ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Так получилось, что свои записки я заканчиваю в своей последней экспедиции, о которой шел разговор в предыдущей главе. Позади холодные северные воды, почти не видевшие прошедшим летом солнца. Позади самое трудное для меня в психологическом отношении плавание.

НИС «ТИНРО» по спокойной погоде с севера на юг пересекает Японское море. Здесь, конечно, теплее, чем в Охотском море, как и должно быть в августе на этих широтах. Через открытый иллюминатор успокаивающе и даже уютно шелестят, обтекая борта, небольшие волны. Вся обстановка настраивает на размышления, воспоминания и загадывание ожидаемого впереди.

Но я еще не остыл и от лососевых дел, тем более что продолжается обработка собранных в экспедиции материалов и полным ходом идет подготовка научного отчета. Нетипичность 1993 г. видна и в Японском море. По прошлым экспедициям помню, что в августе уже в районе островов Ребун и Рисири, которые лежат сразу южнее пролива Лаперуза, было даже жарко, а от солнечной синевы слепило глаза. Еше раньше, когда я плавал за экватор, в это время года почти до 40° с.ш., т. е. до центральной части Японского моря, совсем как в тропиках, из-под форштевня судна вылетали стайки летучих рыб.

На этот раз пасмурно и туманно было и в Японском море. По всей северной части моря почти не было столь характерного для его открытых вод неторопливого пестроголового буревестника. Зато далеко на юг распространялись из Охотского моря глупыш, серая качурка и рано полетевшие на южные зимовки северные поморники.

В последние годы в Японском море возродился и достиг большого масштаба крючковый лов тихоокеанского кальмара на электросвет. Когда в августе 1991 г. мне пришлось этим же маршрутом идти в сторону Цусимского пролива, западнее Хоккайдо вдоль нашей рыболовной зоны было море огней от японского кальмароловного флота. а перед южной частью российской экономической зоны в центре моря ловили кальмара сотни корейских судов. Яркое зарево от мощных ламп от горизонта до горизонта отсвечивало небо, при этом гораздо ярче миллионного города. На этот раз кальмароловы появились только на юге моря. Таким образом, и здесь наяву некоторое отступление теплолюбивой фауны на юг и задержка северных миграций субтропических животных. Все как в начале 40-х годов, когда исчезала иваси.

Эти наблюдения и сопоставления неизбежно подталкивали на мысли о смысле жизни и ее быстротечности. Как-то по особенному не раз вспоминалась судьба А. Г. Кагановского, имя которого в научном мире в первую очередь связывают именно с сардиной иваси. При нем она появилась и примерно через пятнадцать лет исчезла. Александр Григорьевич был сдержанным человеком, но знаю, что ждал возвращения иваси он страстно. Обидно, но не дождался всего каких-то 5-6 лет. Когда я думаю об этом, то невольно возможный ход дальнейших событий прикидываю на свой возраст и, понимая, что очередной волны иваси мне уже не суждено дождаться, в который раз взвешиваю на условных весах свою жизнь и ее повороты.

У любого человека в итоге набегает свой баланс хорошего и плохого, сделанного и не сделанного, сбывшегося и не осуществившегося. Я всегда был строг к себе и всегда чувствовал, что во многом не удается реализовать задуманное изначально. Помимо объективных причин, всегда не хватало знаний. Несмотря на постоянный труд, я остался только провинциальным ученым, работающим где-то в стороне от столбовой дороги большой науки. и если что-то все же получалось, то это результат упорной работы, настойчивости и натуралистического азарта. а кроме того, я всю жизнь честно служил науке, отдавая ей большую часть своих сил и времени.

Кое-что мне действительно удалось сделать по экологии рыб, морским птицам и другим животным. Будучи «штатным рыбником», я вписал морских птиц в схему биологической структуры океана и вообще закрыл много белых пятен в их экологии. За спиной у меня неплохой список различных публикаций, включая книги. Были удачные оценки явлений, предсказаний и оправдавшиеся долгосрочные прогнозы. Именно мне принадлежит переоценка био- и рыбопродуктивной мощи дальневосточных морей. За мои оптимистические оценки на этот счет попадал в немилость к руководителям рыбного хозяйства страны и абсолютным поборникам промысла в открытом океане. Я раньше многих начал ставить вопросы о комплексном развитии рыбного хозяйства на Дальнем Востоке, переходе к многовидовому рыболовству и о восстановлении на новой основе прибрежного рыболовства (мне приятно, что здесь в последние годы обозначился серьезный поворот). Я первый на Дальнем Востоке почувствовал, что рациональное природопользование, на базе которого только и возможно создание управляемого рыбного хозяйства, немыслимо без экосистемных представлений о природе наших морей. Многих своих сверстников и молодых коллег я довел в их научном становлении до приличного, даже по столичным меркам, уровня. и тем не менее, оглядываясь назад, я часто был и бываю в беспокойно-неуютном состоянии.

Неудовлетворенность и томление духа часто и подолгу были со мной, съедая мой нервный потенциал. и это не только характер, и не только осознание того, что не успел и не сумел, наконец, не создал научной школы или остался несовременным человеком. Будучи не «толстокожим», я всегда очень тяжело переносил несправедливость. Не копил и не коплю обид, но немалое их количество за годы работы в ТИНРО оставили свои травмы в душе. До сих пор, например, остро пронизывает мозг, когда вспоминаю, как И. В. Кизеветтер требовал проверять мои конверты с оттисками статей, которые я отправлял по просьбам зарубежных коллег. Приходилось терпеть, так как по инструкциям КГБ почту в другие страны необходимо было отправлять официально через организации. Кстати, за всю свою жизнь я не получил в руки не распечатанными ни одной из массы присланных мне из-за границы корреспонденции. а цензурой занимались раньше не только органы, но и международный отдел ТИНРО. Еще в середине 80-х годов в отделе кадров ТИНРО на меня пытались вести досье.

Как раньше, так и сейчас мои условия работы в институте нередко зависели от мелких, зачастую необразованных и нахальных чиновников и клерков. Уже имея имя и, так сказать, определенные заслуги, я много раз бывал в положении, когда мои руководители ставили меня в один ряд и даже ниже с временно принятым на работу случайным человеком или с табунами проходивших транзитом через институт «джентльменов удачи» и просто жуликов. Вдвойне обидно, что даже сейчас на мои протесты по таким случаям В. Н.Акулин не один раз прямо на Ученых Советах философски замечал, что такова жизнь, ибо в нашем обществе хозяевами жизни всегда были официанты и им подобные. в таких ситуациях трудно было быть не резким и не категоричным в оценках ситуаций, поступков людей и их самих.

Вообще же моя минорная жизненная планида началась, наверное, с того, что я, сугубо сухопутный человек, оказался на всю жизнь связанным с морем, которое мне никогда не казалось и не было родным. Когда я сравнивал совсем не экзотическую, даже неброскую, но милую землю с морским простором, и даже когда оказавшийся у горизонта взгляд восхищался пальмами на жарких атоллах или встающими из моря белыми конусами вулканов, сердце мое таяло только от земного приволья. а его я воспринимал и воспринимаю через шишкинские «Рожь» и «Лесные дали». к сожалению, не стала по-настоящему родной для меня и вообще природа Дальнего Востока. Наверное, оттого, что мои русские корни и корешки на восток простираются все же не далее Урала. Часто бывая на природе, бродя привычными тропам и перелесками, я, конечно, реагирую на здешнюю великолепную природу и согласен с теми, кто говорит о ее красоте. Но мое сердце занимается в первую очередь при виде цветов и деревьев, которые растут и на моей основной родине. Именно поэтому у меня влажнеют глаза от кипени цветущей черемухи и радостных россыпей купальницы. Я замираю, закрыв глаза, когда слышу ни с чем не сравнимый шепот ветра в кронах сосен. в нем я слышу разговор о вечности и связи времен. Под соснами лежат в сырой земле на Урале мой отец и мои деды. Временами во мне просыпается буквально жажда увидеть на обочине полевой дороги милый синий василек. Несколько лет подряд я даже попытался разбрасывать васильковые семена по здешним полям. Увы, они не прижились. Густая и буйная местная растительность забивала их уже в начале лета. Но при виде случайно выживших и даже зацветших васильков я готов был плакать.

В таком душевном дискомфорте и постоянной раздвоенности прошли, а точнее, как поется в песне, пролетели быстро, как птицы, почти 35 лет. Где-то подспудно всегда было ощущение, что здешняя жизнь — это лишь один из этапов, а потом будет та, другая жизнь, но уже основная, настоящая. Увы! Двух жизней в этом земном мире не бывает.

Время летело, засасывала работа. Засасывала, но не в рутинном смысле этого слова. Были интересные экспедиции, многолетние проекты, много заделов, которые нужно было реализовывать. Завершались одни темы, но в начальных стадиях были уже другие. Бросать было жалко и я не смог поставить в свое время точку, а к тому же стал по-настоящему тинровцем. а после того как я основательно ознакомился с историей ТИНРО, я четко ощутил себя как звено в цепи между прошлым и будущим. Появилась ответственность, и мне стало не безразлично, что будут думать и говорить обо мне, читая мои публикации, будущие тинровцы, которым суждено работать здесь в следующем столетии и которое, кстати, откроет уже очередное тысячелетие. Поэтому в ближайшие месяцы я хочу приступить к обобщающему, а точнее, к завершающему трех-четырехтомному труду «Биология и рыбопродуктивность дальневосточных морей России». в нем я собираюсь суммировать накопленную информацию о природе наших морей за весь период их исследований, при этом интерпретировать ее через призму моих представлений о происходящих в них явлениях и процессах.

Как пойдет дальнейшая моя жизнь на ее отрезке, все больше приближающемся к финишной прямой? Здесь, в море, когда экспедиция завершилась, об этом легче размышлять как бы из далека или со стороны, в состоянии облегченности от ежедневных земных и житейских забот. Помимо собственных планов и возможностей, многое будет, конечно, зависеть от общей ситуации в стране, а дальше по цепочке — в рыбной отрасли — в институте — в близком коллективе.

Последние дни в море, как и в 1991 г., совпали с событиями, имеющими отношение к памятным событиям того августовского путча. Радио ежедневно доносит тревожные сообщения о борьбе за власть в столице. Бывшие единомышленники, а теперь ясно, что это были лишь временные попутчики, объединенные на определенном этапе общими целями, стали принципиальными противниками и даже врагами. Им было по пути, когда разрушалась полицейско-тоталитарная империя. Сейчас былое красно-коричневое содержание многих тех, кто составляет так называемую представительную власть, и не только ее, отчетливо обнажилась. На базе Верховного Совета, по существу, возник новый ЦК КПСС. Верхом безнравственной людской сущности стало объединение исторически альтернативных национал-патриотических сил с коммуняками. Появился очередной «спасатель» России с Кавказа с любимой трубкой в зубах, которому аплодируют даже новоявленные кадеты. Рябит в глазах от политической шпаны всех мастей. Утонули в болтологии разных рангов Советы — последнее убежище большевиков. По-прежнему лежит в мавзолее на главной площади России самый злой гений всех времен и народов, его охраняют люди в форме российской армии и по-прежнему поклоняются тысячи и даже миллионы обманутых людей. Остатки трупа этого фанатика все еще остаются, хотя и формальным, но символом великой страны. Миллионы его бронзовых и гипсовых изваяний стоят в городах, поселках и учреждениях. Ежегодно к ним приносят цветы.

Все чаще слышу почти гордое «мы все вышли из шинели Сталина и Дзержинского». Почти ежедневно убеждаюсь в невероятно низком нравственном уровне наших людей от верхов до самого низа. Не прошли-таки бесследно десятилетия, когда государственная система вела отбор худших, избавляясь от лучших. Воистину живем в такое смутное время, когда для поддержания минимального оптимизма нужно чаще вспоминать крылатое о непонятной уму и сердцу нашей Родине — «в Россию можно только верить!» и дай бог России пережить все это.

Я продолжаю верить моему земляку первому российскому президенту Б. Н.Ельцину, но все отчетливее понимаю, что на поприще возрождения России он не успеет сделать даже малой части задуманного. Слишком многотрудная эта проблема, а кроме того, она на много лет. Сколько сил и средств, например, нужно только для того, чтобы избавиться от танковых, ядерных и химических завалов — наяву и в мозгах. Верю, однако, что Россия в конечном счете преодолеет смутное время и поднимется из этого бедлама. Своим честным трудом хочу внести и свой вклад в это святое дело. Я не человек площадей и митингов. Мои возможности только в работе и печатном слове, в том числе в газетной публицистике. у меня сейчас мало доверия и к исполнительной власти, нередко состоящей из прежней коррумпированной хищной бюрократии разных уровней. Почти вся она совсем недавно под сердцем носила большевистские партбилеты. Ведь прозрела и внутренне раскаялась только часть этой публики. Все это также надо пережить, ибо другого не дано. Но абсолютно ясно одно — выздоровление и страны, и общества будет долгим и мучительным. Такова судьба посттоталитарного общества. Говоря словами еще одного великого современника — А. И.Солженицина, — «российское несчастье будет очень долгим». Следовательно, наши житейские и производственные перекрестки будут напоминать гигантский слалом, а перспектива еще долго будет маячить лишь далеким светом в конце тоннеля.

Я не верю многим чиновникам из Комитета по рыболовству Российской Федерации, который стал преемником бывшего Минрыбхоза СССР, первым признавшим путчистов из ГКЧП. Но Минрыбхоз кнутом и пряником был все же в состоянии организовать довольно эффективное функционирование огромной отрасли даже тогда, когда в империи уже почти все разладилось и захирело. Сейчас многое идет с обратным знаком, поэтому и в рыбных делах страны, к сожалению, не скоро будет наведен или образуется порядок в хорошем смысле этого слова. Пока все преуспели только в продаже, а нередко и в расхищении, доставшихся нам от бога биологических ресурсов. Не могу ни душой, ни умом принять весь этот беспредел, похожий на пир во время чумы.

Думаю все же, что переживет трудное время и сохранится ТИНРО. Будучи индивидуалистом и в общем несовременным человеком, проведшим большую часть жизни за письменным столом и в экспедициях, я оказался не годным к этим новым реалиям жизни. Я счастлив, что рухнуло фальшивое коммунистическое построение, антинародная до основания государственная система с ее преступными правящей партией и властными структурами. Не хочу и не верю, что события могут пойти назад. Но я не приемлю и то, что вижу вокруг. Окончательно понял: мне по большому счету к этой демократии наизнанку так и не привыкнуть. Я не могу расталкивать локтями и делать из науки предпринимательство. По-прежнему я могу только заниматься научной работой, но не отвлеченной, а обязательно с прикладными следствиями. Хочу не просто работать, но работать много, видеть отдачу, хочу, чтобы моя работа ценилась и оценивалась, когда она заслуживает этого, хочу чувствовать рядом полезную суету молодой смены и просто объединенных общей творческой идеей коллег.

К сожалению, научное поле в институте в настоящее время деформировано до безобразия, и те, кто своей научной бездеятельностью и никчемностью это сделали, сейчас на коне, именно они пока определяют внутренний климат и настрой в ТИНРО. Значит, пока они хозяева жизни.

Видя в последние два-три года оживленные самодовольные пресыщенные лица, я не понимал и не понимаю, почему в их душах не сигналят тревожные счетчики за забытие науки и праздное безделье. Ведь если ты пришел в науку, не можешь не думать о долге перед ней, о своем престиже, своем слове в ней и хотя бы об элементарной ответственности за занимаемое место. Если ты ученый, то обязан производить новые знания, для тебя не может быть не важным признание и оценка твоей деятельности, ну, если не обществом, то научной общественностью. Отсюда должна быть органическая потребность добывать новые знания и извещать об этом публикациями-статьями, сборниками, монографиями, а также докладами на конференциях и симпозиумах и, конечно, диссертациями. Очень значительная часть тинровцев сейчас не стремится ко всему этому, а в последнее время престижность обнародования научных данных вообще упала до критически низкой черты. Впрочем, многим вряд ли есть что и сказать.

Оказавшись как бы на обочине этих новых реалий жизни, когда в очередной раз «кто был никем, тот стал всем», я не смог изменить своим принципам, по которым жил всю жизнь. Ощущая себя несовременным человеком, я смог все же без больших напряжений сохранить лицо и остаться верным своему жизненному кредо. и на будущее продолжаю видеть себя и дальше тинровцем. Но не скрою, что нынешнее состояние мое является очень далеким от умиротворенности и уверенности, скорее, лейтмотивом настроя является тревога. Нередко ловлю себя на мысли, что выгляжу в глазах многих как чудак Дон Кихот, что сейчас особенно немодно и непристижно. Но по-другому уже не получится.

Я возвращаюсь из экспедиции и везу, помимо огромных массивов новой научной информации и новых идей, относительные неудачи и даже промахи. Что это: или притупились мои ум и глаз, или главную роль сыграла давно предсказанная мною же аномальность в природе и моя не готовность к оценкам ее последствий? Так или иначе, в рейсе не раз возникали мысли о том, что это последнее плавание, что, наверное, пора окончательно в кабинетную тишь. Десять дней назад, уходя из Тихого океана в Охотское морс, я на всякий случай, а может и машинально, мысленно попрощался с альбатросами, которые сопровождали судно до Курильских проливов.

Но здесь же рядом роились другие мысли. Все промахи в оценках и неожиданности в лососевых поворотах сбивали настроение, но каждый раз у меня появлялось несколько версий и хотелось их проверять. Накопленный опыт даже путем проб и ошибок вызывает не только азарт, но и уверенность, поэтому хочется еще потягаться хотя бы с той самой горбушей. а чтобы в следующий раз все получилось, надо еще и, может не раз все критически проанализировать и, конечно, передать свой опыт моим младшим коллегам. Нет, кажется, рано еще сушить весла. Ведь у меня только что хватило сил два месяца работать круглосуточно, лишь ненадолго расслабляясь между ночными тралениями. а перед самой экспедицией в проигранной моей футбольной командой игре я все же забил четыре гола. Конечно, «первый тайм мы уже отыграли», но ведь не оба же тайма?

Утвердиться в мысли, что «еще не вечер», наверное, помог и внешне незначительный эпизод во время стоянки наших судов в конце экспедиции в южнокорейском порту. На борту рейдового катера встретились направлявшиеся на берег экипажи «ТИНРО» и «Профессора Солдатова» и наши тинровские ветераны со второго судна после рукопожатий сразу заговорили о дальнейшей совместной работе. в интонациях слов и выражениях лиц я, кажется, почувствовал искренность, интерес, доверие, а следовательно, желание творчески примкнуть к моему направлению. Хочу, чтобы так и получилось, страстно хочу, чтобы не подвел меня и последний мой набор молодежи, чтобы эта научная поросль, проклюнувшаяся около меня в смутное время, когда наука стала непрестижным занятием, осталась на высоте и я не ошибся в ней. Хочу верить, что принцип «делай, как я», которому я следовал всю жизнь, не остался ими незамеченным. Еще окончательно не переболев неудачи последней экспедиции, я мысленно уже готов к разным диалогам, спорам и научным противостояниям. Когда в Цусимском проливе мы ложились на последний галс в сторону Владивостока и я видел удаляющиеся на юг встречные суда, мысленно уходя за ними, я представлял пройденные ранее голубые дороги в полуденные широты Тихого и Индийского океанов. Подумалось мимолетом о том, что, может быть, судьба распорядится и так, что еще даст возможность сходить в прощальное плаванье за экватор, где вместо Полярной звезды по небосклону движется Южный Крест.

...Мягко и уже устало бьет о борт небольшая волна. Ветер снова встречный. Это отголоски идущего вдоль Японии очередного тайфуна. Судя по всему, он также подпортит лососевую путину, теперь уже на южных Курилах, где должен был в эти дни начаться рунный ход горбуши. Полоса неудач явно затянулась. Должен же, наконец, наступить ей конец! Когда же ветер наполнит паруса моих надежд? Пока же он встречный, правда уже не сильный. Поэтому в шуме Японского моря я слышу умиротворенность и даже усталость. НИС «ТИНРО» уже идет почти максимальным ходом. Скоро на горизонте засинеют берега родины, находящейся на историческом распутье. Берега Приморья на подходе к Владивостоку менее живописны по сравнению, скажем, с Сахалином или Камчаткой. Но этого не хочется замечать. Здесь тебя ждут. Здесь люди, которых хочу видеть сам. Несколько лет назад мне довелось в особом прочтении услышать слова известной песни о начале пути в неизвестное «прекрасное далеко». Я не могу мечтать о далеком. Что поделаешь — «чем дольше живем мы — тем годы короче». Но на предвидимое будущее я хотел бы рассчитывать еще сказать свое слово и в жизни, и в науке, поэтому прошу всевышнего дать мне для этого время.