ПЕРВЫЕ ПРОМЫСЛОВЫЕ УСПЕХИ ЗА ЭКВАТОРОМ

Когда «Лира» вышла в море, я знал, что «Профессор Дерюгин» на завершающей части экспедиции также подойдет к Новой Зеландии. Приходилось торопиться, так как не хотелось отдавать успех людям, которые перехватили у меня новое судно. Тем не менее по пути к Новой Зеландии мы впервые сделали несколько тралений на небольших подводных банках восточное Австралии. Рыба на них была, но уловы составляли меньше тонны на траление. Стало ясно, что это не Гавайский хребет и наскоком ничего здесь не взять. Поэтому, чтобы не распыляться, направились сразу к заливу Тасман.

Ставрида оказалась на том же месте, где ее оставили последний раз осенью 1966 г. Получив здесь промысловые результаты, я планировал дальнейшие работы у восточного побережья острова Южного, где на«Сескаре» оборвали трал с сериолеллой. Но внезапно пришла шифровка из ТИНРО, в которой предписывалось идти в австралийский порт Сидней, куда вылетал представитель Минрыбхоза, бывший заместитель начальника Дальрыбы В. Г. Липанов, для переговоров с австралийцами о совместном рыболовстве в их водах. Мне предлагали консультировать его по ресурсам рыб австралийского шельфа.

Когда произошла встреча с В. ГЛипановым, я ему передал имевшийся у меня экземпляр сводного отчета по рыбам австралийских вод, подготовленный мною перед рейсом. После этого я стал просить отпустить меня с «Лирой» назад к Новой Зеландии, чтобы завершить цикл исследований. В. Г. Липанов страшно удивился и развернул передо мной радужную, на его взгляд, перспективу, согласно которой, я с ним перемещаюсь по Австралии от порта к порту, куда будет заходить«Лира», и на ее борту мы будем делать приемы для представителей австралийских рыбопромышленных кругов. За такую перспективу как тогда, так и сейчас уцепилось бы абсолютное большинство Известных мне людей. Но я уже был совсем«диким» человеком и жил сугубо своими представлениями и ценностями. Я чувствовал, что для бюрократической работы не годен, и, кроме того, очень не хотелось рушить свою экспедицию. В. Г. Липанов согласился и к неудовольствию экипажа отпустил нас.

Повторно к Новой Зеландии мы подошли раньше «Профессора Дерюгина» и, до того как он здесь появился, успели покрыть съемкой воды у восточного побережья острова Южного. Как и в прошлых рейсах, в заливе Кантербери оказались скопления снека, но на свале глубин острова Южного, где раньше ловилась сериолелла, было довольно пусто. Логика подсказывала, что к зиме рыба не могла уйти на юг на плато Кэмпбелл. Значит, она должна концентрироваться севернее. При этом очень привлекательно выглядел огромный Чатамский хребет, который почти под прямым углом отходил от острова Южного на восток. Над этим хребтом в течение всего года прослеживался фронтальный раздел между спускающимися теплыми водами с севера и поднимающимися из южных районов Новозеландского плато на север более холодными водами. На значительных площадях западной части Чатамского хребта и оказались хорошие концентрации рыб с характерным для свала глубин ассортиментом. Самым многочисленным был макруронус, рыба близкая к мерлузам, но менее привлекательная из-за фиолетового цвета и плетевидного хвоста. Довольно часто уловы макруронуса наполовину разбавлялись двумя видами вальковатых деликатесных сериолелл. Заметную долю прилова составляли красные окуни, крупные звездочеты, пятнистые химеры, хек, похожие на налимов с красивым коричневым рисунком гениптерусы, серебристые аргентины, почти черные с таинственным зеленым блеском глаз глубоководные акулы. Основную массу этого ассортимента составляли пищевые рыбы.

Когда подошел «Профессор Дерюгин», у нас уже был хороший задел поисковых результатов. Мы встретились, погода позволила стать бортами. Встреча была теплой, что в те времена вообще было характерно, когда в чужих краях встречались советские суда. Я предложил рассредоточить наши усилия и охватить съемкой с двух судов обширное плато Кэмпбелл и весь Чатамский хребет. Но с удивлением услышал, что долго задерживаться«Профессор Дерюгин» у Новой Зеландии не может, так как в его программе еще запланирована съемка в Коралловом море. В. В.Натарову я дал копию оконтуренных нами скоплений рыб и, пожелав друг другу успеха, мы разошлись.«Профессор Дерюгин», сделав на каждом«нашем» скоплении по нескольку тралений, пошел в Коралловое море. Через несколько дней В. В.Натаров позвал меня на связь и попытался переадресовать«Лире» съемку и Кораллова моря в связи с тем, что они торопятся во Владивосток. Я отказался, так как помимо работ у Новой Зеландии нам предстояло на завершающем этапе еще сделать съемку Арафурского моря. в общем, мы крупно поругались и, пообещав мне на берегу большие неприятности, В. В.Натаров ушел домой, не закончив свою рейсовую программу. Действительно, когда через два месяца мы пришли домой, это предостережение замдиректора оправдалось.

В связи с походом в Сидней мы потеряли порядочно времени. Дел V Новой Зеландии было много, но хотелось выполнить съемку и Арафурского моря. Я уже писал о том, что оставались некоторые надежды на успех поисковых работ в североавстралийских водах в противоположный сезон. Учитывая все это, я решил не расширять в этом рейсе район исследований у Новой Зеландии. Важно было зацепиться за район, и плацдармом для этого расширения могли стать скопления рыб на Чатамском хребте и ставрида на мелководье. Поэтому мы еще раз прошлись по обнаруженным скоплениям, порыбачили на каждом из них и пошли на Торресов пролив, соединяющий Коралловое и Арафурское моря.

Я ранее упоминал о том, что после второго рейса в южное полушарие у меня заметно ухудшилось здоровье. Я старался не поддаваться, но нервные нагрузки давали о себе знать, кроме того, я многое принимал слишком близко к сердцу. Все чаще были минуты, когда казалось, что силы на исходе. и хотя плаванье на«Лире» проходило удачно, общий настрой был минорным. Чтобы не повторяться, приведу выдержку из моих записок«В Южном океане», опубликованных в альманахе«Оксан и Человек» (1979):«В сентябре мы завершали исследования в районе Новой Зеландии и с тралениями продвигались на север, сначала вдоль восточного побережья острова Южного, а затем вдоль западного побережья острова Северного. в шельфовых водах за судном держалось более сотни альбатросов, в основном Буллера, пугливый, меньше чернобровый, странствующий и королевский. Когда новозеландские воды остались позади, сразу отстали альбатросы Буллера и пугливый, но 10-20 странствующих и чернобровых сопровождали нас до самого Кораллового моря. Даже как-то не верилось, что через несколько дней их уже не будет. Я успел к ним привыкнуть. Все три последние экспедиции мой каждый день начинался и заканчивался подсчетом альбатросов, экскортируюших наше судно.

В Коралловом море за судном следовали уже только одиночные птицы. Наконец был пересечен южный тропик, но за кормой все еще упрямо держался молодой странствующий альбатрос. Сентябрь в южном полушарии только начало весны. в такое время распространение морских птиц похоже на зимнее, поэтому присутствие альбатроса у границы тропиков не удивляло, тем более молодого. По моим предыдущим наблюдениям выходило, что зимой молодые птицы по сравнению со взрослыми больше тяготеют к северным водам. Когда мы шли уже вдоль берегов Новой Каледонии, альбатрос все еще кружил за судном. Дул упругий пассат, было тепло и солнечно, а над ярко-синей поверхностью тропического моря проносились стайки летучих рыб и странствующий альбатрос выглядел здесь чем-то инородным. Экзотические тропические моря совсем не его стихия. и вот он отстал. Хорошо помню, как на очередном развороте альбатрос отвалил в сторону и стал удаляться на юг. Я смотрел ему вслед и чувствовал, что он невозвратно что-то уносит с собой. Наверное, потому, что я знал, что это моя последняя экспедиция в южное полушарие. Ухудшающееся здоровье заставило заранее принять решение воздержаться в будущем от дальних и долгих рейсов»

Под знаком прощания с тропической экзотикой проходила и завершающая часть экспедиции, когда мы выполняли съемку Арафурского моря. в истории изучения этого моря столь дробная съемка была первой. На навигационных картах на трети площади моря в то время не было даже ни одной отметки глубины. Помимо океанологических, гидробиологических и ихтиологических исследований по густой сетке станций мы взяли серию проб грунтовыми трубками. Эту работу выполнял плававший со мной второй рейс молодой и энергичный гидролог В. С. Разгоняев. с одной стороны, он был жизнерадостным, немножко разгильдяем, а с другой, — душой большей части экипажа. в монотонную жизнь долгих экспедиций он вносил веселую искру, и я с удовольствием опекал его в первых шагах научной работы. Диссертацию он собирался писать по физико-географическим условиям Арафурского моря, и я уверен, что все бы у него получилось. Но через четыре месяца после экспедиции он умер от рака. в паре с В. С. Разгоняевым работал более опытный, немногословный, даже флегматичный и всегда во всем сомневающийся Н.А.Шурунов. Будучи совершенно разными людьми, даже по росту, они хорошо ладили и работали очень споро как на станциях на палубе, так и в лаборатории. с Н.А.Шуруновым мне довелось еще долго контактировать, в том числе писать совместные статьи. Но недавно он был убит неизвестными подонками.

Съемка Арафурского моря пришлась на смену сезонов, и картина здесь уже изменилась по сравнению с тем, что мы видели на«Академике Берге». Уловы были выше, но чистых одновидовых скоплений рыб не встречалось. Почти в любой точке моря они имели невероятно пестрый состав. в самом начале работы в Арафурском море я получил радиограмму от Б. Н.Аюшина, в которой он сообщал, что незадолго перед нами в Арафурском море побывал на переоборудованной плавбазе старший Соляник и имел хорошие уловы крупных тигровой и банановых креветок. Будда Николаевич рекомендовал обратить на это особое внимание.

Неудача с креветкой воспринялась мною спокойно. За спиной были хорошие съемки, много собранных данных и обнадеживающие практические результаты. Но все это оказалось слабым козырем на отчете по экспедиции. Ученый Совет вел И. В. Кизеветтер, который после моего доклада сказал, что нового он ничего не услышал. Обо всем этом он уже слышал на отчете«Профессора Дерюгина» два месяца назад и ему не понятно, зачем к Новой Зеландии ходила еще«Лира». в претензии он был и за необнаруженные скопления креветок в Арафурском море. Мне пронзительно стало понятно, почему экспедиция на«Профессоре Дерюгине» так спешила домой. Сделав по нескольку тралений на всех«наших» скоплениях, они на отчете выдали их за результаты своего поиска. Невероятно, но никто из многочисленной научной группы«Профессора Дерюгина» ни на Совете, ни потом не обмолвился на этот счет ни одним словом. Правда, временами потом мне казалось, что В. В.Натарову все же было несколько неудобно. в заключительном слове я не грубо, но назвал вещи своими именами. После Совета был об этом и разговор с И. В. Кизеветтером, но он посоветовал не придавать случившемуся значения.

Сейчас я спокойно вспоминаю многие перипетии описываемых и других подобных событий. Конечно, вряд ли я был всегда прав в спорах и противостояниях. Но несправедливости в мой адрес все же выпадало немало. Это злило, настраивало на парирующие действия, но и раззадоривало. После каждой стычки с начальством я углублялся в работу и по-прежнему много писал научных статей, которые печатались в известных журналах, что, в свою очередь, злило некоторых моих оппонентов. Времени катастрофически не хватало, так как помимо очень объемной информации по рыбам австралийского и новозеландского районов в моем распоряжении были уже тысячи учетов морских птиц, летучих рыб и морских змей. Пытаясь что-то сделать по всем этим животным, приходилось много времени тратить на поиск литературы.

Оказавшись в очередной раз после отчета по экспедиции на«Лире» в опале, я решил самоутвердиться уже по-иному: досрочно написать докторскую диссертацию, при этом не по рыбам, а попутно в нерабочее время — по морским птицам. Подзадоривало здесь и то, что два замдиректора — Б. Н.Аюшин и В. В.Натаров не имели и кандидатской степени. Забегая вперед скажу, что, имея большой задел по птицам, я уже в 1970 г., то есть за два года подготовил монографию«Морские птицы и биологическая структура океана». Этой работой я как бы вписал морских птиц в разрабатываемую школой академика Л. А.Зенкевича схему биологической структуры океана. Описал количественное распределение и миграции морских птиц на фоне океанологических и гидробиологических условий Тихого и Индийского океанов, определил поголовье птиц в Мировом океане и разработал схему орнитогеографического деления океана. Думаю, что работа удалась. в 1972 г. она была опубликована, а в 1974 г. переведена в США. Внимание орнитологов она привлекла некоторой новизной, так как до этого птиц в основном изучали на гнездовых колониях. На базе этой книги я и сделал докторскую диссертацию, которую защитил вскоре после выхода книги из печати.

О плаваньях тогда я уже не мог думать, а исследования во всех зонах океана продолжались. Лабораторию ихтиологии ТИНРО разделили на секторы и за мной закрепили один из них. в задачу моего сектора, ставшего затем лабораторией, входило изучение рыбных ресурсов вод Австралии, Новой Зеландии и подводных океанических хребтов. Вокруг меня к тому времени образовалась неплохая группа настроенных на научную работу парней, некоторые из них были моими сверстниками, другие — совсем недавно закончили вузы: Э. В. Носов, В. М. Шпак, Г. М. Гаврилов, Л. А. Борец, А. И. Благодеров, Ю. А. Колесник и другие. Потянулись к нам и некоторые инженеры из рыбной разведки:Н. И. Закрыжевский, Л. Н. Свиридов, В. П. Мещеряков, В. М. Пилипишин, Т. Б. Понтекорво, Ю. К. Демиденко, В. З. Болдырев и другие. Они ходили в экспедиции, а между рейсами приходили в лабораторию и помогали обрабатывать материалы.

Особняком держался только работавший с И. А. Пискуновым В. Н. Макаров. Он срочно готовил диссертацию по красному бериксу Большого Австралийского залива. В. Н. Макаров старался и некоторые стороны экологии берикса описал неплохо. Я с ним, как и раньше, крупно расходился в оценке ресурсов и перспектив промысла берикса. Ни одна из последующих экспедиций не подтвердила оптимистичный прогноз В. Н. Макарова после рейса на«Таджикистане» в 1965 г. Но он упорствовал и отмахивался от всех замечаний. Внимательно перепроверив исходные данные, я понял, в чем ошибка В. Н. Макарова. Он в шесть раз завышал площадь нерестовых скоплений берикса. По его оценкам, биомасса берикса получалась около 220 тыс.т, а по моим — 27 тыс.т. Вторая цифра означала уровень запасов, при котором о самостоятельном промысловом значении берикса говорить не приходилось. Но В. Н. Макарову для рейтинга диссертации выгодно было показывать более высокую цифру и обосновывать перспективность промысла изучаемого объекта. Я поднял шум, так как отстаивание завышенных оценок в очередной раз могло привести к дискредитации и ТИНРО, и научных рекомендаций. И. В. Кизевсттер на эту тему даже собирал летучку специалистов. Все осталось, однако, без изменений, так как В. Н.Макарова поддержали И. А. Пискунов, Б. Н.Аюшин, А. П. Веденский и другие. Да и И. В. Кизеветтер тогда все еще верил В. Н. Макарову. Сам же Виталий Николаевич в это время уже знал, что его расчеты неверны, но для значимости диссертации ему нужны были высокие оценки, и он их исправлять не стал. Чтобы обезопасить себя на защите, он накануне пришел ко мне домой и по-доброму попросил меня«не возникать» на 'Совете, при этом пообещал, что в дальнейшем при подготовке работы в печать он все учтет. Я махнул рукой, и на защите, проходившей в ТИНРО, молчал. в прениях, однако, выступил В. В.Федоров, который буквально разгромил многие позиции диссертации, но председательствовавший на Совете И. В. Кизеветтер. довольно резко не дал ему закончить речь. Выступление В. В.Федорова пошло... на пользу соискателю. Совет, как бы сплотившись вокруг председателя, а также руководителя диссертации — И. А. Пискунова, проголосовал единогласно. Не помню точно/но, кажется, после этого заседания в решениях Ученого Совета ТИНРО более частыми стали ситуации, когда интересы дела и научная добросовестность отодвигались на задний план и брали верх групповые или конъюнктурные интересы.

В случае с В. Н.Макаровым судьба, к сожалению, посмеялась над И. В. Кизеветтером. Он так поверил в В. Н.Макарова, что вскоре без очереди дал ему трехкомнатную квартиру и через три месяца обещал для него организовать лабораторию физиологии рыб. Но у В. Н.Макарова от успеха уже закружилась голова, и он в своих немедленных требованиях«буквально прижал директора к стенке». Кончилось все большим скандалом: квартиру отняли, а В. Н.Макарова выставили из института, и он уехал к себе в Москву, где на всякий случай заранее оговорил место во ВНИРО. И. В. Кизеветтер написал официальное письмо заместителю директора ВНИРО П. А.Моисееву с предупреждением, что, если В. Н.Макарова примут во ВНИРО, это будет воспринято как оскорбление для ТИНРО и лично для Игоря Владимировича. Этот демарш сыграл свою роль, и во ВНИРО В. Н.Макаров не попал.

Случай с В. Н.Макаровым и красным бериксом, конечно, был только эпизодом, жизнь шла своим чередом. На другой год после .плаванья«Лиры» в тропических морях Австралии, в Большом Австралийском заливе и на Новозеландском плато прошли очередные тинровские экспедиции, в которых собирались материалы по межгодовой изменчивости условий обитания рыб и их распределения, расширялись до километровой глубины горизонты поиска, проверялась устойчивость скоплений. Я составлял программы экспедиционных исследований и координировал рейсы. Такие исследования продолжались и в последующие годы. в частности, одну из экспедиций я планировал на шедший с перегона очередной БМРТ, построенный в научном варианте«Посейдон». Но В. В.Натаров, пройдя в 1968 г. на новом«Профессоре Дерюгине» полукругосветку с востока, решил замкнуть ее с запада на новом«Посейдоне». И. В. Кизеветтер утвердил такой вариант, но до Новой Зеландии«Посейдон» не дошел. Рыбные институты и разведки из западных районов страны к тому времени провели широкие поисковые работы в атлантическом и индоокеанском секторах Южного океана. Местами, в том числе у островов Кергелен, были обнаружены промысловые скопления нототений и ледяной рыбы. Более гибкие и оперативные рыбаки западных бассейнов быстро освоили эти скопления. к ним вскоре присоединилось и несколько дальневосточных тральщиков. и «Посейдон» в той экспедиции застрял на Кергеленском поднятии, почему и не дошел до новозеланских вод.

Эпизод с «Посейдоном» на нототении я вспомнил в связи с тем, что кергеленский район... помешал на первых порах промысловому освоению Новозеландского плато. а дело обстояло следующим образом. После провала на бериксе и убедившись позднее, что сардина Большого Австралийского залива также не образует устойчивых скоплений, мы перестали агитировать рыбаков за этот район. Другое дело — Новозеландское плато. После рейса«Лиры» и дальнейшие наши работы проходили здесь успешно. На плато Кэмпбелл и у островов Бауити были обнаружены неплохие скопления путассу — рыбы до этого вообще неизвестной новозеландцам. На Чатамском хребте на глубинах около километра, то есть ниже скоплений макруронуса, оказались промысловые концентрации глубоководных солнечников и бериксов-хоплостетов. Были расширены известные районы скоплений кальмаров. Имея такие результаты, мы постоянно просили Дальрыбу направить к Новой Зеландии хотя бы экспериментальную промысловую экспедицию, посылали массу справок-рекомендаций, копии всех наших отчетов. Сначала рыбаки почти не реагировали на это, их пугали огромные переходы и проблемы с обеспечением далеких экспедиций. а кроме того, имея напряженные планы, они не хотели отрываться от освоенных северных промрайонов, где ловили хека, кабан-рыбу, окуней и минтая. Да, того самого минтая, над которым еще недавно смеялись.

Наконец, небольшая группа судов все же была направлена на Новозеландское плато. Они сразу показали нормальные уловы, но через некоторое время сводки со всех судов стали малоутешительными. Капитаны сообщали, что рыбы мало, и просили разрешения покинуть район. Наяву же это был самый обыкновенный саботаж. Просто в это время у островов Кергелен держались очень хорошие и стабильные уловы дорогой мраморной нототении. Это обстоятельство все и решило. Вскоре все суда новозеландской экспедиции уже ловили нототению.

Нототения у Кергелена была вычерпана буквально через пару лет, и после этого рыба у Новой Зеландии вновь«появилась». Район был освоен, и российский промысел здесь сохранился даже после объявления Новой Зеландией 200-мильной экономической зоны. Промысел ведется на лицензионной и совместной основах. и у рыбаков данный район считается престижным. Но как труден был к этому путь, и ниже я еще коснусь новозеландской темы. Здесь же только добавлю, что мои потраченные нервы тинровское начальство попыталось несколько компенсировать. За Новую Зеландию мне«подарили» Орден Трудового Красного Знамени.

Не могу здесь не вспомнить, что история с В. Н.Макаровым имела необычное продолжение, косвенно коснулась и меня. В. Н.Макаров, как я уже говорил, во ВНИРО не попал, но его взяли в отдел науки Минрыбхоза и назначили куратором исследований в Тихом океане. Прожженная министерская бюрократия знала, что делала. Помня скандал в ТИНРО, министерские чиновники понимали, что В. Н.Макаров будет активно искать промахи, следовательно, будет повод делать встряски и предметно воспитывать ТИНРО. Таков был смысл отношений в командно-административной системе, и нередко таким путем действительно на какой-то период удавалось улучшить положение дел.

В.Н.Макаров не заставил себя долго ждать. На одной из коллегий Министерства, где Б. Н.Аюшин делал доклад, В. Н.Макаров подверг его язвительной критике. Характерная для Будды Николаевича выдержка на этот раз изменила ему, и он стал парировать очень резко. А. А. Ишков любил Б. Н.Аюшина, но здесь он принял сторону своего клерка. Чиновники знали, когда нужно защищать друг друга, а когда отдавать своих. в частности, когда через несколько лет за коррупцию расстреляли Рытова — заместителя А. А. Ишкова, сам министр постарался остаться в стороне. Одним словом, Будда Николаевич вернулся из Москвы немножко отшлепанным. а через некоторое время В. Н.Макаров приехал с проверкой ТИНРО. На совещании актива института в кабинете директора он сидел, небрежно закинув ногу на ногу, и снисходительно поучал И. В. Кизеветтера, как надо работать. Представляю, что испытывал мощный и властный Игорь Владимирович под его пигмейскими наскоками.

После этих событий отношение и И. В. Кизеветтера, и Б. Н.Аюшина ко мне резко изменилось на более дружелюбное. По-видимому, у них произошла какая-то внутренняя психологическая перестройка, и со мной стали считаться. Помню, как вскоре я поехал с И. В. Кизеветтером на отчетную сессию во ВНИРО. в Москве в это время была эпидемия гриппа, и я сильно заболел. Я делал доклад, с трудом держась на ногах, а Игорь Владимирович стоял рядом со стаканом воды и отпаивал меня, когда я терял голос. а с Б.Н.Аюшиным поворотным моментом стал эпизод на банкете по случаю защиты кандидатской диссертации В. А. Снытко. Будучи немного навеселе, он призывал меня стать возмутителем спокойствия и, чтобы раззадорить молодежь, сделать побыстрее докторскую диссертацию. При этом он добавил, что авторитет института страдает от того, что у нас мало людей с учеными степенями. Когда я ему сказал, что у меня докторская почти готова, он искренне, обрадовался. После этого он меня дружески поддерживал до конца своих дней.

Неожиданно в 1972 г. вновь произошла смена в руководстве. По болезни дошли с дистанции и И. В. Кизеветтер, и Б. Н.Аюшин. На первых порах это имело много минусов. И. В. Кизеветтер был крупный технолог, автор многих публикаций по своей специальности. Директорский пост обязывал его постоянно вникать в биологическую тематику, и у него многое получалось. к сожалению, он не стал работать в институте с новым директором — С. М. Коноваловым, которому в то время было только 35 лет. Станислав Максимович пришел в институт решительно и самоуверенно. Уже в первых его программных заявлениях сквозило пренебрежение к многолетнему научному багажу института. в частности, технологические работы предыдущего периода он называл кулинарным этапом, на смену которому должен прийти биохимический этап. Самолюбивый И. В. Кизеветтер всего этого не выдержал и ушел в Дальрыбвтуз. Его примеру последовал и другой ветеран-технолог И. ПЛеванидов, он уехал в АтлантНИРО. Однако, забегая вперед скажу, что И. П. Леванидов вскоре вернулся в ТИНРО, хорошо сработался с С. М.Коноваловым и поддерживал его в дискуссионных обстоятельствах. Заместителем директора по технологическим вопросам стал однокашник С. М.Коновалова — В. Н.Акулин. Оба они до прихода в ТИНРО работали в академическом Институте биологии моря.

Б.Н.Ающин на посту замдиректора института сделал много полезного. Именно при нем в ТИНРО сформировалась схема регулярного составления промысловых прогнозов. Он приучил нас завершать исследования конкретными оценками объема ресурсов и расчетами возможного вылова. Будда Николаевич был крупным сельдевиком. Сельдь он не только хорошо знал, но и чувствовал. От простого изучения биологии сельди он постепенно перешел к динамике ее численности и, по существу, заложил на Дальнем Востоке очередной этап изучения этой важнейшей промысловой рыбы. Нельзя не отметить его большой вклад в организацию международного научного сотрудничества в связи с совместной эксплуатацией одних и тех же ресурсов разными странами. При его активном участии были заключены крупные межправительственные соглашения с Японией, США и Канадой.

На место Б. Н.Аюшина еще при И. В. Кизеветтере был назначен Н.С.Фадеев, незадолго перед этим перебравшийся во Владивосток из Сахалинского отделения ТИНРО. Замена была далеко не равнозначной, так как разговор шел о смене руководителя, имевшего репутацию мудрого человека. Многие в ТИНРО назначение Н.С.Фадеева сразу встретили с тревогой. Было известно, что, когда из СахТИНРО переехал во Владивосток бывший там директором И. П. Леванидов, областные партийные власти хотели на его место поставить именно Н.С.Фадеева. Но это назначение не состоялось, так как почти все сотрудники отделения готовы были к увольнению. в конечном счете все опасения подтвердились. Николай Сергеевич своей грубостью и предвзятостью быстро настроил против себя биологов. Характерно, что найти контакт с коллективом он и не пытался. в общем, испытание властью он не выдержал. Впрочем, это более чем обычное явление. Не он здесь первый и последний.

Появление в институте С. М.Коновалова, совпавшее с уходом с руководящих постов тинровских ветеранов И. В. Кизеветтера и Б. Н.Аюшина, стало своеобразной вехой, означавшей окончательное завершение романтического и даже патриархального периода в истории ТИНРО. Наступало более реалистичное и конъюнктурное время, насыщенное быстро меняющимися событиями и поворотами, взлетами и ломками судеб. Предстоял и взлет ТИНРО. Но прежде чем приступить к описанию коноваловского периода в жизни ТИНРО, необходимо дополнительно проанализировать некоторые итоги исследований института по бонитеровке биоресурсов Тихого океана, начатые Беринговоморской экспедицией.