ДО и ПОСЛЕ ВВЕДЕНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЗОН

С.М. Коновалов пришел в ТИНРО в то время, когда рыболовный флот Советского Союза успешно, а временами и дерзко, осваивал, по существу, все зоны Мирового океана. Станислав Максимович на первых порах мало разбирался в морском театре исследований сырьевой базы рыбной промышленности. После окончания Дальневосточного университета он начал работать в Камчатском отделении ТИНРО по тихоокеанским лососям. с И. Б. Бирманом он ходил в море и собирал материалы для изучения дислокации лососевых стад в период морского нагула. Но долго в ТИНРО тогда С. М.Коновалов не задержался и после аспирантуры стал работать в Институте биологии моря Дальневосточного филиала АН СССР. Его кандидатская диссертация, опубликованная монографией, посвящена идентификации различных стад норки Камчатки. За эту великолепную работу его удостоили премии Ленинского комсомола. На мой взгляд, кандидатская диссертация С. М.Коновалова соответствовала уровню хорошей современной докторской диссертации. Благодаря этой работе Станислав Максимович сразу стал известен в научном мире. в Институте биологии моря он организовал отдел популяционной биологии лососей и одновременно был заместителем директора А. В. Жирмунского, ставшего позднее академиком.

Институт биологии моря был тогда совсем молодым. Вокруг отличного организатора А. В. Жирмунского сгруппировалось много талантливой молодежи, одним из представителей которой был и С. М.Коновалов. Сам А. В. Жирмунский работал неутомимо и настойчиво реализовывал свои идеи. Институт рос на глазах, затем Алексей Викторович основал журнал«Биология моря» и буквально пробил организацию под Владивостоком Дальневосточного морского заповедника. Не забывал он и научную работу, где также преуспел. Я почти с самого начала контактировал с Институтом биологии моря, входил в состав его Советов, в том числе по защите диссертаций, поэтому был в курсе тематики, содержания и уровня научных исследований. Всегда считал и считаю, что планка квалификационного уровня в среднем здесь с самого начала была высокой. в ТЦНРО, например, очень обижались, когда я говорил, что по грамотности тинровский старший научный сотрудник не выше академического мэнээса. Однако это было так и, кстати, мало что изменилось в данном смысле до сих пор.

Но меня всегда удивляла та легкость, а точнее — легковесность, с которой эта умная публика нередко судила о серьезных вещах. Их буквально заносило, когда разговор шел о рыбохозяйственной тематике. Они следовали правилу, по которому считалось, что уж в рыбном-то деле, как и в военном, и в политике, каждый обязательно спец. Поэтому еще неокрепший авторитет Института биологии моря быстро упал ив рыбных организациях и у партийных краевых властей. Болезненно на академический апломб реагировали и тинровцы. в Академии же ревниво относились и к авторитету ТИНРО, и к тому факту, что менее грамотные люди находились ближе к переднему краю дальневосточной жизни.

Из такой среды и пришел в ТИНРО молодой и самоуверенный директор. Он уже на первом собрании отозвался пренебрежительно о научном уровне работ ТИНРО, говорил об их рутинности и заземленности. Формулируя задачи по усилению исследований в биологических направлениях, Станислав Максимович подчеркивал особую важность популяционно-генетических работ. и тогда, и позднее он настойчиво проводил мысль о том, что будущее — за популяционной биологией. Почти сразу в ТИНРО была организована лаборатория генетики, заведовать которой директор пригласил Л. В.Богданова.

Реакция в ТИНРО на первые заявления С. М.Коновалова была такой, как будто в спокойную патриархальную гладь озера врезался болид. Кто-то обиделся, другие растерялись, и только немногие обрадовались. Два замдиректора — Н.С. Фадеев и В. В. Натаров не дерзко, но и недвусмысленно стали в оппозицию к новому директору, за глаза называли его«генофондом» и «фертом с портфелем». о кличках С. М.Коновалов, наверное, и не подозревал, но, не поддержав курс новой власти, оба замдиректора подписали себе приговор, хотя пока и оставались на своих местах. С. М.Коновалов уже тогда был сильной личностью, лидером от природы. Он не боялся любой оппозиции и мог смело идти один против всех, если был уверен в своей правоте.

В максималистских оценках уровня научных работ ТИНРО С. М.Коновалов, как это и бывает в таких случаях, был только частично прав. Рутинности действительно было много, такова судьба периферийной науки, да еще прикладной. Еще в 30-е годы жесткими и даже жестокими мерами тинровцев научили не заниматься вольнодумством, а работать сугубо на непосредственные нужды рыбной промышленности. Но в то же время нельзя было отбросить и тот задел, и те многолетние ряды наблюдений, которые были накоплены как в наших традиционных, так и в новых районах промысла.

В предыдущей главе я уже рассказывал о работах ТИНРО в океане. Не прекращались они и в наших морях. По всем традиционным объектам промысла уже велся регулярный мониторинг состояния их запасов. Во всех основных районах воспроизводства лососей ежегодно проводился учет подходивших на нерест производителей и скатившейся молоди, заполнения нерестилищ и другие исследования, необходимые для познания закономерностей динамики численности лососей и разработки прогнозов их вылова. Среди многих работ этого направления в первую очередь назову серию публикаций В. Я Леванидова, особенно его обобщающий труд по воспроизводству и динамике численности амурских лососей. Хорошую сводку по амурской горбуше подготовила работавшая с В. ЯЛеванидовым Р. И.Енютина.

Большой резонанс имели многолетние экосистемные исследования Ф. В.Крогиус и Е. М. Крохина по нерке, а точнее, по сообществу рыб озера Дальнего, где размножается одна из больших популяций этих лососей. с помощью математика В. Н.Меншуткина была построена модель пелагического сообщества озера, по которой можно было судить о наиболее значимых связях в экосистеме, при этом в ее динамике выявлены автоколебательные механизмы. Книга перечисленных авторов о кибернетическом моделировании сообщества рыб озера Дальнего имела большой успех и была удостоена Государственной премии. Попутно замечу, что и С. М.Коновалов, будучи студентом, проходил у Ф. В.Крогиус практику на озере Дальнем.

Лососевая тематика в ТИНРО из-за промысловой важности этих ценных рыб никогда не затухала, а в отделениях института всегда стояла на первом месте. Помимо перечисленных выше исследований по лососям довольно высокую планку имели также исследования А. И. Канидьева, С. П.Воловика, Ф. Н.Рухлова и особенно И. Б. Бирмана. Выше я упоминал о работах Иосифа Бенционовича по морскому периоду жизни лососей. Но, пожалуй, наиболее заметный след оставили его работы в области динамики численности этих и других пелагических рыб. в изменении численности различных видов рыб И. Б. Бирман и его коллеги, а среди них обязательно должен быть назван известный климатологи океанолог из камчатского Т ИНРО И. В. Давыдов, обнаружили цикличность, которая связывалась с периодическими изменениями климатических условий, атмосферной циркуляции и гидрологического режима. в некоторых случаях как будто просматривалась и опосредованная через климато-гидрологические условия связь численности лососей с 9-11-, 22-летней, а также вековой цикличностью в деятельности Солнца.

По динамике численности охотско-аянской популяции сельди отличный цикл исследований провел Б. В. Тюрнин. Он организовал ежегодные учеты откладываемой икры и нерестящихся производителей сельди. На многолетних рядах были выявлены 5-6- и 20-летняя цикличность в численности сельди. Б. В. Тюрнин убедительно показал, что формирование урожайности поколений сельди находится в большой зависимости от ледовой обстановки в период нереста. Борис Васильевич один из немногих ихтиологов, который обосновал необходимость дифференцированного подхода при установлении квоты вылова в зависимости от состояния численности популяции.

Результативными были исследования по морским млекопитающим и камчатскому крабу, правда, при этом не всегда можно было строго выделить вклад ТИНРО, так как исследования проводились совместно с ВНИРО. с Л. Г. Виноградовым удачно сотрудничал при изучении камчатского краба В. Е. Родин. Заслуживают упоминания их работы по популяционной структуре западнокамчатской популяции краба. в актив этих исследований должно быть отнесено и совершенствование принципов рационального использования ресурсов камчатского краба.

На регулярную основу в ТИНРО были поставлены исследования по тюленям. Появилось много публикаций по численности тюленей, методам ее оценки, воспроизводительной способности видов, обоснованию путей рационального использования ресурсов. Среди многих авторов назову Э. А. Тихомирова, А. М. Николаева и Г. А. Федосеева. Последний один из первых очень серьезно занялся изучением популяционного состава ледовых тюленей. Могу утверждать, что специалисты по морским млекопитающим тогда гораздо дальше по сравнению с ихтиологами продвинулись в популяционных исследованиях. Имея неплохой опыт предшественников, через некоторое время популяционные работы на примере котика эффективно продолжил А. Е. Кузин.

Удачные разработки по биологии многих промысловых объектов дальневосточных морей говорили о том, что не все так плохо в ТИНРО, как сначала показалось С. М. Коновалову. Прогресс был налицо, и в сравнении с предыдущими периодами можно сказать, что примерно с середины 60-х годов все большее внимание уделялось получению количественной информации, характеризующей запасы промысловых объектов и динамику их численности. с этого времени начался период внедрения в практику принципов регулирования рыболовства, что и выдвинуло в число важных научных проблем популяционные исследования и разработку параметров оптимального и рационального рыболовства. Можно также утверждать, что океанические исследования из-за их поискового характера уступали в этом отношении разработкам по нашим морям, которые вели главным образом отделения ТИНРО.

Вскоре С. М.Коновалов не только сумел разобраться в сути тинровских исследовательских дел, но стал некоторые работы своих новых сотрудников критиковать за... академизм. Понял он также, как мало делает академия для изучения природы наших морей. Повороту в представлениях Станислава Максимовича способствовало еще одно обстоятельство. Сначала в Дальрыбе его не признали. Там не любили теоретиков. Зато могли все простить безграмотному практику, который каждый день бывал в рыбных организациях и умел признаваться в ошибках науки. Начальником Дальрыбы тогда был Н.Т.Носов, не очень жаловавший науку. Глядя на главного начальника, поддакивали ему и многие другие пониже рангом руководители рыбной отрасли. Исключение составлял лишь заместитель Н.Т.Носова Б. Л. Блажко- не только вежливый, но и разумный человек.

А хлопот Минрыбхозу С. М.Коновалов с самого начала доставил много. Он подсчитал, что на Дальнем Востоке, дающем более 40 % союзной добычи рыбы, задействована только десятая часть научного потенциала Министерства и выделяемых на науку финансов, финансирование же науки шло за счет соответствующих отчислений рыбопромысловых организаций. Получалось, что Дальневосточной регион кормил не только многочисленную столичную публику (при этом она вела себя надменно), но частично и периферийные западные рыбохозяйственные учреждения. Но Станислав Максимович не был бы Коноваловым, если бы ограничился только такой констатацией, хотя московская бюрократия раздраженно ежилась и от этого. Непродуманной и безграмотной он назвал всю политику рыбного хозяйства в стране, в том числе в области научно-технического прогресса в рыбной отрасли. а далее н выступил с идеей организации Дальневосточного рыбохозяйственного научного центра из десятков институтов, в списке которых фигурировали целевые институты промысловой океанографии, сырьевой базы, технологии, аквакультуры и экономики рыбного хозяйства.

Это был грандиозный и красивый проект, напрямую от которого руководители Минрыбхоза отмахнуться не рискнули. Тем более, что к проекту центра было приложено детальное технико-экономическое обоснование. в принципе одобрительно отозвались о нем и в одном из отделов ЦК КПСС, который курировал рыбную промышленность. Но для реализации проекта нужны были большие средства, а кроме того, требовалось бы во многом перестраивать рыбную политику страны, которая по-прежнему была«атлантической». На последнее же никто идти не собирался и не только в связи с тем, что в Минрыбхозе было очень сильное западное лобби, но и потому, что на Дальний Восток традиционно смотрели как на сырьевой придаток страны, своего рода колонию. Кончилось все тем, что проект Дальневосточного рыбохозяйственного научного центра оставили как красивую мечту, но С. М.Ковалеву всё же обещали оказать реальную помощь ТИНРО.

Второе, благодаря чему масштабность С. М.Коновалова сильно выросла в Минрыбхозе и Дальрыбе, была его идея комплексного прогнозирования. Он считал, что сложившаяся практика представления прогнозов вылова того или иного объекта на квартал, год или более отдаленную перспективу, на чем прогнозисты до сих пор считали свою задачу выполненной, — это только начало прогноза. в прогноз, по С. М.Коновалову, должны также входить расчеты необходимого количества всех типов судов, орудий лова, технологической базы, ассортимент и количество продукции и, наконец, экономический эффект. Если же разговор шел о долгосрочном — на 5, 10, 15 и более лет, то должны учитываться и тенденции научно-технического прогресса. с точки зрения командно-административной системы и государственного монополизма в рыбной отрасли это было сильное предложение. Но в практику реализовать такой прогноз, даже отлично составленный, было в общем-то невозможно. Каждая рыбная организация даже тогда жила своей жизнью и вела свою политику. с нормального ритма всех сбивали огромные диспропорции между добывающим флотом, с одной стороны, обрабатывающим и транспортным — с другой. Не в состоянии была обеспечить нормальное функционирование мощного флота и слабая ремонтная база. При этом сразу стало видно, что, несмотря на хорошую идею, кондиционный комплексный прогноз делать просто некому, нужны специалисты другого уровня, которых никто не готовил.

Тем не менее через призму комплексного прогноза началась перестройка структуры института. Было создано несколько дополнительных прогностических подразделений среди технологов, добытчиков, математиков, экономистов. в ТИНРО появилось много новых людей, частично из рыбной промышленности. При этом С. М.Коновалов набрал столько людей, что значительно превысил все добавки к фонду заработной платы. Только один новый отдел экономики насчитывал почти 70 сотрудников, в основном бухгалтеров, калькуляторов, плановиков и им подобных, среди них не было даже ни одного кандидата наук. Сначала руководил ими бывший начальник отдела добычи Дальрыбы Ю. Я. Краснопольский, человек, несомненно, способный и знающий проблемы рыбной промышленности. Одно время у С. М. Коновалова он был за главного советника. Но в науке, как известно, все же первостепенным является квалификационный уровень специалистов, чем как раз и не могли похвалиться наши экономисты. Очень быстро в институте их перестали воспринимать всерьез. Усугубило положение и то, что в отделе экономики была лаборатория по оценке эффективности научных исследований, которую возглавляла В. Ф. Галич. Тогда много на всех уровнях говорили о практической отдаче науки. С. М.Коновалов также решил ежегодно иметь экономический рейтинг каждой лаборатории, а за критерий брать отдачу в рублях на каждый затраченный рубль. в зависимости от этого показателя предполагалось определять приоритеты направлений и статус благоприятствования при их финансировании. Когда заведующие лабораториями увидели, что серьезных методик у экономистов нет, начался ропот. Сильно спорил с С. М.Коноваловым и я. Директор быстро это пресек и даже объявил, что отчеты по лабораториям не будут приниматься без экономического обсчета. Вскоре мне, однако, представился случай в ответ позубоскалить. По расчетам лаборатории В. Ф. Галич моя южная лаборатория дала самый высокий в институте коэффициент эффективности: на рубль затрат... — 94 рубля отдачи. Столь высокая эффективность была абсолютным абсурдом, ибо такой уровень отдачи науки невозможен вообще. По институту в целом отдача была определена где-то в пределах всего 3-5 рублей. Это большое несоответствие объяснялось элементарно просто. Так как в южном полушарии промысла не было, то в расчеты включали не вылов, а наш большой прогноз, т. е. разговор здесь мог идти только об условном экономическом эффекте. Но главное состояло в том, что расходы на часть судов по моим экспедициям проходили не по ТИНРО, а по Дальрыбе, а это применяемая методика не учитывала.

В те годы марикультура уже прочно вошла в практику рыбного хозяйства некоторых стран, в частности и у наших дальневосточных соседей — в Японии, Южной Корее и КНДР. Все это логично вписывалось в контекст получавших широкое распространение идей охраны природы и рационального природопользования. Все больше об аквакультуре говорили и в нашей стране, но, к сожалению, сначала здесь во многом отдавало данью моде. Поэтому развитие событий в связи с марикультурой пошло в значительной степени в отрыве от реальных условий. и тинровские марикультуристы, потеряв ориентиры, быстро стали переоценивать и свое значение в институте, и место своих разработок в рыбном хозяйстве Дальнего Востока. Разочарования у них были еще впереди, а пока они азартно работали, развернули большую экспериментальную станцию, лабораторию марикультуры вскоре преобразовали в большой отдел.

Развивая отделы комплексного прогнозирования, экономики и марикультуры, С. М.Коновалов пошел на очень большой перерасход фонда заработной платы и другие нарушения. Подобными нарушениями, своей критикой политики Министерства, напоминаниями, что на западе страны живут за счет Дальнего Востока, а также глобальными предложениями по реорганизации рыбохозяйственной науки и рыбной промышленности он в конце концов утомил минрыбхозовских чиновников, среди которых у него появилось много недоброжелателей. Поэтому С. М.Коновалов не проработал и двух лет, как была прислана комиссия во главе с В. В.Кидановым, которая имела цель сделать убийственное заключение о состоянии ТИНРО, после чего директора можно было снимать. Для убедительности в комиссию были включены представители рыбохозяйственной науки. Помимо внировцев я запомнил замдиректора АзЧерНИРО из Керчи О. И.Саковца, он, кстати, как и положено прихлебателю, вел себя в нашем инстиуте очень активно. Любопытно, однако, что АзЧерНИРО в то время был самым отсталым из рыбных институтов.

Минрыбхоз в рассматриваемое время был очень громоздким и многочисленным. Различные его отделы не знали о делах друг друга и нередко проводили альтернативную политику. в этой пестрой ораве были и вполне здравомыслящие деловые люди, среди которых у С. М.Коновалова уже появились и сторонники. Кстати, сам Станислав Максимович комиссии не испугался и даже демонстративно уехал куда-то в командировку. Имея поддержку в рыбном отделе ЦК КПСС, местном Крайкоме партии и у ставшего тогда министром В. М. Каменцева, он интерпретировал результаты проверки как происки проходимцев и в общем успешно отбил атаку. Более того, его положение стало прочнее, поэтому он, наконец, решил, что настал черед разобраться и с тинровской оппозицией, которая активно поддержала комиссию В. В.Киданова.

Здесь я должен сделать небольшое отступление и кратко рассказать о некоторых внутренних течениях в институте, которые затрагивали и меня. Еще при И. В. Кизеветтере в ТИНРО вернулась М. С. Кун и сразу стала заведовать лабораторией гидробиологии. Мария Сергеевна была женой И. А. Пискунова. в конце 30-х годов они приехали работать в ТИНРО после окончания Казанского университета. с Иваном Андреевичем у меня почти постоянно были хорошие отношения. Что касается Марии Сергеевны, то все получалось совсем наоборот. Не могу уверенно говорить о психологической несовместимости, но почти по всем вопросам жизни и деятельности ТИНРО мы многие годы оказывались на противоположных позициях.

М.С.Кун, будучи сильной женщиной с мужским складом ума, умела окружать себя научной молодежью и направлять ее работу в нужном ей направлении. в то же время ее стихией была вечная интрига, где бы она ни работала. Конфликты в такой ситуации неизбежны, и они действительно пошли впоследствии чередой. Гидробиологическая лаборатория была в то время одной из самых сильных в институте. Ее дополнительно расширили в связи с участием в работах по международной программе Куросио. Энергии и амбиции у гидробиологов стало так много, что они на двери лаборатории вывесили плакат«Мы — Кунвейбины». Истинным хозяином в лаборатории помимо заведующей был Е. П. Каредин — бывший однокашник части сотрудников лаборатории по Дальневосточному университету. Меры в поступках Евгений Петрович не ведал ни тогда, ни позднее. Всесильный тандем руководителей гидробиологической лаборатории мог решительно поставить на место почти любого, кто хотел стать вольнодумцем.

Все бы шло своим чередом, если бы«кунвейбины» не захотели стать институтом в институте. Их лидеры М. С. Кун и Е. П. Каредин в пику ихтиологам повели самостоятельную гидробиологическую политику в отрыве от задач по изучению сырьевой базы. Но в их дружных рядах нашлась одна вольноотступница — Н.П.Маркина. Она активно сотрудничала с ихтиологами и призывала к этому других. в рабочем порядке ее приструнить не удалось даже Е. П. Каредину. Нелли Павловна оказалась храброй и мятежной женщиной. и тогда«кунвейбины» решили разделаться с ней на годовом отчете. Подготовка к отчету велась, как в детективной операции: помимо своих были приглашены даже«могильщики» из академии.

В дальнейшем уже в рабочем порядке с ней стали сводить счеты, при этом особенно усердствовал Е. П. Каредин. Кончилось тем, что в институтскую стенную газету, где я был редактором, Н.П.Маркина принесла великолепные стихи, в которых рисовался образ деспотического самодура, правда, фамилия его не называлась. Е. П. Каредин тогда подменял куда-то уехавшую М. С. Кун. Он написал рапорт директору с просьбой снять с него обязанности и. о. зав. лабораторией и заведующего сектором. в рапорте он прямо написал, что так он выражает протест против позорящих его стихов. И. В. Кизеветтер на это резонно заметил, что раз Евгений Петрович узнал себя в стихах, значит, в них все верно, и подписал рапорт. Е. П. Каредин такого поворота не ожидал, он думал, что его будут уговаривать, но на его счастье вскоре И. В. Кизеветтер надолго уехал или заболел, а вернувшаяся М. С. Кун взяла в оборот В. В.Натарова, под чьим кураторством находилась лаборатория гидробиологии. Тот собрал совещание, на котором было организовано«единодушное осуждение» Н.П.Маркиной. Верные своим начальникам«кунвейбины» зачитали коллективное заявление, где просили дирекцию оградить их от Н.П.Маркиной. Мой единственный голос против такой компании изменить в этом случае ничего не смог.

Нет никакого сомнения в том, что Нелли Павловна была бы«добита», хотя она продолжала отчаянно защищаться. Она потребовала организации комиссии из Крайкома КПСС, правда, эту комиссию возглавила сначала одна дама, дочь которой работала у Марии Сергеевны. Тучи над головой Н.П.Маркиной окончательно сгустились, тогда она пригрозила заведующему рыбного отдела Крайкома КПСС А. Е. Рухляде тем, что выйдет на ЦК КПСС. Последний несколько приглушил конфликт, который к этому времени уже развел несколько десятков тинровцев в противоположные стороны. в институте эти события сейчас, конечно, почти никто не помнит. Я же о них вспоминаю потому, что их отзвук еще не раз влиял не только на отношения между сотрудниками, но и на некоторые кадровые решения.

Появившийся вскоре в ТИНРО новый директор С. М.Коновалов спросил у меня, представляют ли интерес работы Н.П.Маркиной по планктону австралийских вод в наших южных исследованиях по биологическим ресурсам. и если да, то как развести участников гидробиологического скандала. Нелли Павловна, кстати, перед этим поступила в заочную аспирантуру к выдающемуся гидробиологу К. В.Беклемишеву, который работал в московском Институте океанологии. Я дал лестную оценку работам Н.П.Маркиной и посоветовал командировать ее на год к руководителю. Станислав Максимович согласился, но при этом попросил взять Н.П.Маркину в свою лабораторию. Сразу скажу, что Н.П.Маркина сделала великолепную диссертационную работу, подготовила серию хороших публикаций и вообще сумела себя показать в гидробиологическом мире столицы. в Москве слышали о длительном противостоянии в ТИНРО и на Нелли Павловну, бросившую вызов самой М. С. Кун, по-видимому, смотрели с особым интересом. а так как она не подкачала с работой, то и симпатия оказалась на ее стороне. Допускаю, что это обстоятельство сыграло некоторую роль, когда М. С. Кун попыталась выйти с докторской диссертацией по планктону дальневосточных морей. Дело не дошло даже до защиты, уже на предварительных выступлениях Марии Сергеевне дали понять, что на докторскую ее разработки совсем не тянут.

Как-то С. М.Коновалов, вернувшись с приема у первого секретаря Крайкома КПСС В. ПЛомакина, сказал мне, что тот просил объединить усилия ТИНРО и академии и создать во Владивостоке хороший музей природы. в ТИНРО с самого начала был небольшой и морской музей, имевший большую популярность среди владивостокцев. Но, к сожалению, абсолютное большинство его коллекций размещалось в банках с формалиновым раствором. Из рейсов и я привозил в наш музей экспонаты и, по просьбе И. В. Кизеветтера, немного помогал ему. Зная это, С. М.Коновалов попросил меня продолжать шефствовать над музеем и одновременно разработать план большого музея. в это время строилось новое здание ТИНРО, а старое здание института предполагалось приспособить под новый музей. Проект музея сделали быстро, подготовили и документацию на переоборудование здания. Срочно создали таксидермические мастерские — одну в ТИНРО, вторую в академии. Одним словом, я принял на себя серьезную дополнительную нагрузку и ответственно нес ее, предполагая, что действительно во Владивостоке появится хороший морской музей.

Не знаю почему, но некоторым моим оппонентам показалось, что моя дополнительная музейная нагрузка — это какая-то привилегия. Буквально в штыки приняла меня в новом качестве и план развития музея его заведующая К. Н.Календова. в это время к С. М.Коновалову обратились высшие советские руководители края дать несколько музейных экспонатов для холла только что построенной гостиницы на церемонию открытия. Директор не мог отказать и дал мне соответствующее распоряжение. Как мне ни претила просьба неуважаемых мною крайисполкомовцев, я отобрал несколько не представляющих особой ценности экспонатов. К. НЖалендова по совету М. С. Кун отправила в Минрыбхоз докладную, в которой говорилось, что я расхищаю создаваемые десятилетиями бесценные и уникальные коллекции музея. в ответ в ТИНРО на имя директора пришла красная правительственная телеграмма, подписанная заместителем министра С. А.Студенецким. в ней С. М.Коновалову предписывалось разобраться с моими безобразиями, примерно наказать меня и об исполнении этого распоряжения доложить. Я потребовал от директора создания комиссии, которая меня«реабилитировала», а ее заключение переслали С. А.Студенецкому.

Но вернусь к вхождению С. М.Коновалова в институт. Как я уже говорил, два его зама сразу стали ему в оппозицию. Из замдиректоров с ним был только В. Н.Акулин, который пришел в ТИНРО из того же академического Института биологии моря. Я с самого начала был среди тех, кто по принципиальным вопросам принял сторону Станислава Максимовича, хотя со многими моментами его политики и не соглашался. Причины моей ориентации исходили из веры в то, что С. М.Коновалов — это движение вперед. Импонировали его уверенность, большой кругозор, серьезная научная эрудиция, бойцовский характер, делавшие его неординарной личностью. Не скрою, что в моем выборе определенную роль играли и сложные отношения с имевшими вес в институте Н.С.Фадеевым, В. В.Натаровым, М. С. Кун и их сторонниками.

Заменить на посту замдиректора Н.С.Фадеева для С. М.Коновалова труда не составило. Николай Сергеевич настолько настроил против себя всех ихтиологов, что большая часть из них обратилась к директору с коллективным ходатайством убрать его с поста замдиректора. Рассказывали, что Ю. К. Ермаков ходил даже с коллективным заявлением в Крайком партии. Да и сам Н. С. Фадеев, набивая себе цену, иногда говаривал директору, что он по состоянию здоровья не выдерживает его темпа деятельности и вообще не держится за кресло. Н. С. Фадеев был назначен заведующим лабораторией северных рыб, а занимавшего ранее этот пост В. А. Сныткосняли, предварительно даже не предупредив. На новом месте Н. С. Фадеев сначала сидел в одной комнате с И. А. Пискуновым. в таком же двухместном кабинете я располагался с В. А. Снытко. Вскоре ко мне пришла«делегация» с просьбой«спасти» И. А. Пискунова, которого, как они говорили, сосед буквально затюкал. Что там было, не знаю, но я принял решение протянуть руку оставшемуся в полной изоляции Н. С. Фадееву и перенес рабочий стол в его комнату. Как мне показалось, у Николая Сергеевича тогда несколько отлегло от сердца.

У В. В. Натарова, в отличие от Н.С.Фадеева, сторонников в ТИНРО было много. Этого компанейского человека постоянно окружали люди, и он чаше всего был центром компаний, поддерживал хорошие отношения и со многими моряками рыбной разведки. Но подвела В. В. Натарова склонность к неумеренным выпивкам. Это, впрочем, было свойственно и некоторым другим тинровцам. Сбивали свой авторитет таким образом Н. С. Фадеев и даже Б. Н.Аюшин. а погорел В. В. Натаров при следующих обстоятельствах. Однажды шел Ученый Совет, вел его сам С. М. Коновалов. в это время В. В. Натаров со своими друзьями и сторонниками в соседнем здании обмывал вернувшуюся с юга экспедицию. Один«доброжелатель», чтобы досадить С. М. Коновалову, позвонил в рыбный отдел Крайкома КПСС, который и накрыл праздновавшую компанию. Последовал приказ по институту с соответствующими оргвыводами. В. В.Натаров был снят с должности замдиректора, такая же участь постигла и его друга заведующего лабораторией промысловой океанографии В. Н.Пашкина, его место занял В. П. Павлычев, который всегда держался в стороне. В. Н.Пашкин перешел в рыбную разведку, а В. В.Натарова через некоторое время вернули к флотским делам, правда, только в должности заведующего небольшим отделом экспедиционных 'исследований.

Сняв Н.С.Фадеева, С. М.Коновалов предложил мне возглавить сырьевое направление. Я не мог согласиться, так как не имел и не имею никаких способностей к административной работе. к тому же я окончательно и бесповоротно завяз непосредственно в научных делах, в которых видел основной смысл пребывания в ТИНРО. Тогда я писал книгу по рыбам Новой Зеландии и две большие работы по морским птицам. Орнитологические лидеры страны в те годы добились издания десятитомника«Птицы СССР», и мне был заказан раздел по отряду трубконосых, в который входят знаменитые альбатросы, буревестники и тайфунники. Кроме того, один из старейших советских орнитологов Л. О. Белопольский договорился в Министерстве высшего образования о том, что мы с ним напишем учебное пособие«Птицы морей и океанов». Все эти работы меня полностью поглотили, кроме того, появилось много других идей.

С.М.Коновалову как-то неожиданно пришла мысль пригласить вернуться в ТИНРО Н.П.Новикова, работавшего директором АзЧерНИРО в Керчи. Мне казалось, что для ТИНРО будет полезно, если в тандеме с «витающим в облаках» С. М.Коноваловым станет работать опытный сырьевик, при этом вполне заземленный прагматик. Станислав Максимович во время одного из сборищ в Минрыбхозе сделал соответствующее предложение Николаю Петровичу, и тот обещал подумать. Пока же С. М.Коновалов заставил меня ему помогать, чем я и занимался около года.

Я уже говорил о том, что готовил сразу несколько рукописей. Но, по крайней мере, по птицам это удавалось делать только по вечерам и выходным дням. На работе же помимо тематического плана много времени отнимала текучка. Продолжались широкие поисковые исследования, и по тематике моей лаборатории проходили все экспедиции на подводные возвышенности и в австрало-новозеландский район. Рыбаки, как я уже писал, никак не хотели расширять промысел на далеком юге. На один Совет директоров в Дальрыбе С. М.Коновалов взял меня, чтобы я еще раз поагитировал за посылку на юг серьезной промысловой экспедиции, тем более что наши экономисты произвели соответствующие расчеты, из которых была видна рентабельность данного предприятия. Сильным козырем здесь был и хороший ассортимент пищевой рыбы в новозеландских водах. Этот вопрос особый смысл приобретал в связи с тем, что две трети вылова Дальрыбы приходились всего на один вид рыб, а именно — на минтая.

На упомянутом заседании Совета директоров как раз обсуждались перспективы расширения промысла, и для подталкивания дальневосточников из Минрыбхоза на Совет приехали член коллегии А. М. Горюнов и тот самый В. Г-Липанов, с которым я встречался в Австралии. На подобных совещаниях в Дальрыбе обычно сначала давали слово«науке». Выступил и я и в который раз стал говорить о необходимости посылки флота в новые районы, но ведший Совет начальник Дальрыбы Н.Т.Носов прервал меня и сказал, что в рабочем порядке он как-нибудь рассмотрит эти предложения. Я продолжал говорить, при этом помимо прочего говорил о том, что посылка части промысловых судов в другие районы несколько снимет пресс на биоресурсы наших морей. Н.Т.Носов взорвался, стал кричать, что не верит ни одной цифре на этот счет, и если я не замолчу, он покажет на дверь. Я ответил ему также грубо и покинул заседание, хлопнув дверью. Состояние было нехорошее. На другой день рано утром в ТИНРО мне позвонили из канцелярии и передали, что в кабинет директора меня вызывают представители Минрыбхоза. с тревогой, но готовый на любой дерзкий шаг, я зашел в кабинет, где сидели А. М. Горюнов и В. Г. Липанов. С. М.Коновалова еще не было. Очень по-доброму они сказали, что пришли извиниться за хамство начальника Дальрыбы и сделать товарищеское внушение нашему директору за то, что он вчера не встал и не покинул вслед за мной Совет директоров. Говорили они также о том, что руководство Минрыбхоза все больше беспокоит беспросветное хамство по отношению к науке со стороны промышленников и оно будет бороться с этим.

Несмотря на то, что многие минрыбхозовские чиновники не принимали С. М.Коновалова, он сумел много выбить для ТИНРО. Численность сотрудников института за время его правления возросла почти в три раза. Минрыбхоз подбрасывал и ставки, и средства под различные проекты, с которыми С. М.Коновалов регулярно выходил на Москву. Не жалел денег Минрыбхоз и на хоздоговоры, заключавшиеся на выполнение различных работ с академическими, учебными и другими организациями. Доходило до того, что на договоры уходило столько же средств, сколько на финансирование лабораторий собственного института. Любопытно, однако, что отдачи от таких работ было до обидного мало. Знаю, что в академических институтах и вузах на ТИНРО зачастую смотрели как на место, где можно легко заполучить хорошие суммы, не очень напрягаясь при их отработке.

В связи с большим расширением тематики в ТИНРО пришла масса людей. Для многих из них институт был просто этапом в поисках лучших вариантов жизни, встречались и просто сомнительные личности. Было обидно, когда такие прожектеры очаровывали С. М.Коновалова каким-либо сенсационным проектом и получали от него статус благоприятствования. Станислав Максимович, правда, быстро забывал свои неверные ставки и как истинный лидер уверенно шагал вперед, не оглядываясь и не терзаясь. Теперь уже и не сосчитать, сколько такой публики прошло через ТИНРО. Она не оставила следов в науке, и сейчас мало кто помнит хотя бы отдельные фамилии. Старые тинровцы в значительной части как бы потерялись среди новой публики, для которой мало что значила и история ТИНРО, и его традиции. Вместе с тем не могу и не хочу говорить, что все новички оказались чужаками. Среди них были хорошие специалисты и те, кто не считал понятие тинровец» надуманным. ТИНРО благодаря им стал не только другим, но и более сильным. к последнему обстоятельству, кстати, весьма ревниво относился ВНИРО, который хотел доминировать во всех отношениях.

Среди вписавшихся в ТИНРО новых специалистов, при этом много добавивших в его научную копилку, назову только некоторых. Это, в первую очередь, Л. Н.Бочаров, ставший позднее заместителем директора. к работам Льва Николаевича в области оперативного прогнозирования и математизации исследований ТИНРО я еще вернусь ниже. Мощное биохимическое направление развил Л. М. Эпштейн. Его работы очень выделялись на фоне основного в прошлом«кулинарного» направления в технологии. Пришедший из академического Биолого-почвенного института Ю. В. Курочкин организовал беспрецедентное по масштабам паразитологическое изучение рыб Тихого океана. Его исследования, между прочим, сыграли большую роль в переводе основного промыслового вида Дальнего Востока — минтая в категорию пищевого объекта. в отделе марикультуры закрепились и результативно работают Ю. Э. Брегман, Г. Н. Курганский и В. М. Воропаев, особенно первый, являющийся помимо прочего хорошим продукционистом. Среди в общем слабого отдела экономики явно выделялся В. Б. Ерухимович, он после провала Ю. Я. Краснопольского в определенной степени оживил экономические исследования в ТИНРО.

Возвращению Н. П. Новикова предшествовало событие, которое кардинально изменило дальнейшую жизнь и рыбохозяйственной науки, и рыбной отрасли. в начале второй половины 70-х годов большинство стран установило 200-мильные экономические зоны, в результате чего для наших рыбаков закрылся доступ во многие продуктивные районы у берегов других стран. в это же время был закрыт крупномасштабный китобойный промысел. в общей сложности потери для рыбной промышленности СССР оказались очень большими. Факт введения экономических зон обнажил и однобокость всей предыдущей политики Минрыбхоза, делавшего всегда ставку на западные рыбодобывающие организации. Именно западные бассейны и понесли наиболее крупные потери в виде недовыловленной рыбы, хотя и делали отчаянные попытки восполнить эти потери за пределами экономических зон не только в Атлантике, но и в Тихом океане.

На Дальнем Востоке получилось иначе. Нашим рыбакам здесь также пришлось уйти из чужих вод, в том числе из американских. Но у нас появилась обширная собственная рыболовная зона, куда был резко ограничен доступ японских рыбаков, до этого ловивших здесь больше, чем мы. в итоге дальневосточники удержались на уровне добычи прошлых лет, что для всех в некоторой степени оказалось неожиданным, в том числе и для рыбохозяйственной науки, которая в результате работ многие годы под флагом активного океанического рыболовства перспективы на дальнейший рост связывала с открытым океаном. Одновременно началась проработка различных вариантов, как хотя бы частично сохранить свое присутствие у чужих берегов. ТИНРО, например, продолжал посылать в американские воды до пяти научных экспедиций в год. Американцы были довольны, ведь они, не вкладывая ни доллара, получали обширную информацию. Взамен советская сторона, однако, почти ничего не имела. Но экспедиции посылали, надеясь, по-видимому, на смягчение американской позиции. с японцами было проще. Здесь интерес был взаимный. Нам нужна была сардина и скумбрия в их зоне, а им минтай — в нашей зоне.

Я к рассматриваемому периоду уже не плавал восемь лет. Дел хватало, так как по тематике, где я был руководителем, ежегодно организовывалось по нескольку экспедиций на подводные возвышенности и в а встрало-новозеландский район. к моим темам отнесли и рыб Антарктики, куда ежегодно также посылались поисковые рейсы. Помимо обычной текущей работы я продолжал регулярно публиковаться. Постепенно, однако, начал накапливаться груз сомнений в плодотворности занятий по рыбам в том контексте, как формулировалось в тематическом плане. Все чаще внимание останавливалось на волнах численности массовых рыб, а также на фактах, когда традиционные сопоставления хода численности разных видов рыб с различными факторами типа температуры воды, положения оси течения, количества пятен на Солнце и т. д. не давали удовлетворительной причинно-следственной картины. Под влиянием исследований И. Б. Бирмана я вернулся к более внимательному прочтению работ Г. К. Ижевского о системной организации природных процессов. в разгаре была вспышка численности сардины иваси, которой так и не дождался А. Г. Каганевский. Феноменальным представлялся взлет численности минтая, он буквально определял основу функционирования дальневосточной рыбной промышленности. Также нельзя было не заметить, что большая часть популяций сельди, несмотря на многолетний запрет на промысел некоторых из них, оставалась на низком уровне численности. Все больше осознавалась потребность попытаться разобраться в этой сложной динамичной картине природных перестроек. Новые районы из-за коротких рядов наблюдений не давали материалов для подобных занятий, и я постепенно охладел к тематике лаборатории, тем более что давно перестал плавать.

Окончательно черту под мои сомнения подвело введение 200-мильных рыболовных зон. Становилось ясно, что основной замысел эпохи океанического рыболовства реализовать не удастся. Судьба нашей рыбной отрасли будет решаться в собственной экономической зоне, которую мы, к сожалению, плохо знаем. у меня в этом смысле раньше, чем у других тинровцев, началась переоценка ценностей. Был здесь еще один нюанс. Исследования в водах у берегов других стран в условиях рыболовных зон неизбежно сопряжены с регулярными переговорами, совместными программами и т. д. На примере моих коллег по советско-японскому и советско-американскому сотрудничеству я видел, сколько времени отнимает бюрократическая и организационная сторона таких исследований, а также различные поездки. Кстати, начальник Дальрыбы Н.Т.Носов, боясь потерять новозеландский район (который совсем недавно не признавал!), в тот момент как раз собирался в Веллингтон на переговоры. С. М.Коновалов предложил мне войти в его свиту научным консультантом. Я чувствовал, что все это не для меня. Чиновником от науки я быть не хотел. Я знал, что почти все, кто переходил к таким занятиям, творческую работу неизбежно оставляли и начинали заниматься уже совершенно заземленными вопросами типа консультации на тему состояния запасов рыб и т. д. Исключением из знакомых мне биологов оказался лишь П. А. Моисеев. Но Петр Алексеевич — это особый случай во всех отношениях.

Замечу попутно, что ни тогда, ни сейчас я не считал, что без бюрократов в науке можно обойтись. Они нужны, и часть людей на этом организационном поприще по-настоящему находят себя. Знаю много примеров, когда, не состоявшись по большому счету в науке, такие научные работники превосходно показали себя как организаторы научных исследований, в том числе международных. в качестве наглядного примера могу назвать нынешнего заместителя председателя Комитета по рыболовству В. К. Зиланова и того же Н.П.Новикова во время его директорства. Единственное, что я не принимал в подобных случаях, так это какое-то нездоровое сверхстремление абсолютного большинства знакомых мне людей к зарубежным поездкам. Во имя их, как правило, бросают все дела, сразу поправляется еще вчера плохое здоровье, меняется походка и начинают блестеть глаза. Вряд ли все люди так легки на подъем. Не исключаю, что здесь сказались многие годы железного занавеса, поэтому современный зарубежный ажиотаж является, по-видимому, компенсацией за закрытую жизнь в прошлом. в общем, меня такая перспектива не прельщала, с большим трудом я соглашался даже на поездки в Москву. Одним словом, я попросил не включать меня в свиту к Н.Т.Носову и сразу повел разговор с директором о желании сменить тему моих официальных занятий в институте. Заикнулся я сразу и о том, что неплохо бы иметь биоценологическую группу, на базе которой можно развернуть новое перспективное научное направление в ТИНРО, в том числе по изучению волн численности рыб. Станислав Максимович не понял меня и попросту отмахнулся от моих предложений, посчитав, что я вошел в полосу чудачества.

Лишь в одном он пошел мне навстречу, разрешив работать старшим научным сотрудником в любой лаборатории, куда меня возьмут. о биоценологии он совсем не вспоминал, а на тему волн численности, особенно иваси, на всякий случай пожелал успеха. к ихтиологам мне устроиться не удалось. Мне кажется, они побаивались взять к себе очень самостоятельного человека. Выручил В. П. Павлычев, взявший меня в лабораторию промысловой океанографии. Как раз в то время ТИНРО проверяла комиссия и мои«доброжелатели» дали ей наводку на то, что у гидрологов не по назначению находится доктор биологических наук. Представитель краевого народного контроля попросил меня объясниться на этот счет и, будучи разумным человеком, согласился со мной.

В лаборатории промокеанографии я проработал три года. Одновременно на общественных началах по-прежнему опекал музей. Правда, по поводу последнего было очень много разочарований. Когда мы построили новое здание ТИНРО и переехали в него, планировавшееся под музей старое здание у нас отняли. Отняли, несмотря на то, что было постановление бюро Крайкома КПСС о создании в нем музея природы и проделана огромная подготовительная работа по накоплению экспонатов. Обманул нас все тот же Первый секретарь Крайкома В. ПЛомакин. Приближалось 60-летие Октябрьского переворота, и, чтобы отличиться перед ЦК КПСС, в освободившемся здании верхушка приморских коммунистов решила создать музей Ленина. На их взгляд, без ленинского музея Владивостоку, по поводу которого Ленин сделал открытие, что это«город нашенский», никак нельзя. Обещали нам, правда, под музей передать старое здание краеведческого музея, после того как он переедет в ленинский музей. Но на этот раз нас обманули уже крайкомовские наследники В. П. Ломакина. а таксидермическая мастерская продолжала работать, и ТИНРО буквально затоварился великолепными экспонатами. Правда, дирекция время от времени наши коллекции по-немногу«отсасывала». Нужны были сувениры для различных высоких гостей и комиссий. Подбрасывали мы их также артистам, кэгэбешникам, школам и пионерским клубам.

Работая у гидрологов, борозду я им не портил. Среди серии выполненных работ я с удовольствием и даже гордостью вспоминаю разработку гипотезы о флюктуациях численности сардины иваси. Принимал участие в этой работе В. П. Васильков, также увлекавшийся циклическими явлениями в природе. Иваси исчезла перед войной, и очередная ее вспышка началась с 1972 г. Всех интересовало, сколь долго она еще продержится. Вопрос этот был вовсе не праздным. Сардина иваси невероятно вовремя и кстати заменила снизившую численность сельдь и здорово выручила рыбную промышленность. Развитие сардинового промысла потребовало серьезных усилий и затрат. Нужны были специальные кошельковые невода и весь ассортимент оборудования и снаряжения по всей технологической цепочке до выхода конечной продукции — соленой иваси. к середине 70-х годов сардиновый промысел был в разгаре, и тут лаборатория Ю. В. Новикова подала тревожный сигнал о том, что на нерестилищах уменьшилось количество икры иваси, следовательно, вспышка численности может оказаться более короткой, чем предыдущая.

Когда я вник в проблему и поднял старую японскую литературу по предыдущему периоду высокой численности иваси, я понял, что наши сардинщики знают эту рыбу неважно. По моим разработкам получалось, что текущая вспышка численности сардины только началась. Что касается уменьшения количества икры на местах размножения, то это. наблюдалось только на одном северном нерестилище. Центр же воспроизводства иваси стал смещаться в южные воды Японии, где происходило массовое ее размножение и в 30-е годы. Из этого следовало, что должны были существенно возрасти подходы иваси не только в южнокурильском районе, но и на севере Японского моря. в то время, между прочим, основное внимание уделяли только тихоокеанским водам, где велся промысел. Я предлагал иметь равнозначную промысловую ивасевую экспедицию и в Японском море. Таким путем можно было подстраховывать неудачи в одном из районов. Все это в конечном счете подтвердилось уже на следующий год.

В своей гипотезе о причинах флюктуации иваси, в отличие от других авторов, я исходил не из отдельных факторов, например температуры воды, меандрирования Куросио и т. д., а из комплекса условий, за интегрирующий показатель которых принимал эпохи атмосферной циркуляции. в двух словах цепочка зависимостей представлялась мне следующим образом. При пониженном уровне солнечной активности в ее вековом ходе над Дальневосточным регионом начинает преобладать зональный перенос воздушных масс. Уменьшается количество меридиональных вторжений, а океанологический режим становится более стабильным. Существенно, что зональные атмосферные эпохи предопределяют наступление более теплых периодов, при которых воспроизводство иваси бывает более эффективным. Из японской литературы я узнал, что за последние полтысячи лет было пять крупных вспышек численности иваси. Сопоставив их со сглаженной кривой вековой цикличности активности Солнца, я с удовлетворением увидел, что все они пришлись на отрезки с пониженной солнечной активностью.

С.М.Коновалов созвал специальный Ученый Совет, на котором я сделал большое сообщение о своих разработках. Думаю, что был успех, хотя были и обиды со стороны лаборатории по изучению рыб Куросио, в том числе ее заведующего — Ю. В. Новикова. Они почувствовали себя уязвленными, и тот же Юрий Васильевич не смог не сдержать досаду и выступил как обиженный школьник. Вскоре свои представления я опубликовал в нескольких работах. Мне, кстати, до сих пор кажется, что тинровские сардинщики не поняли сути моей гипотезы.

Вновь, однако, вставал вопрос — как долго будут продолжаться подходы иваси в наши воды. Лаборатория по изучению рыб Куросио пока оставалась на своих позициях. Н. П. Новиков, уже работавший заместителем С. М. Коновалова, был вызван на коллегию Минрыбхоза, где должны были принять окончательные решения о развитии или консервации материально-технической базы ивасевого промысла. Перед отъездом он еще раз дотошно уточнял все«за» и «против» относительно продолжительности вспышки численности иваси. Я в который раз убеждал его в том, что на все следующее десятилетие 80-х годов сардина будет. Николай Петрович позднее рассказывал, что, когда на коллегии Минрыбхоза его поставили по стойке смирно и потребовали конкретного ответа, он вспомнил наш разговор и, решив свою судьбу отдать в руки моей интуиции, ответил, что сардина будет еще не менее десяти лет. Реальный ход событий подтвердил верность этих представлений.

Замечу, что это был не последний мой успех по сардине иваси. в середине 80-х годов, когда рыбаки имели рекордные уловы иваси и уже казалось, что эта рыба будет всегда, я, продолжая системное изучение циклических явлений, опубликовал прогноз о предстоящих крупных изменениях в климате в начале 90-х годов в сторону похолодания, когда, по моим представлениям, и должна будет закончиться текущая вспышка численности иваси. Сделал это я гораздо раньше, чем официальные сардинщики, хотя в их распоряжении были ежегодные съемки икры и мальков иваси, а также японские данные, которые они получали по линии двусторонних совместных исследований. Забегая вперед, скажу, что в 1992 г. подходы иваси в нашу зону резко сократились, а в 1993 г., по существу, прекратились.

Н.П. Новиков, после того как стал занимать руководящие посты, научную работу забросил. Это было почти неизбежно, так как у администрации в прикладных институтах типа ТИНРО времени на науку почти не остается. Исключения здесь всегда были единичны и нарушали это правило незаурядные люди типа П. А.Моисеева и С. М.Коновалова. Тем не менее он понял то, что никак не воспринимал сначала С. М.Коновалов, который научную работу не прекращал и начатые еще в академии популяционные исследования довел до докторской диссертации и великолепной монографии«Популяционная биология тихоокеанских лососей». Я имею в виду мои предложения о необходимости начать в ТИНРО биоценологические исследования в связи с волнами численности массовых рыб и перестройками в сырьевой базе рыбной промышленности. Николай Петрович после нескольких бесед со мной этой идеей буквально загорелся. Я сумел доказать ему, почему нигде, за редкими исключениями, не оправдываются долгосрочные прогнозы. Ихтиология к тому времени прошла долгий путь проб и ошибок, а также дискуссий на тему причин динамики численности рыб. Одни рассматривали эту проблему через призму взаимодействия«промысел — запас», другие основное внимание уделяли климато-гидрологическим факторам, а третьи — популяцйонным показателям типа темпа роста, плодовитости и т. д. в плане долгосрочных предвидений не давали необходимого эффекта и попытки синтеза этих подходов. На мой взгляд, и я это подчеркивал , неудачи долгосрочного прогнозирования были связаны с тем, что не учитывался слабо изученный биоценологический фон, т. е. многообразные экологические связи промысловых объектов — хищничество, конкуренция, обеспеченность пищей и т. д.

Конечно, такие мысли появлялись не только у меня. Раньше об этом заговорили биологи, работавшие на озерах и реках, где начались крупные перестройки в биоте под влиянием антропогенных воздействий. Постепенно недостаточность традиционных подходов при изучении динамики численности рыб становилась все более очевидной и для морских биологов. Так начали формироваться представления об экосистемном изучении биологических ресурсов. Н.П.Новиков, почувствовав, что здесь«кое-что есть», стал время от времени предлагать С. М.Коновалову организовать небольшую биоценологическую лабораторию и дать мне возможность попытаться реализовать появившиеся идеи. Понадобилось Николаю Петровичу для этого... целых три года. а перелому в настроении С. М.Коновалова помог мой успех по иваси, который в материальном смысле институту ничего не стоил, так как это была теоретическая работа без огромных трат на морские экспедиции.

Будучи, с одной стороны, настойчивым, а с другой, — очень осторожным человеком, Н.П.Новиков помимо бесед с директором проводил консультации и с заведующими ихтиологических лабораторий на тему создания в ТИНРО биоценологической лаборатории. До сих пор до конца не пойму, но почему-то все высказались против. Возможно, это было следствием недопонимания, а может быть, не хотели рядом видеть беспокойный пример, который бы заставлял подтягиваться, больше думать и работать. Кроме того, к этому времени среди наших сырьевиков все больше нарастала неуверенность в возможности понять механизмы формирования урожайности поколений рыб, от чего и зависит ход динамики численности. Однофакторные подходы себя исчерпали, возникло чувство растерянности. Многие эту проблему решили просто и перешли на учетные работы икры, личинок, пополнения и родительского стада. Имея ряды наблюдений, можно было, исходя из фактических данных, говорить о состоянии запасов на год-два вперед, не утруждая себя дополнительными заботами на тему, почему численность уменьшилась или увеличилась. Постепенно сырьевые исследования все больше начинали напоминать наработанное ремесло, так как в них выхолащивалось экологическое начало. Правда, жить по такому сценарию было легче.