, начинал под скрип подъемной лебедки торпедой приближаться к корме траулера. Часто же куток так и не всплывал и появлялся лишь на слипе: обмякший, безжизненный, сопровождаемый хмурыми взглядами парней из траловой команды.

Стискивал зубы в такие минуты от досады Петр Носич. Непроизвольно с его губ срывалось: «Ну, говорил же ему… не надо здесь. И чего вмешивается». Но, кроме его самого и рулевого, никто не мог слышать этих всплесков раздражительности.

Конфликт вызрел, как вызревает изматывающий человека фурункул. Но Носич понимал: грызня комсостава — это разлад в команде. А это значит — рейс может пойти коту под хвост, рыбалка не получится. И изо всех сил крепился, сдерживал себя от взрыва.

В тот последний вечер «Сероглазка» возвращалась после перегруза в свой район промысла, к большой группе работающих в нем судов. Сквозь легкую пелену невесть откуда сорвавшегося первого снежка, тихого, робкого предвестника суровой северной зимы, пробивались матово-белые гирлянды огоньков больших морозильных траулеров.

— Давай сигнал «товсь»! — сказал вошедший на мостик капитан.

Носич недоуменно посмотрел на него.

— Еще не прописали даже рыбу под килем, — заметил на всякий случай. — Должны только еще выйти на нашу банку.

— Попробуем пощупать здесь! — тоном, не терпящим возражения, произнес капитан.

Не прошло и двадцати минут после постановки трала, как корпус судна пружиняще вздрогнул. «Зацеп!»

Носич метнул взгляд в Ляхова.

— Что я говорил?

Трал сохранить не удалось, оторвался.

Капитан уже успел покинуть мостик, когда сюда вошел тралмастер. Штурман стоял, прижавшись лбом к приятно холодящему стеклу. Его окликнули. Обернулся.

— Он? — с догадливой участливостью произнес тралмастер.

Носич ничего не ответил.

— Все ясно. Так мы и подумали. Мазила!

И тралмастер, смачно разрядившись, стрельнул дверью. Только он вышел — заглянул радист. Нерешительно потоптался.

— Тебе, Владимирович! — с ноткой сочувствия произнес он, протягивая радиограмму. «Мама тяжело больна. Вылетай», — прочел Носич.

Буквы бабочками замельтешили в глазах.

Радиограмму он отнес Ляхову вместе с рапортом — просил списать с судна…

— Отпуск у меня был длинный. Рассчитывал отойти в кругу семьи. Поразмыслить как следует на родной земле — в то ли жизненное море бросился. И такие мысли приходили в голову, — признается Петр Владимирович.

Месяца не прошло, получил телеграмму. «Договорился правлением. Утверждают старпомом. Вылетай. Пономарев».

И сразу занудило, потянуло на «Сероглазку». Чемодан в руки, обсушил губами не выплаканные глаза Веры, чмокнул сынишку — и в дорогу. От ляховской истории осталось лишь неприятное вос-поминание — он вскоре после рейса уехал совсем с Камчатки.

— И, как видите, вот эта хата мне стала родным домом, — обводя взглядом каюту, подытожил Носич, когда мы прибыли на «Сероглазку».

— А вообще, по-честному говоря, если отбросить все, что я рассказал вам, мне чертовски в жизни повезло. Одна случайная встреча в жизни и…

Клайпедскую мореходку Носич закончил с похвальной аттестацией: цепко учился, верховодил комсомолом группы. При распределении выбор был широким: почти все бассейны страны. Остановился на Камчатке. И под крылом самолета медленно, величественно поплыла Россия…

В Красноярске ИЛ-18 приземлился. Прохаживаясь до привокзальной площади, Петр разговорился с мужчиной, который тоже летел на Камчатку и оказался капитаном рыболовного судна.

— И какую же мореходку кончал? — поинтересовался капитан.

— Клайпедскую, - ответил Носич.

— Надо же, из одного, выходит, гнезда вылетели.

— Что? Вы тоже…

— Тоже… Только шестнадцать лет назад. Наверное. вот таким же точно был, — примерился капитан к Носичу. — А может, чуть помоложе. Сколько вам?

— Двадцать один.

— Ну, вот, точно. Почти таким же.

В маленьких глазах шевельнулись озорные горделивые живчики:

— Правда, в двадцать я уже капитаном стал. И сам же слегка смутился от этих слов. Круто перевел разговор:

— Штурман? Механик?

— Штурман.

— Куда направили?

— В распоряжение Камчатрыбпрома. Думаю по пасть на бэмээртэ.

— Вот о чем давай договоримся. Раз уж ты свой клайпедский, попробую перетащить к себе на судно Не возражаешь?

Это и был Пономарев.

В первый рейс на «Сероглазке» Носич ушел рулевым. Не проло и месяца, как на одной из вахт Пономарев напомнил: »С завтрашнего дня — в распоряжение Ростовцева!» Петр вопросительно посмотрел на капитана. С какой стати его, штурмана, в рыбзавод, разделывать рыбу? Но уточнять не стал.

— Выходи на резку! — бесстрастно сказал Вадим Петрович, старожил судна, перебывавший на «Сероглазке» в разных ролях, а в этом рейсе работающий рыбмастером.

И Носич, под добродушно-иронические реплики парней, особенно в минуты, когда ослабевал поток рыбы на ленте транспортера: «Эй, штурман, не сбиваться с курса!» или «Если так будешь ловить, как режешь, жены нас не примут», — полмесяца доводил до автоматизма движения, подставляя рыбины под ножи…

Не успел набить руку на резке, тот же Ростовцев перевел его на разделку рыбы. Потом на укладку, на выбивку брикетов из противней после заморозки. Наконец, на обвязку ящиков, подачу их на транспортер.

Как-то после вахты Ростовцев подошел к нему: «Хватит у нас. Забирают тебя в траловую команду».

Носича уже не раздражали такие переброски. Привык. И снова началось все сначала. Тралмастер заставил пройти на палубе целый курс науки.

Рейс уже подходил к концу, когда Петра пригласил к себе Пономарев.

— Теперь понятно, как достается рыбка? — спросил капитан у Носича.

— Не совсем. Понимаю только — много времени потерял, — откровенно признался Петр. — Все-таки я штурман. И мое место там, на мостике.

— Насчет потерь — не спешите с выводами. Еще пока неизвестно, сколько вы потеряли, а сколько нашли. Пока… Кто хоть раз побывал в их шкуре, — кивнул Анатолий Андреевич куда-то в сторону кормы, — ответственней чувствует себя на мостике. Знает, что значит оставлять людей без рыбы.

В следующий рейс Носич уже ушел на «Сероглазке» третьим штурманом. И не было дня, не было вахты в рейсе, когда бы к нему на мостик не заглядывал Пономарев. Наверное, ни одному штурману не влетало столько от него, как ему. Но когда Петра Носича принимали на судовом партийном собрании кандидатом в члены партии и спросили у коммуниста Пономарева, что он думает о нем, тот ответил: «Читайте мою рекомендацию. Там все сказано».

В предновогодье в колхозном Доме культуры отмечался необычный юбилей. Такого сроду на Камчатке не бывало. Заходишь в зал, и вот она, именинница, у всех на глазах. В глубине сцены на голубом, под цвет морской волны, заднике броско выведено: «Сероглазке» — 10 лет». В самом зале — тоже именинники, рыбаки колхозного первенца, траулера «Сероглазка». Это их приветствуют пионеры. Читаются посвященные им стихи, поются песни. Им вручаются грамоты представителями разных городских и областных организаций. И о сделанном ими, волнуясь, говорит председатель колхоза Сергей Иванович Новоселов:

— За десять лет экипажем выловлено около девяноста тысяч тонн рыбы. Общий доход достиг двадцати пяти миллионов рублей. А чистая прибыль составила 5 миллионов 346 тысяч. Переведем эти цифры прибылей в другую плоскость, нашу, житейскую. Столько средств расходовал наш колхоз на строительство квартала жилых многоквартирных домов в новом микрорайоне. Включая сюда и новую поликлинику, рассчитанную на прием пятисот человек в день. Только без учета внутреннего оборудования.

Я вдумывался в эти волшебные цифры, которые в устах мага — председателя колхоза — превращались в каменные громады домов на берегу бухты, в какие-то еще блага, и в моей памяти оживали картины изнурительных океанских вахт, тяжесть которых выпала на долю вот этих застенчиво притаившихся в зале парней с «Сероглазки».

Выступал на этом вечере и Пономарев. Вот уж кому было что рассказать о «Сероглазке»! Считай, как невесту взял ее далеко-далеко от дома, на верфи, в Николаеве, и провел через три океана в родной колхоз. И все десять лет не расставался с ней.

Только Пономарев и в иной обстановке, не такой волнующей, как сейчас, говорить не мастак, а тут и совсем с курса сбился. Водит глазами по залу, останавливается на тех, с кем больше всего довелось поработать на траулере, скупо, будто слов ему жалко, говорит о них. И на Носиче остановился:

— Вот он, с рулевого начинал на «Сероглазке». А теперь… В отпуск я ухожу. Капитаном остается Носич. Повернулся к Новоселову:

— Хватит ему, наверное, Сергей Иванович, в старпомах ходить, а? Навсегда пусть принимает судно…

…На «Сероглазку» Пономарев так и не вернулся. В межколхозное производственное объединение прибыли первые два больших морозильных траулера. Осваивать один из них предложили ему. В новой, десятой пятилетке в первый свой самостоятельный рейс увел в океан «Сероглазку» капитан Носич.