ПРЕДКРИЗИСНЫЙ ВЗЛЕТ ТИНРО

Во вторую половину коноваловского периода только в центральном институте, т. е. владивостокском отделении ТИНРО, работало около тысячи человек. Несколько усилились все отделения института, и общая численность системы ТИНРО достигла почти полутора тысяч человек. С. М. Коновалов быстро увлекался очередной новой идеей, выбивал в Минрыбхозе под нее средства, и, как я уже говорил, создавал для нового направления статус благоприятствования. Все было бы хорошо и об этом свидетельствует рост института, но приоритеты менялись неоправданно часто и внезапно. Сначала был экономический бум, который мало что о себе оставил. Позднее среди первоочередных задач и главных ценностей поочередно назывались водоросли, криль, комплексный прогноз, марикультура, в том числе лососеводство. Прошло время и сейчас видно, что получило продолжение, а что было блефом или просто временной кампанией.

После объявления 200-мильных зон около 95 % отечественного дальневосточного вылова стало приходиться на собственную рыболовную зону. Новые условия на тихоокеанском театре понимали, однако, далеко не все. Большую часть научно-поисковых рейсов по-прежнему продолжали гнать в открытый океан, в том числе в южное полушарие. На таком раскладе настаивал Минрыбхоз, который надеялся восполнить за счет ресурсов открытых вод потери в уловах у берегов других государств. в первую очередь за счет минтая и иваси дальневосточные рыбаки держали высокий уровень уловов у своих берегов и не слишком стремились в дальние районы, например, на ставриду, криль и эпигонуса, где невозможно было иметь такие же высокие экономические показатели. в связи с этим С. М.Коновалов начал высказывать вполне обоснованные сомнения в правильности сложившейся практики использовать научный флот там, где совсем не ловили и не собирались ловить рыбу. Сломать традиции было непросто. и в ТИНРО, и особенно в рыбной разведке сформировалась довольно большая группа людей, специализировавшихся на дальних районах, плаванья в которые сопровождались заходами в иностранные порты. Желающих сохранить такую направленность экспедиций стало еще больше, когда увеличили валютные выплаты.

Ориентация на открытый океан в Минрыбхозе была столь велика, что в этом ведомстве издали распоряжение, запрещающее посылать крупнотоннажные научные суда в собственную зону. Здесь разрешалось использовать лишь мелкие и среднетоннажные суда, которые не могли брать на борт более 4-5 научных сотрудников. в конечном счете эту нелепость удалось преодолеть, и именно благодаря посылке в наши моря больших судов с 10-15 научными сотрудниками на борту изученность биоресурсов собственной зоны впоследствии заметно продвинулась вперед. При этом не могу сказать, что все рейсы на крупнотоннажных судах проводились на достаточно приличном уровне. с одной стороны, причиной этого был низкий квалификационный уровень научных групп, основу которых составляли инженеры разведки, не очень интересующиеся научными проблемами. с другой стороны, настоящим бичом в течение многих лет стали планы по добыче рыбы на каждый рейс. а так как советская экономика была плановой, требовалось не просто поймать определенное количество рыбы, а с учетом месячных и квартальных планов. На руководство разведки за добычу рыбы давили планирующие и партийные органы. Со своей стороны, начальники разведки слали шифровки капитанам с требованием ловить рыбу, и, если руководитель научной группы оказывался слабым, работы по научной программе свертывали и переключались на рыбалку. Невероятно, но на заседаниях Ученого Совета ТИНРО почти всегда рейсовые отчеты принимали, а в решениях записывали, что задание выполнено, следовательно, можно выплачивать премиальные. Подобная безответственность и беспринципность продолжалась годы, а низкий уровень качества экспедиционных работ пытались компенсировать количеством рейсов, которых ежегодно выполнялось до 70-90 (!). Не удивлюсь, если в этом случае имел место наиболее низкий из известных в человеческой практике коэффициент полезного действия. в некоторых случаях ситуация вообще принимала комический характер. Например, регулярно выделялись суда для глубоководных исследований, которые курировал в ТИНРО Л. С. Кодолов. Но так как на глубинах более 500-700 м преобладали макрурусы, имеющие водянистое мясо, промышлять их было невыгодно, поэтому производственные планы в таких рейсах выполняли, добывая минтая на меньших глубинах. Л. С. Кодолов, будучи очень безалаберным, когда это не касалось его лично, человеком, редко следил за работой выделенных на его тематику судов и обычно узнавал о том, что глубоководный рейс в основном проходил по малым глубинам, уже после окончания плаванья. и такие рейсы на отчетах в институте всегда принимались как выполненные, правда, для порядка иногда сотрясали воздух, заочно осуждая руководителей рыбной разведки.

Выше я уже писал о том, что громко начатые работы по комплексному прогнозу постепенно выдохлись и все потихоньку перешло на уровень технической калькуляции. Но идея развития и совершенствования прогнозных дел в институте не исчезла. Более того, она получила неожиданное продолжение. Все, однако, началось с событий, далеких от проблемы прогнозирования. Случилось невероятное: мощный гидробиологический тандем М. С. Кун-Е.П.Карелии распался. Е. П. Каредин, достигнув одного из переломных рубежей своей жизни, вдруг стал прозревать и сумел критически взглянуть на суть гидробиологических исследований в ТИНРО. Он усомнился в перспективности сложившихся подходов. Не знаю, что его здесь подтолкнуло. Возможно, знакомство с литературой, а может быть, и работа на созданном им полигоне в Татарском проливе, где он с довольно сильной группой начал изучать функционирование планктонного сообщества и жизненные циклы планктеров. Помню, как он несколько раз подходил ко мне и делился мыслями о том, как усилить исследования планктона. Вместо традиционных разговоров гидробиологов о таких элементарных цепочках, как«подъем вод — много биогенов — много планктона — много рыбы», он предлагал перенести акценты на изучение сложной и пестрой картины распределения концентраций планктона на фоне мозаичных океанологических полей. Подчеркивал Евгений Петрович также первостепенное значение мелко- и среднемасштабных круговоротов (рингов) в распределении и функционировании планктонных сообществ. Особое значение в этом контексте ринги должны иметь во фронтальных и им подобных зонах, например в системе Куросио и южнокурильском районе. Буквально через год-два о рингах Гольфстрима и других течений начала трубить Академия наук, при этом работам по изучению меандриро-вания течений и формированию рингов придавалось приоритетное значение в океанологических исследованиях в Мировом океане.

В пользу таких представлений говорили и снимки зоны Куросио из космоса, которые стала регулярно получать созданная в ТИНРО лаборатория космических методов исследований. Евгений Петрович пришел к убийственному для М. С. Кун выводу о том, что предыдущий период изучения планктона Куросио был если не тупиковым, то во всяком случае малоперспективным. Такое вероотступничество ему не простилось. Он встретил очень сильный отпор, и почти вся лаборатория гидробиологии поддержала Марию Сергеевну. Им очень не хотелось усложнять свою жизнь и работу пересмотром методик и ревизиями представлений. М. С. Кун пошла столь далеко, что, придя к директору с постановлением собрания лаборатории, почти внушила С. М.Коновалову мысль о том, что Е. П. Каредин стал ненормальным. Первым движением директора было выгнать Евгения Петровича из института. Узнав об этом, я резко вмешался. Е. П. Каредину дали возможность выступить на Ученом Совете. и хотя кроме меня после доклада его никто особенно не поддержал, с группой из 3-4 человек ему дали возможность работать в соответствии с его новыми взглядами. Как раз в это время вернулся в ТИНРО Н.П.Новиков, который послал отчет Е. П. Каредина на рецензию в АзЧерНИРО, откуда пришел положительный ответ. Николай Петрович доверял своим керченским коллегам и окончательно остановился на том, что Е. П. Каредин... вполне в своем уме. Это обстоятельство сыграло вскоре важную роль во взлете Евгения Петровича.

Когда происходили описанные здесь события, у ТИНРО появился соперник на сайровом поприще. Это был математик одного из владивостокских академических институтов — Р. С. Гольдман. с большой группой математиков и ЭВМ он стал на время сайровой путины выезжать на О. Шикотан и помогать штабу экспедиции оперативно управлять промыслом. Предварительно группа Гольдмана проанализировала и заформализировала весь 25-летний ряд промстатистики на сайровой путине. в банке данных у них для каждого дня было по 25 вариантов расстановки промыслового флота в предыдущие годы. Аналогичные работы они провели с факсимильными картами распределения поверхностной температуры воды в южнокурильском районе. При разработке прогноза распределения сайры на следующие сутки по ежедневным факсимильным картам подбирали аналог из банка данных, а далее смотрели, где в такой день в прошлые годы проходил промысел. При последующих спорах и противостояниях эта методика подвергалась мощной критике, в основном обоснованной. Например, обращалось внимание на неточность факсимильных карт, на то, что поверхностная температура слабо отражает условия обитания сайры, а расстановка промыслового флота, даже при хороших уловах, далеко не всегда отражает распределение рыбы. Порядочно было и других возражений, но многим рыбакам работа Р. С. Гольдмана нравилась. Им импонировал сам факт участия в путине академического специалиста и, кроме того, магически действовали математизация прогнозирования и ЭВМ.

Уже при Н.П.Новикове однажды в ТИНРО сообщили из Дальрыбы, что будет расширенное совещание по приближающейся очередной сайровой путине с участием Р. С. Гольдмана. Наши сайровики во главе с Ю. В. Новиковым под разными предлогами уклонились от очередной встречи с Р. С. Гольдманом, тем более при свидетелях. Никто не захотел пойти в Дальрыбу и от дирекции. С. М.Коновалов вызвал меня и попросил сходить в Дальрыбу и «дать бой» конкуренту-математику. и хотя меня это противостояние напрямую не касалось, я выполнил заказ руководителя. Но уже на совещании, которое вел заместитель начальника Дальрыбы Б. Л. Блажко и где дело дошло до почти разнимания спорящих (бой так бой), я отчетливо понял, что у тинровцев козырей до обидного мало. Их представления о закономерностях образования нагульных скоплений сайры были патриархально наивными, а прогнозы о размещении этих скоплений базировались больше на интуиции и текущей расстановке флота.

Р.С.Гольдман также был критикуем, но он активно работал, имел методику и собирался развивать новые подходы. Поэтому, вернувшись в ТИНРО, первое, о чем я сказал директору, — нужно срочно создавать группу по краткосрочному прогнозированию промобстановки в высокодинамичном южнокурильском районе. Важно это и потому, что каждый год вокруг летней сайровой путины возникает много шума и ТИНРО бывает уязвимо из-за отсутствия прогресса в исследованиях. С. М.Коновалов дал распоряжение Н.П.Новикову срочно создать даже не группу, а лабораторию краткосрочного прогнозирования. Возник вопрос о завлабе, и я предложил Е. П. Каредина, с чем дирекция согласилась. Е. П. Карелии был в это время на полевых работах на Шикотане, и я дал ему личную телеграмму, в которой посоветовал не отказываться от предложения, которое вскоре получит от дирекции.

Получив серьезный плацдарм для самостоятельной работы, Е. П. Каредин показал, на что он способен, сколько в нем было неизрасходованного потенциала. На Шикотане он развернул исследовательскую базу, организовал сбор промысловой статистики и ее быструю обработку, но главное — заложил полигоны с густой сеткой станций и начал их выполнение. Одновременно наладил контакты с Дальрыбой, разработал ряд концептуальных подходов к проблеме оперативного прогнозирования. Вскоре он смог на равных с ихтиологами говорить о сайре и сардине, более того, показал некоторую наивность представлений сайровиков о закономерностях формирования нагульных скоплений сайры.

С.М. Коновалов, со своей стороны, пригласил из Академии наук молодого математика Л. Н.Бочарова» который уже имел некоторый опыт исследований по прогнозированию промысловой обстановки. Лев Николаевич вскоре возглавил и значительно расширил отдел математики в ТИНРО. с одной стороны, Л. Н.Бочаров начал хорошо контактировать с Е. П. Карединым, а с другой, — разрабатывать и собственные подходы, тем более что тема была очень емкая. в конечном счете, понадобилось совсем немного времени, чтобы ТИНРО в южнокурильском районе превзошел работы Р. С. Гольдмана, который, впрочем, не сдавался, а кроме того, имел мощное лобби в Дальрыбе и ей подведомственных структурах. Но после того, как и в Дальрыбе дали понять, что в его работах много изъянов, а его не считают совершенно надежной альтернативой ТИНРО, Р. С. Гольдман сошел со сцены и уехал на Мурман, а потом, кажется в Израиль. На одном из совещаний Дальрыбы его работы изрядно критиковал даже директор института, в котором он работал.

Особенно усилилась научная составляющая работ ТИНРО в южнокурильском районе, когда Е. П. Каредин на хоздоговорной основе подключил к исследованиям ленинградских океанологов во главе с другом В. В.Натарова — В. Р. Фуксом. Работая на полигонах, ленинградцы в содружестве с несколькими молодыми тинровскими гидрологами в деталях разобрались в сложной динамической картине южнокурильского района, разработали типизацию океанологических ситуаций и выяснили причины, определяющие перестройки в океанологических полях. Одним словом, в южнокурильском районе синхронно зазвучали и наука, и практика.

Резонанс от работ по краткосрочному прогнозированию был довольно большой. На эту тему прошли союзные совещания, писали неплохие статьи, были подготовлены диссертации, а Л. Н.Бочаров позднее опубликовал полезную монографию. Увлекся проблемой и С. М.Коновалов, но для него тема оперативного прогнозирования была только одним блоком общей проблемы прогнозирования. о комплексном прогнозировании он говорил уже меньше, а в выступлениях больше акцентировал внимание на концептуальных основах прогнозирования, в том числе на градациях различных видов прогнозирования от суточных до многолетних. Вместе с В. Б.Ерухимовичем на эту тему они подготовили несколько докладов.

После того как в ТИНРО оперативное прогнозирование сдвинулось с застывшего положения, начался выпуск еженедельных обзоров промысловой обстановки с прогнозом на следующую неделю. в штыки тинровские разработки по краткосрочному прогнозированию восприняли в ТУРНИФ. в принципе оперативные дела — это задача рыбной разведки, а институты должны для нее разрабатывать методики краткосрочного прогнозирования. Турнифовцы действительно присутствовали во всех промрайонах, но прогнозы и предложения по расстановке флота больше давались на основе обычной рыбацкой интуиции и известных учебниковых представлений. у опытных людей иногда получалось неплохо, и переходить на сложные методики, которые учитывают многие параметры состояния среды, им из-за большой хлопотности таких работ просто не хотелось. На Шикотан летом ТУРНИФ обычно командировал бывшего тинровца Ю. П. Завернина, совершенно не воспринимавшего Е. П. Каредина. Но Евгений Петрович этот барьер преодолел и вытеснил Юрия Павловича, который был очень уязвим. Ю. П. Заверин много пил и этим сильно подрывал свою репутацию. Мне искренне жаль, что этот человек умер, не реализовав своего потенциала. Его ранние работы, когда он в ТИНРО готовил диссертацию, были содержательны и не потеряли значения до сих пор. Но его попытки писать кое-что о рыбах южнокурильского района в то время, когда он работал в ТУРНИФ, уже отдавали элементарным знахарством.

Не менее драматично развивались события в ТИНРО во второй половине 70-х годов вокруг проблемы марикультуры. А. И. Чигиринский и Б. Н. Аюшин создали довольно сильный отдел и, кажется, перестарались. в отдел входило до десятка подразделений, а численность временами достигала почти 150 человек. Я уже говорил о том, что, когда расширялось какое-либо направление, в институт приходило много людей со стороны и далеко не все из них имели отношение к науке. Развернув мощную базу на О. Попова под Владивостоком, мари-культуристы добились интересных результатов в разработке технологий искусственного разведения и выращивания морской капусты, гребешка, трепанга и других беспозвоночных. Широко были поставлены эксперименты по подращиванию молоди лососей в связи с предстоящим строительством в Приморье серии лососевых рыборазводных заводов. Более того, ТИНРО построил недалеко от поселка Славянка собственный рыборазводный кетовый завод, Правда, после завершения строительства завод передали в систему Приморрыбвода. Состоялась серия Всесоюзных совещаний по марикультуре, были выпущены специализированные сборники, подводившие итоги изысканий. Тинровцы работали в тесном контакте с хозяйственниками на плантациях капусты и гребешка, подготовили документацию и рекомендации по созданию базы марикультуры в бухте Кита. Работала группа тинровцев и на пресных водах. в частности, великолепных результатов под руководством Б. Н.Аюшина добились по зарыблению водохранилищ. Даже во Владивостоке стали появляться в продаже карпы и сазаны. Поначалу создавалось впечатление, что на Дальнем Востоке сформировалось некое аквакультурное пространство и марикультура станет эффективной отраслью морского хозяйства на Дальнем Востоке.

Однако для широкого производственного выращивания различных объектов марикультуры были необходимы изначальные большие капитальные вложения. Рыбаки к этому не очень стремились, так как и естественная сырьевая база позволяла выполнять или перевыполнять планы по добыче рыбы. Прибыль же рыбодобывающих организаций забирало государство. На Дальний Восток из центра смотрели, с одной стороны, как на источник сырья, а с другой, — как на край, где ходят по деньгам и объедаются красной икрой. Помню, еще при А. А. Ишкове поставленный японцами в виде компенсации за добычу наших лососей завод по производству кормов для рыбозаводов и то не оставили на Дальнем Востоке, а развернули где-то на западе.

После эйфории на тему перспективных подводных«садов и огородов» наступило разочарование. а так как крупномасштабная промышленная марикультура так и не развилась, стали искать виновных. И, конечно, как всегда, виноватой осталась только наука. Справедливости ради нужно признать, что наука была действительно критикуемой, при этом и тинровская, и академическая. Как только на тему перспектив аквакультуры ее представители не спекулировали. с апломбом объявляли отжившим«примитивный промысел», который сравнивали с занятиями первобытного человека. с другой стороны, обещали завалить«стол народный» продукцией марикультуры, к тому же в короткие сроки. Одних лососей обещали к середине 80-х годов по 800-1000 тыс. тонн ежегодно. Академия наук вообще в этом смысле всех превзошла. Даже эпизодические работы на коралловых рифах пытались обосновать через проблемы и потребности марикультуры.

В ТИНРО многие сотрудники марикультуры, переполненные своей значимостью, что, к сожалению, временами пропагандировал и С. М.Коновалов, держали себя белыми людьми среди туземцев. Поэтому основная масса тинровцев не любила этот отдел. в глаза также бросалась расслабленная жизнь значительного количества его сотрудников. и дирекция неоднократно убеждалась в том, что, находясь официально в командировке на О. Попова, они спокойно жили дома. в ТИНРО в это время о них говорили, что они на Попове, а на Попове — что они в ТИНРО. Немало пришлось выслушать и авантюрных проектов. Широко рекламировались, например, работы В. А. Силкина, под которые целевым назначением выделялись большие средства. Замысел В. А. Силкина состоял в том, чтобы разработать конвейер для получения красных водорослей, но не на плантациях, а в стеклянных трубках. На Ученых Советах при обсуждении его программ вывешивались многоблочные грандиозные схемы, а на словах все объяснялось более чем популярно: с одной стороны стеклянной трубки закладываются ростки водоросли, поступает вода, удобрение, все это озаряется необходимым для роста освещением, а из другого конца трубки непрерывно снимается урожай водоросли. Такая захватывающая перспектива покоряла многих, в том числе тех, от кого зависело финансирование.

Вообще отдел марикультуры, как никакой другой в институте, по составу работавших в нем представлял невероятный конгломерат людей, в том числе случайных. в нем не мог не возникнуть конфликт, ей, в том числе случайных. в нем не мог не возникнуть конфликт, тем более, что при абсолютной бесконтрольности многие из них попросту зарвались. а началось все с В. П. Бушуева, который занимался вопросами рыборазведения. Он выдвигал один проект за другим, забывая то, что отстаивал еще вчера. Полевые работы для него временами были обычным поводом для браконьерства. Именно так я могу квалифицировать занятия тинровских марикультуристов и ихтиологов с университетской кафедры ихтиологии и гидробиологии по симе, сахалинскому тайменю и другим рыбам на реке Киевке. Все это прикрывалось научными лицензиями, но меры они не знали, поэтому кое-что всплывало и становилось известным. Помню, например, как краевой народный контроль занимался большим перебором симы для биологических анализов. Помню также, как академик А. В. Жирмунский присылал в ТИНРО письмо-протест, в котором писал, что В. П. Бушуев в личных целях залезал в Дальневосточный морской заповедник. До поры до времени все это заминалось. а конфликт в отделе начался с непринятия годового научного отчета В. П. Бушуева. Отчет был откровенно слабый, и, когда завотделом А. И.Чигиринский сказал об этом вслух, В. П. Бушуев начал столь резкие и оскорбительные демарши, что все кончилось разбирательной комиссией. Я был в той комиссии, мы очень досконально занимались итогами пятилетней деятельности Валерия Павловича. и хотя кроме мыльных пузырей нашли и некоторые достижения, общее заключение было не в пользу В. П. Бушуева. Позднее, перед тем как уйти из ТИНРО, он даже судился с его директором, т. е. С. М.Коноваловым.

Случай с В. П. Бушуевым подтолкнул к революционным действиям и остальной актив отдела марикультуры. Как ни покажется странным, идеологом этого движения был недавно появившийся в отделе уволившийся с флота бывший морской офицер, т. е. вовсе не специалист в области марикультуры. С. М.Коновалову, по существу, был поставлен ультиматум, который он чуть было не принял. Дело в том, что директор с этой публикой временами даже заигрывал, считая, что они несут много нового и передового. А. И.Чигиринский, почувствовав, что к нему доверие упало, подал в отставку. а суть ультиматума тех джентльменов удачи была такова: раз марикультура в институте — главное направление, то в администрации должен быть пост замдиректора по марикультуре. На эту должность они предлагали В. М. Воропаева — медика по образованию. На пост же заведующего отделом марикультуры предлагался Ю. А. Проскуренко- преподаватель политехнического института, недавно перешедший в ТИНРО.

С.М. Коновалову его окружение все же посоветовало, что на поводу у рвачей идти нельзя, иначе эти люди окончательно сядут на голову. Чтобы остудить пыл готовых праздновать победу активистов из марикультуры,.нужен был неожиданный ход. Его подсказал Н. П. Новиков, поднаторевший на таких делах в АзЧерНИРО, который предложил сделать главным по марикультуре молодого и энергичного В. Г. Марковцева, который, перейдя из университета в ТИНРО, работал в лаборатории прибрежного рыболовства. Пока отдел марикультуры приходил в себя от нового назначения, В. Г. Марковцев решительно взял власть в свои руки. Отдел продолжал работать, были успехи и неплохие разработки. Сотрудники отдела по-прежнему считали себя наиболее передовой частью занятых морскими профессиями людей, по крайней мере в ТИНРО. Никому тогда не могла прийти в голову даже шальная мысль о том, что пройдет не так много времени и отдел развалится, а значительная часть проектов, типа трубок В. А. Силкина, уйдет в разряд несбывшихся прожектов.

На заседаниях Ученого Совета института, когда при обсуждении проблем марикультры вещались большие перспективы и предсказывалась замена«примитивного промысла» искусственным разведением, я и Н.П.Новиков чаще других выступали с сомнениями. С. М.Коновалов называл нас отсталыми людьми, а в отделе марикультуры Николай Петрович проходил как«враг марикультуры» № 1, а я шел под № 2. в Т и НРО и сейчас работают многие специалисты из того мощного отдела марикультуры. Но многие исчезли неведомо куда и, по-видимому будучи верткими людьми, неплохо устроились. Пренебрежительно относясь к ТИНРО в целом, они в тот период почти не переходили в другие его подразделения. Упомяну в этом смысле только два исключения. А. И.Чигиринский, который сделал очень много для развития отдела и устройства тех многочисленных пришельцев, по существу, был ими предан. Небрежно обошелся с ним и С. М.Коновалов. Потрясение было настолько мощным, что Анатолий Исаакович сильно заболел, лежал в больнице и едва полностью не вышел из строя. Время, однако, взяло свое, он постепенно оправился и еще нашел себя: стал работать в лаборатории прогнозирования, где до сих пор курирует лососевые прогнозы. Могу сказать, что владеет он обстановкой по лососям всего Дальневосточного региона нередко лучше, чем специалисты лососевики каждый по своему конкретному району.

Хотя С. М.Коновалов был крепким руководителем, он со своими заместителями за всем уследить не мог. При большой численности людей и массе различных подразделений очень много зависело от личности их руководителей: кто в какой мере был честным и какое имел отношение к науке. Без особого шума, но весьма эффективно работали под руководством В. Н.Акулина технологи. Единственное, за что их недолюбливали биологи — это способность откачать на себя общеинститутские средства на первоклассное оснащение своих лабораторий. Впрочем, справедливости ради замечу, что биологи в основном ждали, что им доставят все (правда, не всегда понималось, что нужно) в готовом виде, сами же обычно ограничивались выписыванием формалина, карандашей, туши, бумаги, скальпелей и марли.

Однако, кто проявлял настойчивость и умение, обзаводились очень многим. Я говорил в этом смысле уже о марикультуре, технологах, математиках. Не могу не упомянуть еще одно направление, где было много шума и рекламы, но в итоге почти все лопнуло как мыльный пузырь. Здесь я имею в виду добытчиков. Сначала блеснул Э. А. Рыкунов, действительно весьма сильный специалист, автор многих работ, изобретений и внедрений. Его, как никого другого, уже тогда хорошо знали рыбаки за изобретенные им сферические траловые доски. С. М. Коновалов сначала ставил Э. А. Рыкунова всем в пример, но когда последний стал требовать лишнее, они крепко поругались. После того как С. М. Коновалов выдворил Э. А. Рыкунова из института, тот перешел на преподавательскую работу в Дальрыбвтуз и еще долго в лекциях курсантам давал заочные отповеди своему обидчику.

Непотопляемым оказался другой добытчик — Ю. А. Кузнецов. Развернулся он широко, в поселке Подъяпольском организовал базу, где проводились эксперименты над поведением рыб, новыми орудиями лова, разрабатывались отпугивающие рыб приемы и устройства. Много рекламы делалось, например, по поводу пузырьковых завес. Кроме пузырькового шлейфа за группой Ю. А. Кузнецова тянулся и другой шлейф. Много говорилось, например, по поводу их обильных рыбалок. Но опять же они были ограждены научными лицензиями. Упор в исследованиях Ю. А. Кузнецова и некоторых других тинровских добытчиков делался на физиологию рыб. Не хочу квалифицировать это авантюризмом, но любая наука требует профессионального отношения. Здесь же физиологией рыб занимались в основном люди по образованию тралмастера. у же только по этой причине все должно было сойти на нет. Не помогли добытчикам и экспериментальные базы. Их в то время в ТИНРО было создано несколько и все они использовались не только для работы, но также для отдыха, а иногда и браконьерства.

Меньше всего сенсаций было у ихтиологов. Н. П. Новиков, добившись расширения лабораторий, большого оживления в исследовательскую работу сырьевого направления не внес, по-видимому, сложившийся ход дел его вполне устраивал. Но в организационном плане некоторые новшества он предложил. Были, например, попытки усилить исследования прибрежных биологических ресурсов. Одно время на должность заведующего лабораторией прибрежного рыболовства назначили А. С. Соколовского. На него первоначально возлагали большие надежды, особенно после защиты диссертации по скумбрии, на которую, кстати сказать, такой крупный ихтиолог, как В. ЯЛеванидов, дал полностью отрицательный отзыв. Кроме острого ума, импонировала и некая крестьянская сметка Александра Семеновича. Скоро начались, однако, разочарования. Лаборатория увлеклась рыбалкой на прибрежных водах, и временами ее работа напоминала пикник из многих серий. Часто, еще до обеденного перерыва, из их помещения разносились аппетитные запахи жарящихся карасей, разводили спирт, начиналось оживление перед пиром-обедом. Должен сказать, что прибрежники на какое-то время стали в целом довольно дружным коллективом. Если бы на фоне товарищеского единения они продумали тематику работ, то могли бы появиться и результаты. Но дальше дилетантства дело не пошло, поэтому временами возникали почти анекдотические ситуации. к примеру, чтобы изучить рыбопродуктивность озера, делались попытки выловить в нем на 100 % всю рыбу. А. С. Соколовский, будучи разумным человеком, вовремя почувствовал всю несуразность положения и подал в отставку. На просьбу Н.П.Новикова подыскать новую кандидатуру на заведующего лабораторией я уговорил взяться за это дело своего ученика, также выпускника Казанского университета — Г. М. Гаврилова.

Два организационных предложения Н.П.Новикова С. М.Коновалов подхватил почти с ходу и затем усиленно их поддерживал и проталкивал. Были организованы еженедельные промысловые советы сырьевых лабораторий. Они проводились накануне аналогичных советов в Дальрыбе. Получалось очень удачно, так как вовремя подводились итоги предыдущей промысловой недели и компоновалась брошюра очередного недельного прогноза. с таким багажом Н.П.Новиков и С. М.Коновалов неплохо на следующий день выглядели в Дальрыбе. с другой стороны, успехи ТИНРО в оперативных делах очень задевали ТУРНИФ, который в целом никогда не справлялся со своими прямыми обязанностями рыбной разведки. На совещаниях в Дальрыбе поэтому они, какподсиженные школьники, пытались подловить ТИНРО на ошибках и иногда это удавалось, но выглядело все как-то мелковато. Особенно усердствовал в казуистике бывший тинровец- В. В. Толкач. Не могу при этом не сказать, что сам В. В.Толкач неплохо ориентировался в промысловой обстановке и, кроме того, за его спиной были очень успешные антарктические экспедиции по изучению криля.

При подготовке прогнозов и оперативных обзоров чувствовалось, что хуже всего дело обстоит с фоновым обеспечением работ по промысловым объектам. Н.П.Новиков полувопросительно советовался со мной о том, как гидрологов и гидробиологов повернуть к прогнозам. Сошлись на том, что я на общественных началах буду курировать фоновиков. Был даже приказ об оформлении фоновых лабораторий в формальный отдел. к сожалению, океанологи еще не были готовы к прогнозным работам, да и не хотели они усложнять себе жизнь. а М. С. Кун, верная своим привычкам, пошла к С. М.Коновалову и очередной раз описала мои действия в черных красках. Станислав Максимович меня к тому времени знал неплохо, мы регулярно встречались в неофициальной обстановке, но здесь он отреагировал сразу и отменил зарождающийся отдел. Но идея эта уже на другом уровне позднее все же в ТИНРО была реализована.

Мне с Н.П. Новиковым принадлежала и идея комплексных целевых программ (КЦП). Затем эта идея стала модной в целом по стране. в ТИНРО ее поддержал С. М.Коновалов, а затем ВНИРО и Минрыбхоз. к сожалению; в дальнейшем все сильно заформализовалось, а многие участники различных КЦП просто хотели под красивые названия получить побольше средств. Поэтому в ожидаемых результатах конъюнктурно волевым порядком ставились заведомо невыполнимые цели. к примеру, КЦП«Лосось» обещала едва ли не миллион тонн лососей в год. Так или иначе тематические планы институтов Минрыбхоза были разбиты по нескольким крупным КЦП типа«Лосось»,«Восток»,«Пелагиаль» и т. д. в большинство программ включили и академические институты. Денег по хоздоговорам из одной системы в другую перекочевало много, но в работе мало что изменилось. Так как в реорганизацию были вовлечены многие, но все остались на своих местах, по существу, произошла только смена вывесок. Больше лишь стало бюрократов от науки, ибо повсеместно появились отделы по управлению КЦП. Советская командно-административная система уже выдохлась и была способна только к бюрократической гигантомании по собственному самовоспроизводству.

Когда Н.П. Новиков вернулся в ТИНРО, С. М.Коновалов принял его очень радушно. Мы вместе ездили встречать его в аэропорт, и я уже в первый день заметил у Николая Петровича некоторую настороженность. Вскоре он свою оппозиционность уже не скрывал. с С. М.Коноваловым работать было действительно нелегко, несмотря на его большую масштабность. Его шараханья с одного приоритета на другой и вулканическая непоследовательность давали о себе знать. Рвущийся вперед директор и консервативный, вечно в собственной скорлупе, как чеховский Беликов, его заместитель оказались несовместимыми. Но и это было не главным. Николай Петрович соглашался вернуться в ТИН-РО, имея одну четкую задумку, — стать его директором. Он уже не представлял себя не на первых ролях. а рискнул он поехать на Дальний Восток, имея из Минрыбхоза.информацию о том, что С. М.Коновалов будет вот-вот снят с работы. Минрыбхоз всегда был огромным монстром и, как я уже говорил, разные его отделы могли вести разную политику. у С. М.Коновалова всегда там были и сторонники, и противники, а Николай Петрович получил явно однобокую информацию. Поработав немного в ТИНРО и убедившись, что положение директора весьма прочное, Николай Петрович стал искать пути к отступлению, при этом снова на запад. Одно время в верхах серьезно вентилировался вопрос о его назначении директором ВНИРО. Николай Петрович очень ждал положительного решения, но его кандидатуру все же отставили. Пока Николай Петрович работал в ТИНРО, он успел своей сдержанностью и послушностью понравиться в Приморском Крайкоме КПСС и некоторым руководителям Дальрыбы. и они не хотели его отпускать. Однако, ссылаясь на дальневосточный климат, здоровье, жену и другие аргументы, он в конечном счете своего добился.

Какое-то время на этой должности был В. Е. Родин, наш крабовик, ученик Л. Г.Виноградова. Но с С. М.Коноваловым они не сработались, и Виталий Ефимович вернулся в лабораторию. Автоматически или приличия ради Станислав Максимович еще раз задал старый вопрос мне, правда, на этот раз по телефону. Когда я вновь отказался, Станислав Максимович сказал, что тогда кроме Л. Н.Бочарова у него больше вариантов нет. Мне было известно, что он уже на этот счет беседовал с Л. Н.Бочаровым, который подавал надежды и как организатор, и как исследователь в области прогнозирования, и с Е. П. Карединым, также неплохо показавшим себя в контактах с Дальрыбой и при организации работ по оперативному прогнозированию. Директор попросил письменно набросать программы их возможных действий. Конкурс выиграл Л. Н.Бочаров, а Е. П. Каредин не был даже приглашен на завершающий разговор. Обида была страшной, так как Евгений Петрович считал, что Л. Н. Бочаров, теоретик-математик, — ему не конкурент. Но обиделся он в основном не на директора, а... на Л. Н.Бочарова. Дело доходило до того, что Евгений Петрович приходил к последнему в кабинет и едва ли не силой хотел занять рабочий стул замдиректора.

Лаборатория краткосрочного прогнозирования замыкалась на Л. Н. Бочарова. в ней была основная группа, которой лично руководил Евгений Петрович. Работали они с океанологами из ленинградского университета по сайре в южнокурильском районе. Вторая группа — сектор во главе с моим учеником А. И.Благодеровым занималась сардиной иваси Японского моря. Сам Л. Н.Бочаров свои идеи по краткосрочному прогнозированию пытался реализовать именно на иваси и таким образом старался как бы разойтись с Е. П. Карединым, чтобы не мешать друг другу. Но когда отношения накалились, Евгений Петрович стал попросту препятствовать работе сектора. Лев Николаевич по согласованию с директором попросил сектор А. И.Благодерова перевести в мою лабораторию прикладной биоценологии. Образовалась патовая ситуация, и во взаимных интригах прошло какое-то время. Замечу, что и Евгению Петровичу, и Льву Николаевичу удались неплохие разработки, хотя временами все захватывала конъюнктура и рекламность.

Когда наступили андроповские времена с их проверками на улицах, в банях, в магазинах и театрах, ТИНРО оказался на своего рода сквозняке. к науке на Дальнем Востоке всегда было прохладное отношение. Здесь было мало культурных традиций, а партийные и советские руководители, в основной своей массе недостаточно культурные и образованные люди, задачу науки понимали совершенно прямолинейно, т. е. с точки зрения сиюминутных потребностей.Отношение к научному люду особенно ухудшилось после создания мощного Дальневосточного Научного Центра Академии Наук. Через него прошла масса карьеристов из западных районов страны, которые приезжали на Дальний Восток за званиями. Они, в том числе и вполне честные люди, делали много заявлений и обещаний. Реальное положение дел было намного скромнее. Повод для критики науки, конечно, был. Но у руководителей края все больше укреплялось мнение о том, что в науке работают безответственные бездельники. Пренебрежение сквозило во всем. Но с особенным смаком райкомы партии спускали в научные учреждения разнарядки по направлению людей в совхозы, на овощебазы, стройки. и ТИНРО на летне-осенний период буквально замирал, так как за ним закреплялись неприлично большие площади огурцов, помидоров, капусты, картошки и много тонн сена, соломы, силоса и зеленки.

Сейчас твердокаменные коммуняки хвастливо говорят о том, что командно-административная система работала без сбоя и ей все удавалось. Нет, эта система, как ржавые часы, достукивала свое время. Плановая экономика стала уже фикцией, кругом были .авралы. Городские учреждения и предприятия буквально оголялись в связи с посылкой людей в совхозы. Из-за ручного в основном труда требовались тысячи и тысячи людей. Собранный такими усилиями урожай потом в значительной степени сгнивал на складах, базах или разворовывался. Много лет и я ставил рекорды на огурцах и помидорах в так называемом подшефном совхозе. в ТИНРО не делали в этом смысле разницы между лаборантом и профессором. Меньше ездила лишь публика из вспомогательных и обслуживающих подразделений института. Ведь бюрократия незаменима.

При налетах на ТИНРО народного контроля и райкомов с проверками всегда удавалось получить компромат. в большом институте не могло не быть безответственных и бездельничающих людей. Они при проверках попадали в списки опаздывающих, и комиссии, чтобы оправдать свое назначение, буквально раздували из мухи слона. Все это в конечном счете возвращалось на голову директора. Пишу обо всем этом потому, что даже такой крепкий человек, как С. М.Коновалов, сорвался, получая ежегодно выговоры из Минрыбхоза и пинки от местных руководящих коммуняк. После одной из проверок в краевой большевистской газете была опубликована грязная статья о ТИНРО. С. М. Коновалов был тогда на западе, и когда появился в Минрыбхозе, ему злорадно подсунули газету, которую доброжелатели поторопились переслать в Москву. и тут Станиславу Максимовичу изменило чувство меры. Он обиделся на тинровцев и начал настоящий террор (раз меня, то и я!). На одном из партсобраний он договорился до того, что пообещал во имя дисциплины пойти на крайние меры и в качестве примера приводил пиратские суда, на которых за нарушение единоначалия вешали на реях. Ему стали вторить и его заместители — В. Г. Марковцев, Л. Н.Бочаров, В. Е. Орляковский. Однажды они нас закрыли в актовом зале с угрозой не выпускать, пока не подадим дополнительные списки на поездку в совхоз.

Через некоторое время страсти немного улеглись, С. М. Коновалов слегка размяк, но трещина между коллективом и дирекцией была уже необратимой. Наконец, С. М.Коновалов не выдержал и решил порвать и с рыбохозяйственной отраслью, и с Дальним Востоком. Его кандидатура в центральной академии обсуждалась на пост директора института экологии Волжского бассейна, который создавался в Тольятти. Партийные власти Приморского края просто так его отпускать не собирались. Раз он не покорился, значит, должен быть измазан. в последнюю осень на совхозном поприще у него пытались отнять партбилет. На время он закрыл клапаны уязвленной души, собрал почти весь институт и сам стал во главе тинровцев в борозде сначала на огуречном, а потом на картофельном совхозных полях. Партбилет он спас (коммунистическая вера в нем еще оставалась, кроме того, без партбилета он не был бы утвержден директором на Волге), но больше унижаться был не в состоянии.

Еще в совхозе он раскрыл мне свои планы и стал звать с собой в Тольятти, обещая возможность заниматься там и рыбами, и птицами на Куйбышевском водохранилище, том самом водохранилище, где я проходил практику студентом. Он говорил, что Дальний Восток и наша рыбная отрасль еще не созрели для серьезной науки. Пророчески он говорил о том, что любая моя работа здесь оценена при жизни не будет. Это было в 1983 г. Забегая вперед скажу, что через несколько месяцев Станислав Максимович приезжал во Владивосток на похороны матери и вновь звал меня к себе. Мозг и душа мои рвались на части. Несмотря на то что проработал на Дальнем Востоке 25 лет, я не стал стопроцентным дальневосточником. При редких наездах на Урал или в среднюю полосу России я буквально расплавлялся, когда видел милые сердцу ландшафты и слышал пение европейских птиц. в самые лучшие минуты душевного состояние в течение всей жизни непременно обращал свою память к своей малой родине. Сердце звало на запад, но мозг рассудил иначе. Трудно было бросить работу, которой отдал уже 25 лет, а очередной этап в своих научных делах я вообще только начал. Но окончательное решение я принимал весной 1984 г. именно на родном Урале, куда ездил повидаться с матерью. Вечером я сидел на водоразделе, солнце на западе опускалось к синим уральским хребтам, а на восток за горизонт уходило лесное море и где-то через тысячи километров оно выходило к берегам Тихого океана. Как это неизбежно бывает в хорошие весенние вечера, жизнеутверждающе дополнял родную с детства картину природы разноголосый и немного печальный хор дроздов. Рядом, делая виражи, громко токовал кулик-черныш. Весенний позывной крик этой птицы наряду с кукованием обыкновенной кукушки всегда в моей душе производили переполох. Я не раскладывал ничего по пунктам, а просто принял решение остаться на Дальнем Востоке. Может быть, это была ошибка. Кстати, в ТИНРО тогда был пущен слух, что я ездил смотреть место будущей работы в Тольятти. Некоторые мои«доброжелатели» расстроились, узнав, что я остался в ТИНРО. а своими сомнениями кроме С. М.Коновалова я ни с кем не делился. и если такие слухи возникали, то действительно я мешал некоторой части тинровцев.

Перед отъездом С. М. Коновалов принял участие в поиске кандидатуры на свое место. Заместители его на данный момент не котировались в Дальрыбе и Крайкоме КПСС, а согласие или несогласие на этом уровне значило даже больше, чем позиция Минрыбхоза. Утвержден был В. М. Паутов, бывший партийный работник, а в последнее время работавший заместителем начальника Дальрыбы. С. М.Коновалов считал, что он создал идеальный управленческий аппарат в институте и рекомендовал В. М. Паутову ничего не менять и не нарушать наработанные принципы. Владимир Михайлович вначале так и хотел поступить, но обстоятельства заставили его через некоторое время пойти своим путем.