ТАК НАЧИНАЛАСЬ ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ РЫБОХОЗЯЙСТВЕННАЯ НАУКА

Как это ни покажется неожиданным, но изучение природы Дальнего Востока началось, по существу, почти одновременно с изучением других регионов российского государства. а начало, как известно, было положено в петровские времена Камчатскими экспедициями В. Беринга. Во второй Камчатской экспедиции, работавшей в 1732-1743 гг., участвовали Г. В. Стеллер, С. П. Крашенинников и другие ученые. Вслед за ними должны быть названы и крупные натуралисты 18- и 19-го столетий, внесшие выдающийся вклад в познание природы Сибири и Дальнего Востока — П. С. Паллас, А. Ф. Миддендорф, Л. И. Шренк.

Первыми в 18-м столетии хлынули в богатый дальневосточный регион зверобои и китобои. Российские промышленники в первую очередь интересовались морским бобром — каланом, правда, попутно полностью истребили знаменитую стеллерову корову. с конца XVIII века началось нашествие в наши воды китобоев, в основном американских. в середине прошлого века только в Охотском море собиралось до 250 судов, которые охотились на тихоходных гладких китов. Американским и английским зверобоям также принадлежит «честь» первого истребления в XVIII и XIX веках поголовья котиков в дальневосточных морях. Были попытки в те годы организовать и российский китобойный промысел, но они оказались неудачными.

Рыбный промысел в дальневосточных морях начал развиваться позднее — в 60-70-е годы прошлого столетия. в начале 60-х годов на западно-камчатском шельфе пытались организовать крючковый лов трески американцы, но, несмотря на хорошие уловы, этот промысел развития не получил из-за удаленности от американских берегов. Примерно с этого времени в российских водах начался и регулярный японский рыбный промысел. На Сахалине японцы в большом количестве вылавливали нерестовую сельдь на тук и лососей. Затем японский лососевый промысел распространился в Приморье, на Амур, Камчатку и северо-охотоморские районы. Активность и масштабы деятельности японских рыбопромышленников заметно выросли в 90-е годы прошлого столетия.

Быстрое развитие собственного рыбного промысла, что совпало с большой волной переселенцев на Дальний Восток из западных районов страны, и расширение активности в российских водах японских рыбаков вызвали необходимость регламентации эксплуатации рыбных ресурсов, а также изучения промыслов и промысловых объектов. Начало таких работ связано с именами В. К. Бражникова, который еще в 1898-1904 гг. изучал лососевые промыслы на Амуре, и П. Ю. Шмидта, обследовавшего в 1900-1901 гг. рыбные промыслы Сахалина. Этим и было положено начало рыбохозяйственным исследованиям на Дальнем Востоке. в работах В. К. Бражникова и П. Ю. Шмидта впервые и широко ставятся вопросы о рациональном рыболовстве, биологии промысловых объектов и необходимости их углубленного изучения. Заслуги этих ученых перед Россией должны быть признаны выдающимися. к сожалению, их имена сейчас знает только не очень широкий круг специалистов. Но память их увековечена не только научными трудами и делами на благо родины, но и в названиях рыб. в Каспийском море, например, обитает сельдь Бражникова, а в честь П. Ю. Шмидта вообще названо большое количество рыб.

На рубеже 19- и 20-го столетий основу дальневосточного промысла рыб составляли лососи. Запасы их, если иметь в виду весь регион в целом, в то время недоиспользовались, не говоря уже о многих других промысловых объектах. в связи со слабой заселенностью дальневосточного региона крупное отечественное рыболовство было тогда невозможно. Поэтому В. К. Бражников считал, что естественные рыбные богатства должны быть сохранены для будущих поколений и ограждены от расхищения иностранными промысловиками. Он и в дурном сне не мог представить события, развернувшиеся здесь через сто лет. Эти строки я пишу в начале 1993 г., когда различные большие и малые промысловые организации, службы рыбой охраны и природоохранные в целом, Комитет по рыболовству и даже сама рыбохозяйственная наука буквально соревнуются в содействии фирмам разных стран в продаже, временами напоминающей расхищение, российских рыбных ресурсов.

Разговор о нынешней ситуации в рыбном хозяйстве и работающей на его нужды науке пойдет в заключительной части моих записок, здесь же только подчеркну, что и ВЛС Бражников и П. Ю. Шмидт выступали за создание крупного российского рыбного промысла и вытеснение из российских вод японцев. Но планомерный ход событий был нарушен русско-японской войной, которую Россия, как известно, проиграла. Победившая Япония рассчитывала на монопольное право для своих подданных в эксплуатации российских вод «на вечные времена». в 1907 г. во время заключения мирного договора была подписана и рыболовная конвенция, в результате чего японские рыбопромышленники действительно получили широкий доступ в российские воды, а южная половина Сахалина и Курильские острова вообще отошли Японии. При заключении конвенции благодаря В. К. Бражникову, входившему в российскую делегацию, удалось добиться некоторых уступок в пользу России.

Об авторитете и значимости этого человека красноречиво говорят такие подробности последующей его жизни. Перед октябрьским переворотом В. К. Бражников был за границей. Отрезанный от родины и оказавшись без средств к существованию, он принял приглашение японцев, которые предложили своему противнику по рыболовной конвенции место профессора в Токийском университете, где, между прочим, не могли преподавать не японцы. Но в России В. К. Бражникова не забыли. в 1921 г. Совнарком принял специальное постановление и направил ему приглашение вернуться на родину организовывать восстановление рыбного хозяйства, разрушенного в гражданскую войну. Сбыться этому, к сожалению, было не суждено. Судьба нередко бывает жестокой — именно в момент выхода постановления Совнаркома В. К. Бражников, незадолго перед этим потерявший сына, внезапно умер.

И все же, несмотря на огромные трудности и огромную конкуренцию со стороны умелых и хорошо оснащенных японских рыбаков, российский промысел постепенно набирал силу. к началу первой мировой войны он уже мог составить конкуренцию отлично организованному и мощному иностранному промыслу. Сейчас мы хорошо знаем, что, вопреки фальсификации советских историков, капиталистическая Россия в начале 20-го столетия вовсе не плелась в хвосте цивилизованного мира. Она энергично и динамично развивалась и имела самые высокие темпы экономического развития.

Работы В. К. Бражникова продолжил в 1907 г. В. К. Солдатов, который заложил основы углубленного изучения лососевых рыб на Дальнем Востоке. Уловы этих рыб в те годы непрерывно возрастали, но В. К. Солдатов предсказывал их снижение. Поэтому он призывал регламентировать промысел и компенсировать его негативное воздействие искусственным разведением лососей. Работы по искусственному разведению он проводил со своим помощником рыбоводом И. И. Кузнецовым. Тогда же были построены первые небольшие рыбозаводы. Видел В. К. Солдатов необходимость и перспективы развития промысла морских рыб. Его ученик М. Н. Павленко в этих целях приступил к изучению сельдей. Судьба В. К. Солдатова оказалась более счастливой, чем В. К. Бражникова. Позднее, в советское время, он, помимо научных исследований, много занимался педагогической деятельностью. Его перу принадлежит первый определитель рыб дальневосточных морей и первые отечественные учебники по ихтиологии. Имя В. К. Солдатова увековечено в названиях многих рыб. Один из современных судов рыбохозяйственной науки несет на борту имя «Профессор Солдатов».

Наметившееся оживление в изучении дальневосточных рыбных ресурсов остановили события двух войн — мировой и гражданской, а также пятилетняя иностранная интервенция. По существу, на исходный уровень была отброшена и российская рыбная промышленность. к 1922 г., когда закончилась гражданская война, из 361 рыбного прибрежного участка, где добывались лососи, 323 были в руках японцев, которые вели себя здесь, как в покоренной стране. Мне приходилось читать некоторые из опубликованных документов того времени. Хозяйничать в наших водах японцы действительно собирались на «вечные времена». Попутно замечу, что и позднее, вплоть до 1945 г., в их поведении по отношению к России, мягко говоря, было мало уважительного. Это сейчас, желая получить Южные Курилы, они играют роль обиженной и очень праведной стороны.

Советский этап в развитии рыбного хозяйства Дальнего Востока начинался в состоянии разрухи, и, конечно, первое внимание, как и прежде, было обращено на лососей, для лова которых не нужен был флот. Для восстановления рыбных промыслов требовались средства. Их могла дать аренда рыболовных участков. Поэтому, несмотря на уязвленное национальное достоинство предыдущим многолетним периодом хищничества японцев в российских водах и пятилетней интервенцией, они снова получили доступ к российской красной рыбе. Однако сейчас японский промысел проходил под контролем нашего государства.

Новые руководители рыбного дела на перспективу ставили большие цели. При этом имелась в виду организация крупного государственного промысла не только лососей, но также морских рыб, беспозвоночных и морского зверя. Примечательно, что тогда не было сомнений и в том, что регулирование промысла и разведение лососей, а также развитие промысла других объектов невозможны без организации крупномасштабных исследований на базе специальных рыбохозяйственных научных учреждений. в этой связи в 1923 г. при Дальрыбе создали отдел Дальнаучрыббюро, которым заведовал Н. П. Навозов-Лавров, а в 1925 г. во Владивостоке была организована Тихоокеанская научно-промысловая станция (ТОНС), развившаяся вскоре в институт — ТИРХ, а затем ТИНРО.

Сам К. М. Дерюгин недолго был на Дальнем Востоке, но он вместе с ; В. К. Бражниковым, П. Ю. Шмидтом и В. К. Солдатовым по праву является основателем дальневосточной рыбохозяйственной науки. Сразу после основания ТОНС К. М. Дерюгин писал: «Мы не сомневаемся, что значение Тихоокеанской научно-промысловой станции, развернутой в таком полном составе, будет признано в ближайшее время не только всесоюзным, но и международным». Слова эти в конечном счете оказались пророческими. Однако действительная трудность будущих дел и испытаний тогда до конца не представлялись.

Работы станции развернулись в нескольких направлениях, была открыта серия наблюдательных пунктов, от Приморья до Чукотки работали экспедиционные научные группы. в сферу исследований помимо лососей были включены морские рыбы, промысловые беспозвоночные, водоросли, морские млекопитающие. Появилась большая серия публикаций, в которых приводилось много новых данных по биологии различных объектов и широко обсуждались перспективы развития рыбной промышленности. к сожалению, многие заключения в этих работах носили в известной мере вещательный характер и не подкреплялись конкретными фактами. Справедливости ради нужно сказать, что развернутые рекомендации для рыбной промышленности тогда и не могли быть разработаны. Нужно было время и широкие экспедиционные исследования. Но в то время в распоряжении ТОНС не было ни одного судна. Первое на Дальнем Востоке научное судно-шхуна «Россинанте» — появилось только в 1929 г. Нельзя не указать и на некоторые весьма серьезные просчеты, которые были сделаны авторитетами рыбохозяйственной науки в самом начале работы станции. В. К. Солдатов, К. М. Дерюгин, И. Ф. Правдин и другие ученые утверждали, что, прежде чем развивать промысловое использование биологических ресурсов, сначала их нужно обстоятельно изучить. Такие установки при всей их логичности в идеальных условиях в тот период были не реальными и совсем не учитывали нужды страны и региона.

Разговор мог тогда идти только о параллельном развитии и рыбной отрасли, и рыбохозяйственных исследований. Непонимание этого вскоре дорого обошлось еще не окрепшей науке. Напомню, что уже началась социалистическая индустриализация и составлялись ударные планы первой пятилетки (1929-1933 гг.). в связи со слабой материально-технической базой в рыбном деле невозможно было немедленно рассчитывать на очень большие приросты уловов. Промысел оставался сугубо прибрежным и по-прежнему базировался главным образом на лососях, запасы которых местами стали уже не те, что ранее. Только в 1927 г. российский вылов достиг уровня 1914 г. — около 150 тыс. т. Учитывая реальное положение дел и возможности рыбной промышленности, были разработаны два плана. По одному из них планировалось к 1933 г. увеличить уловы до 238 тыс. т, по второму более оптимистичному — в. 1,5-2 раза больше этого уровня. Видно, что в любом случае намечалось поступательное развитие рыболовства.

На только что организованную рыбохозяйственную науку в таких, условиях возлагали большие надежды. Но чудес не бывает, помочь в заведомо невыполнимых задачах наука не могла. и как уже говорилось выше, не все в ее планах и делах соответствовало реалиям времени. Вся обстановка вокруг науки особенно драматизировалась после того, как в начале 1930 г. А. Н. Державин, заменивший К. М. Дерюгина на посту директора ТИРХа, выступил с ; прогнозом промыслового потенциала дальневосточных морей в целом. Максимально возможный вылов по этому прогнозу мог составить 1185 тыс. т. Чтобы лучше представить масштаб цифр, замечу, что исторический максимум вылова в дальневосточных водах России был получен в 1988 г. и составил 5 млн. т. Называя сравнительно небольшой объем потенциального вылова, А. Н. Лержавин исходил из суровости дальневосточных морей. и хотя выдвинутая цифра потенциального вылова превосходила реальный вылов 1929 г. почти в семь раз, сам факт появления выводов о каких-то пределах в промысле, когда основной задачей ставилось его расширение, вызвал не просто резкую, а жестокую критику, в которой суммировалась вся накопившаяся к тому времени неудовлетворенность деятельностью ТОНС-ТИРХа. Тон выступлений на различных совещаниях и в печати нередко был злобным и просто издевательским. Именно тогда в арсенале ругательных выражений появилось и ныне применяемое в подобных случаях слово «академизм», которым и тогда, и позднее в течение нескольких десятилетий характеризовались научные работы, не связанные напрямую с ; промыслом («умная ненужность»).

Рыбаки уже тогда поняли, что в лице науки выгодно иметь своего рода «козла отпущения», на которого можно списывать все, в том числе свои промахи и неумение. Этот стиль отношений был заложен на многие десятилетия. Если рыбалка шла нормально, говорилось о доблести рыбаков и организационном вкладе партийных организаций (большевистских, конечно), но когда случался пролов — вспоминали «плохую и безответственную» науку. Кстати, в 1931 г. лишь наполовину выполнили тот самый нереальный директивный план по вылову рыбы. Но еще раньше, в 1930 г., директор ТИРХа А. Н. Державин был снят с ; работы и вскоре покинул Дальний Восток. Правда, с рыбохозяиственной наукой он не порвал и много лет успешно занимался осетровыми Каспийского моря.

Но главным, с точки зрения познания сырьевой базы рыбной промышленности, было крупномасштабное расширение в начале 30-х годов исследований по многим направлениям — океанологическому режиму, биологии и промыслу рыб, промысловых беспозвоночных, водорослей, морзверю, технике добычи и технологии обработки добытого сырья. Продолжались традиционные наблюдения за лососями, но особенно расширились исследования по морским объектам. Рыбная промышленность в то время быстро пополнялась флотом, в том числе большими краболовными плавзаводами. в 1933г. начала добычу китов знаменитая китобаза «Алеут», в результате чего было опровергнуто расхожее представление о том, что Россия никогда не займется китобойным делом самостоятельно.

В те годы С. В. Дорофеев впервые успешно провел авиаразведку и учет ледовых тюленей. Тогда же мой будущий руководитель А. Г. Кагановский впервые в стране применил самолет и для разведки косяков рыбы. Он возглавлял в 30-е годы группу по изучению биологии и промысла сардины иваси, которая в тот период находилась в состоянии очередной волны высокой численности и в летний период во время нагульных миграций в большом количестве мигрировала к ; приморским берегам. Попутно замечу, что работа группы А. Г. Кагановского была довольно успешной и целенаправленной. Не располагая собственными плавсредствами, ученые вынуждены были вести наблюдения непосредственно на промыслах. о напряженности работы в период путины может говорить хотя бы такой факт: работавшая с А. Г. Кагановским его жена С. М. Кагановская только в 1930-1931 гг. 150 раз выходила с рыбаками в море на небольших баркасах. Можно сказать, что исследования по иваси в 30-е годы в определенной степени заложили основы разведки рыбы и научного управления промыслом.

Среди многих забот и дел памятных 30-х годов особого упоминания заслуживает организованное на нескольких судах под руководством К. М. Дерюгина и П. Ю. Шмидта по-настоящему широкое научно-промысловое обследование всех трех дальневосточных морей. в этих работах принимали участие помимо руководителей экспедиции и многие другие специалисты из центральных научных учреждений. в научной литературе эта экспедиция получила название Тихоокеанская комплексная экспедиция 1932; 1933 гг. Научные результаты экспедиции были впечатляющими. Итоги работ публиковались в большом количестве статей и обзоров, и с этого времени изучение природы дальневосточных морей пошло более быстрыми темпами.

К сожалению, менее значительными были результаты изучения биологии и запасов рыб. Полученную в Тихоокеанской экспедиции информацию и, главное, ее трактовку было трудно рассматривать как надежную основу для конкретных прикладных научных рекомендаций. Впрочем, это и не удивительно. Дело в том, что во главе исследований стояли представители классических направлений биологии — фаунисты, систематики и зоогеографы. Опытные же кадры именно рыбохозяйственной науки тогда еще не сформировались, поэтому нередко наряду с удачными заключениями и практическими рекомендациями следовали, можно прямо сказать, легковесные предложения. Это было время проб и ошибок, а желающих воспользоваться последними всегда находилось много. и там, где ошибки оборачивались крупными материально-хозяйственными издержками, вопрос переставал быть чисто научной дискуссией, тем более нужно учесть, что эти события разворачивались в 30-е годы.

При организации Тихоокеанской экспедиции ее руководители и участники очень надеялись на обнаружение больших скоплений трески, которые могли бы стать сырьевой базой для только что созданного тралового флота. Основанием для этого служили заключения экспедиции японского профессора Х. Марукавы в 1915-1917 гг. о том, что на западнокамчатском шельфе находятся «лучшие в мире тресковые банки». Некритически пытались перенести на Дальний Восток и опыт трескового промысла из Северной Атлантики, известной своими большими запасами тресковых рыб. Приезжавшие на Дальний Восток для участия в работах экспедиции директор Государственного гидрологического института (ГОИН) И. И. Месяцев и его сотрудники И. А. Маслов и А. Д. Старостин на основании своих представлений о баренцевоморской треске без малейшего сомнения предлагали (в том числе в научных публикациях) искать скопления трески на материковом склоне северо-западной и северной частей Охотского моря, где, как сейчас хорошо известно, треска или не обитает вообще, или встречается в ограниченном количестве.

Когда обширные тресковые поля обнаружены не были, возобладало уже противоположное и опять крайнее мнение о бесперспективности большого трескового промысла на Дальнем Востоке. Такое заключение, кстати, сделал и приезжавший для участия в работах на западнокамчатском шельфе известный профессор из Ленинградского университета Е. К. Суворрв. в результате только что созданный траловый флот был расформирован и в основном переведен на Мурман. При этом не было учтено, что во время работы Тихоокеанской комплексной экспедиции были обнаружены значительные скопления камбал. Из-за недостатка морозильных емкостей рыбаки этими рыбами пока интересовались в ограниченной степени. Но споры о треске продолжались и позднее.Много для ее «реабилитации» сделал П. А. Моисеев, ставший позднее в стране фигурой номер один в широкой проблеме биологических ресурсов Мирового океана. Сейчас хорошо известно, что треска в дальневосточных морях имеет важное промысловое значение, но ее численность подвержена существенной многолетней изменчивости.

Сами по себе научные споры естественны, а ошибки в поисковых и прогнозных делах неизбежны. Так было и будет всегда. Но в начале 30-х годов их исход мог быть только драматичным. Рыбная промышленность, несмотря на поступательное развитие, далеко не поспевала за чрезвычайно высокими директивными планами, о которых уже говорилось выше. В 1937 г. вылов достиг всего 406 тыс.т. Все это бумерангом задевало ТИНРО. Различные реорганизации, перестановки, проблемы с финансированием, неутихающая критика, несомненно, создавали обстановку нервозности и неуверенности. Здесь, как и вообще в стране, в оценочном лексиконе нередко фигурировало в разных вариациях слово «вредитель», с вытекающими отсюда последствиями. в один из периодов в начале 30-х годов директором ТИРХа назначали даже человека из «органов». Не обошли ТИНРО и репрессии. в частности, карательными органами было организовано большое дело о технологах ТИНРО, подробности о котором, по-прежнему, трудно узнать из-за недоступности соответствующих архивов. Я много раз слышал о том, что в этом деле, как и в других подобных делах тех лет, участвовал свой институтский информатор, ставший позднее крупным ученым и даже директором ТИНРО. Все это, однако, передавалось только устно, поэтому я не могу называть его фамилию.

Но, судя по всему, лишь часть тинровцев в тор сложной и противоречивой обстановке разделяла официальные негативные оценки деятельности рыбохозяйственной науки. Сохранились и некоторые публикации на этот счет. Мне, например, попадалась статья сотрудника ТИРХа Л. Г. Виноградова, ставшего позднее крупным авторитетом по крабам, в которой он присоединялся к ; критикам как А. Н. Державина, так и взглядов о необходимости регулирования использования запасов промысловых объектов. Взгляды А. Н. Державина Л. Г. Виноградов называл вредными, ложными, а носителя этих взглядов — буржуазным рыбоводом. а о качестве критики можно судить по тому, что Л. Г. Виноградов тогда писал о квотировании промысла как о второстепенной проблеме, он пытался доказать, что, чем меньше численность самок, тем эффективнее идет воспроизводство крабов. Говорил он и о необходимости «хищнического» промысла трески, которая поедает молодь краба. Такие формулировки даже на уровне знаний того времени выглядели, конечно, смешно. в то же время все это было очень серьезно, так как писалось в контексте организованной сверху кампании. о способности людей науки добровольно делать конъюнктурные зигзаги говорят и другие примеры ненаучной деятельности того же Л. Г. Виноградова. Он, в частности, сначала активно критиковал интересную гипотезу японского профессора Х. Марукавы о жизненном цикле западнокамчатского краба, а позднее... блестяще ее развил, но при этом ни разу не обмолвился о своих прежних взглядах. Не хочу, однако, чтобы об этом исследователе сложилось одностороннее представление. в 30-е годы его работы способствовали развитию советского крабового промысла, а после войны он много сделал для налаживания квотирования крабовых уловов, которое отрицал раньше.

Уже с начала 30-х, годов начался отток из ТИНРО специалистов в западные районы страны. Некоторые из них позднее приезжали в экспедиции на Дальний Восток, но в целом потери были большие. Дело в том, что среди ушедших из ТИНРО было немало людей, склонных к фундаментальным исследованиям. Критика в «академизме» в конечном счете привела к размежеванию прикладных и фундаментальных исследований. Оставшиеся в ТИНРО специалисты в своих работах были ориентированы на конкретные промысловые объекты. Так на десятилетия определилось однобокое объектное направление в рыбохозяйственных исследованиях. Это, несомненно, приблизило ТИНРО к непосредственным нуждам рыбной промышленности, но одновременно сузило кругозор и потенциал рыбохозяйственной науки. Отсюда, кстати, и берут начало элементы научного провинциализма, которые в последующем почти всегда были характерны для ТИНРО и его отделений. Несомненно, они имеются и сейчас.

И все же, говоря о 30-х годах, когда произошло становление дальневосточной морской биологии, можно резюмировать, что оставшиеся в ТИНРО специалисты, находясь в гуще событий, проводя исследования в экспедициях, на наблюдательных пунктах и на промыслах, в конечном счете и создали существенный потенциал местных квалифицированных кадров рыбохозяйственной науки. Это обстоятельство необходимо подчеркнуть, в связи с тем, что, несмотря на потери в мирное, а ; затем и в военное время, дальневосточная рыбохозяйственая наука, кооперируясь с научными учреждениями Москвы и Ленинграда, смогла позднее стать надежным проводником начавшей в послевоенное время бурно развиваться рыбной отрасли страны.

Через ТИНРО в 30-е годы прошло много специалистов, в основном это были молодые люди. Приехавший в ТИРХ в 1931 г. В. А. Арсеньев позднее в книге «Люди, наука, океан», вышедшей к 50-летию ТИНРО, писал: «Какой вспоминается общая обстановка в ТИНРО тех лет? в первую очередь — это кипучая деятельность сотрудников, дружественная и доброжелательная атмосфера, взаимопонимание, юмористическая жилка в поведении (так называемые дружеские подначки). Обычной была работа многих по вечерам, веселое настроение, помогавшее преодолевать трудности как бытового, так и служебного характера. Постоянно кто-то собирался в экспедицию, кто-то только что вернулся и разбирал материал». Похожую обстановку в ТИНРО я еще застал в начале 60-х годов, но затем многое изменилось. Сейчас же от того духа не осталось следа, нередко доминирует наукообразие, околонаучное или сугубо конъюнктурное. Но об этом позднее, здесь же в дополнение к словам В. А. Арсеньева не могу не привести несколько строк из неопубликованных воспоминаний еще одного бывшего тирховца — Г. И,Перминова, который еще молодым человеком ушел из науки и стал военным. Незадолго до смерти, будучи полковником в отставке, он так вспоминал о своих товарищах-ихтиологах, которых судьба и талант сделали известными: «А. Я. Таранец был уравновешен и крайне скромен и в одежде, и в пище, и в образе жизни. и если я и мой второй друг — П. А. Моисеев ходили в театр и на концерты, увлекались танцами, гонялись за модными галстуками или патефонными пластинками, то Анатолий Яковлевич был очень целеустремленным, все свое время стремился использовать для науки. Быстрее других он овладел английским языком, что позволило ему вести обширную переписку с японскими и американскими ихтиологами. Своей страстью к науке он заражал окружающих, в общении с людьми был прост, доверчив и щедро делился знаниями... Вспоминая теперь далекое и прекрасное время становления ТИРХа, я воспринимаю его как пору больших свершений, необычной увлеченности наукой, как эпоху покорения своеобразной целины в изучении и освоении дальневосточных морей. Память об ихтиологах-тирховцах того времени должна быть сохранена, особенно о таких замечательных исследователях ,как А. Я. Таранец и Г. У. Линдберг. Очень бы хотелось увидеть имена этих выдающихся ученых на бортах наших научно-поисковых судов». Г. И. Перминов, несомненно, был прав, так высоко оценивая двух наших выдающихся ученых. Выдвигались их имена уже в мое время и для названий судов, но, к сожалению, не прошли. Остановили московские партийные бюрократы. Интересно добавить, что в свое время Г. И. Перминов сумел описать два новых вида из очень трудной в систематическом отношении группы рыб — круглоперов и назвал их в честь своих друзей А. Я. Таранца и А. П. Андрияшева.

Вряд ли здесь нужно перечислять всех успешно работавших в ТИНРО или приезжавших для участия в его экспедициях в 30-е годы специалистов, Назову только некоторых, они уже в период становления ТИНРО были заметными авторитетами или позднее стали крупными фигурами в научном мире. Это ихтиологи П. Ю. Шмидт, П. А. Моисеев, Г. У. Ливдберг, А. Г. Кагановский, А. Я. Таранец, Ф. В. Крогиус, А. И. Амброз и Д. Н. Талиев, альголог М. М. Гайл, маммологи С. В. Дорофеев, Г. А. Пихарев, С. Ю. Фрейман, В. А. Арсеньев, Б. А. Зенкович, технологи Б. П. Пентегов, Е. Ф. Курнаев, Ю. Н. Ментов, И. В. Кизеветтер, гидробиолог Л. Г. Виноградов. о полноте этого списка, конечно, можно спорить, но в моих представлениях эти люди высветились несколько больше других в итоге анализа многих работ, опубликованных в разные периоды. Судьбы им были предначертаны разные. Б. П. Пентегов, Е. Ф. Курнаев, Ю. Н. Ментов были репрессированы. в 30-летнем возрасте в 1941 г. под Москвой погиб А. Я. Таранец. При ином жребии он, наверное, мог превзойти всех своих коллег или, по крайней мере, выйти на уровень научного рейтинга своего учителя Г. УЛиндберга. Определителем рыб дальневосточных морей, который написал молодой А. Я. Таранец, ихтиологи широко пользуются до сих пор. Этот человек навсегда остался как романтический символ подвижнического служения науке.

В начале 40-х годов, т. е. в обстановке военных лет, развитие как рыбохозяйственных исследований, так и рыбной промышленности задержалось, но не остановилось. с началом войны совпало прекращение подходов к берегам Приморья сардины иваси, дававшей около трети дальневосточного вылова рыбы. Ее пытались искать по всему Японскому мирю, но тщетно. Тогда вспомнили про А. Г. Кагановского, который, опасаясь ареста, ещё в 1940 г. уехал на Урал. А. Г. Кагановский вернулся и до конца жизни больше не покидав ТИНРО. Сардина тогда исчезла надолго, очередная вспышка ее численности началась только в 1972г. Потери выловах из-за неподходов иваси удалось к 1943 г. восполнить другими объектами, и Вылов вновь достиг примерно 400 тыс.т.

В конце 40-х годов в некоторой степени повторились события начала 30-х годов, когда при организации Тихоокеанской комплексной экспедиции с ТИНРО кооперировались научные учреждения Москвы и Ленинграда. На Амуре в 1945-1949 гг. работала совместная с ТИНРО экспедиция МГУ под руководством Г. В. Никольского, уже тогда имевшего огромный авторитет среди биологов. Позднее на написанных Г. В.Никольским учебниках выросло не одно поколение ихтиологов. в 1947-1949 гг. в водах Сахалина и Южных Курильских островов проводила исследования экспедиция Ленинградского Зоологического института АН СССР и ТИНРО, а ; возглавлял ее один из организаторов ТОНС Г. У-Линдберг. в водах Камчатки и Курильских островов в конце 40-х — начале 50-х гг. работала экспедиция Института океанологии АН СССР и ТИНРО. Одновременно с этим ТИНРО продолжал и расширял объектные исследования, т. е. научно-промысловые исследования по лососям, морским рыбам, промысловым беспозвоночным и млекопитающим.

Примечательно, что в основном в дальневосточных морях тогда плавал и только что заступивший на научную вахту знаменитый «Витязь». Это позднее он, а ; за ним и другие академические корабли науки развернулись главным образом в сторону экзотических тропических широт. Такой поворот произошел в связи с большей привлекательностью работы на «мировую науку» и комфортностью плавании в загранрейсах по солнечным теплым морям. Но в конце 40-х — 50-х годах вклад экспедиций «Витязя» в познание природы дальневосточных морей был действительно выдающимся.

Символично, что в первом рейсе «Витязя» на Дальнем Востоке а ; проходил он в 1949 г. в Охотском море, принимал участие патриарх российских ихтиологов П. Ю. Шмидт, которому тогда было уже 77 лет. Он только что закончил книгу «Рыбы Охотского моря», в которую вошли, в частности, итоги исследований Тихоокеанской комплексной экспедиции начала 30-х годов. Как вспоминал другой крупный ленинградский ихтиолог А. Н.Световидов, собираясь в экспедицию на «Витязе» П. Ю. Шмидт и книгу о рыбах Охотского моря и предстоящее плаванье в этом море назвал своей лебединой песней. Так оно и вышло, Петр Юльевич оказался пророком своей судьбы. Вернувшись из экспедиции он, не заходя домой, направился в Зоологический институт, перешагнув порог которого, упал и вскоре скончался. Попутно замечу, что имя П. Ю. Шмидта, наряду с некоторыми уже упоминавшимися учеными, являющимися гордостью российской науки, «не прошло» при выборе названий судов рыбохозяйственной науки. Вряд ли это решение совковых бюрократов требует дополнительных комментариев.

Развернутые широким фронтом исследования отраслевой науки и академических институтов в короткие сроки значительно раздвинули представления о биологии промысловых объектов, условиях их обитания и возможностях промысла. Эти работы сыграли заметную роль в развитии дальневосточной рыбной промышленности. в 1950 г. вылов по Дальнему Востоку составил 480, а в 1960 г. увеличился до 730 тыс. т. Основной прирост уловов происходил за счет сельдей северной части Охотского моря и Сахалина, а также камбал Камчатки. При изучении и промысловом использовании сельдей новым в эти годы было внимание к ее нагульному периоду жизни. Раньше сельдь ловили и изучали главным образом при ее нерестовых миграциях к берегам. Поворот к активному рыболовству требовал серьезной переоценки прежних подходов и, конечно, организации многих специализированных рейсов. Исследования по сельди сахалинских вод возглавлял А. Н. Пробатов, а на севере Охотского моря — Б. Н. Аюшин. А. Н. Пробатов вскоре уехал с Дальнего Востока, а Б. Н. Аюшин позднее очень много сделал не только для углубления изучения биологии сельдевых стад Дальнего Востока, но и в организации широкого изучения биологических ресурсов Тихого океана в период экспансии океанического рыболовства.

Исследования и других гидробионтов в рассматриваемый период носили более углубленный, чем раньше, характер. Новым и весьма перспективным направлением оказались, например, начатые в конце 40-х годов работы по ихтиопланктону, размножению и развитию рыб. Эти исследования, возглавляемые профессором Т. С. Рассом из Института океанологии АН СССР, сильно продвинули представления о жизненных циклах и характере воспроизводства многих донных и пелагических рыб. Постепенно ихтиопланктонные работы стали важнейшим инструментом в познании динамики численности рыб. Тогда же были сделаны в общем удачные попытки по плавающей икре определить объемы ресурсов некоторых видов. Ориентируясь на эти оценки, Т. С. Расс неоднократно и уверенно высказывался о возможности значительного увеличения вылова рыбы в дальневосточных морях. в частности, он особенно настойчиво обращал внимание на совсем не используемые огромные ресурсы минтая, о которых Т. С. Расс судил по большим концентрациям плавающей икры минтая в целом ряде районов. Правда, икру минтая сначала спутали с тресковой. Снова, но уже на короткое время, возникла тресковая тема и мнение об огромных ресурсах трески в дальневосточных морях. Дело в том, что у хорошо изученной к тому времени атлантической трески икра пелагическая и действительно напоминает минтайную. Икра же тихоокеанской трески после нереста к поверхности не всплывает и остается в придонных слоях. Но об этом не знали, отсюда произошла ошибка, которая быстро была исправлена, и тресковый бум на этот раз продолжения не получил.

В результате распространения исследований из прибрежной зоны в открытые воды вскоре обособилось океаническое направление изучения биологических ресурсов. в поле зрения здесь не могли не попасть лососи, которых все активнее начали облавливать в открытом море японцы дрифтерными сетями. Советские исследования морского периода жизни лососей возглавлял И. Б. Бирман, пришедший в конечном счете к серьезным обобщениям о миграциях, дислокации стад лососей в море и закономерностях динамики численности этих рыб. Цикл исследований по японской скумбрии в Японском море провел А. П. Веденский, правда, вскоре после защиты им диссертации по этой рыбе она перестала мигрировать к нашим берегам. Зато заложенное в середине 50-х годов Ю. В. Новиковым сайровое направление оказалось очень перспективным на многие годы и результативным в промысловом отношении. Были и первые выходы в тропическую зону за тунцами, но как тогда, так и до сих пор тунцовый промысел на Дальнем Востоке не получил серьезного развития.

Описываемый период, конечно, не был «сплошным успехом» науки, хотя крупные достижения были видны, как говорится, даже невооруженным глазом. Многое из прежних представлений выглядит сейчас наивным. Но самое неприятное, с чем столкнулась рыбохозяйственная наука в период послевоенного расширения промыслового использования биологических ресурсов, было быстрое сокращение запасов почти любого объекта, к освоению которого приступали. Такая судьба постигла многие камбальные банки, сельдевые стада, камчатского краба, тюленей, китов и других гидробионтов. в то время наивно большие надежды возлагали на правила рыболовства. Но как не покажется странным, в эти правила не входило квотирование добычи. Впрочем, строгое квотирование уловов в то время и не было возможным. Для этого нужно, как известно, знать численность объекта, темп его естественной смертности и воспроизводства. Но необходимых данных для получения этих параметров тогда еще не имели. и когда позднее вину за нерациональный промысел, в результате чего были подорваны запасы многих стад рыб, китов, тюленей и т. д., ученые стали валить на промысловиков, они были далеки от объективности. Что-либо иное, при этом конкретное, и академическая, и прикладная науки не предлагали.

Снижение запасов многих промысловых объектов по времени совпало с индустриализацией рыболовства. На глазах увеличивалась материально-техническая база рыбной промышленности, на ее вооружение непрерывным потоком стал поступать добывающий и обрабатывающий флот, для работы которого нужна была мощная сырьевая база. Это обстоятельство предопределило расширение научно-поисковых работ в отдаленные, или как их называли, новые районы промысла. Наступала целая эпоха активного морского рыболовства. Тогда, за исключением южноамериканского района в Тихом океане, еще не существовало рыболовных зон и большие запасы рыб у берегов других государств были доступны для нашего флота.

Проблемы перспективного планирования бурно развивающейся рыбной промышленности в очередной раз требовали соответствующих оценок сырьевой базы региона. Многое в планировании исследований и разработке политики рыбного хозяйства СССР в то время определял московский Всесоюзный научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО). в рассматриваемый период это уже был крупный и сильный институт, который при поддержке Министерства рыбного хозяйства в условиях сверхцентрализации постепенно прибрал к рукам все и вся. Во ВНИРО работали и многие уехавшие с Дальнего Востока бывшие тинровцы.

О 80-х годах разговор еще впереди, а сейчас вернусь к концу 50-х годов, когда планировались исследования в новых районах. Совершенно особое положение в этом смысле занимала многолетняя Беринговоморская экспедиция. Во ВНИРО ее всегда называли экспедицией ВНИРО-ТИНРО, а в ТИНРО — экспедицией ТИНРО-ВНИРО. Руководителями экспедиции были замдиректора ТИНРО А. Г. Кагановский и замдиректора ВНИРО П. А. Моисеев. в море оба руководителя не ходили, но с берега много времени уделяли координации исследований и подбору экспедиционных кадров. Одним из заместителей А. Г. Кагановского и П. А. Моисеева был Н. П. Новиков, который ежегодно выходил в море.

Считается, что Беринговоморская экспедиция началась в 1958 г. рейсом РТ «Огонь» в восточную часть Берингова моря под руководством бывшего тинровца В. Д. Гордеева. Последний еще в 30-е годы активно доказывал возможность тралового промысла трески в дальневосточных морях и первым выдвинул идею кормового траления. Но за год до этого, т. е. в 1957 г., Н. П. Новиков на том же судне, с придачей ему еще одного тральщика, провел обследование северо-западной части Берингова моря, а также шельфа в центральной части моря. Значительных скоплений рыбы в 1957 г. обнаружено не было. Зато в 1958 г. на шельфе восточной части моря РТ «Огонь» имел хорошие уловы камбал. Поэтому для того, чтобы представить Беринговоморскую экспедицию как итог смелого научного прогноза, ее отсчет повели именно с этого рейса.