ЯПОНСКАЯ РЫБНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ НА ПОЛУОСТРОВЕ В 1930—1940-х гг.

Нередко по заключаемым между Россией (СССР) и Японией соглашениям японцы получали преимущества перед отечественными рыбопромышленниками. Однако, несмотря на это, они неоднократно нарушали их основные положения. Вот лишь один характерный эпизод. В июле 1930 г. инспектор рыболовства К. Русских задержал в устье реки Жупаново катер и кунгас фирмы «Нисино Суйсан Кабусики Кайша». Председатель местного сельсовета заявлял о том, что суда этой фирмы неоднократно заходили в устье реки. При осмотре катера в нем были обнаружены крабовые сетки. «Считаем, что в данном случае мы имеем дело с массовым и незаконным переходом нашей границы… а также попытки к хищническому лову крабов…».

Ниже охарактеризованы некоторые особенности работы японских рыбопромышленников на Камчатке и их взаимодействие с советскими официальными органами в 1934—1944 гг. Материалы, легшие в основу этой главы, накоплены дипломатическим агентством НКИД СССР, действовавшем в Петропавловске.

Общая характеристика японских промыслов. К началу 1930-х гг. доминирующее положение в конвенционных районах заняла компания «Ничиро Гио-Гио Кабусики Кайша». С 1932 г. она стала арендатором 97 % японских рыболовных участков на Камчатке. Оставшиеся 3 % находились в руках двух частных промышленников.

В 1934 г. японцы начали работу в Усть-Камчатском районе с 11 мая. Сезон здесь длился до 10 сентября, то есть 128 дней. В других районах его продолжительность составила (в днях): в Карагинском — с 1 июня по 1 октября — 91, в Хайрюзовском — с 3 июня по 30 августа — 57, в Соболевском — с 15 июня по 28 августа — 74, в Усть-Большерецком — с 16 июня по 10 сентября — 85, в Тигильском — с 18 июня по 31 июля — 43.

Четный год характеризовался массовым ходом горбуши. В этом сезоне на Камчатке работало 17 865 японцев (в Усть-Камчатском районе — 1 303, в Карагинском — 4 169, в Хайрюзовском — 1 197, в Соболевском — 5 633, в Большерецком — 5 531 и Тигильском — 333). По японским данным, компания Ничиро произвела лососевых консервов на 238 350 ящ. больше, чем планировала. Общая стоимость ее консервной продукции за 1934 г. составила 30 млн, а на долю соленой рыбы пришлось еще 14 млн иен.

Советская сторона отмечала, что особенностью этого промыслового сезона являлось полное отсутствие нарушений арендных и концессионных договоров с японской стороны. Более того, «на западном берегу имелся случай, когда администрация японского завода № 23 повела борьбу по своей инициативе с "хищниками в открытом море" и сняла несколько плавных сеток с японского плавзавода, попавших на территорию участка завода».

Дипломатический агент НКИД Г. Тихонов указывал, что во время его пребывания на японских промыслах их администрация неизменно старалась выставлять на первое место отсутствие нарушений как «признак добрых отношений между японскими рыбопромышленниками и органами Дальрыбы». Инспекторы Дальрыбы не составили ни одного протокола о нарушениях, за исключением актов о перелове, возникшем из-за того, что вес консервных банок засчитывался в вес готовой продукции. Этот вопрос, ставившийся еще в прошлые годы, до сих пор не получил разрешения.

Советские официальные лица объясняли это нежеланием японцев давать СССР повод на предстоящих переговорах о пересмотре рыболовной конвенции, срок действия которой завершался в 1936 г., к обвинению их в систематическом нарушении договоренностей, и наоборот, иметь возможность говорить о подобных нарушениях со стороны советской администрации.

Следующий сезон 1935 г. оказался для японцев не столь удачен. Результатами работы арендаторы были недовольны. Вопреки их ожиданиям, ход нерки на западном побережье оказался незначителен. Десяток их консервных заводов, расположенных в районе Озерная — Большерецк, вынужден был переключиться на производство менее ценных консервов из горбуши. В результате эти предприятия выполнили планы по выпуску консервов из нерки не более чем на 12—15 %.

В 1934 г. завод № 27 к 31 июля произвел 16 500 ящ. нерки, а на эту же дату в 1935 г. — всего 269. Завод № 31 на 28 июля 1934 г. поймал и обработал 220 тыс. шт. нерки, в 1935 г. — лишь 70 тыс. В Усть-Камчатском же районе, напротив, ход нерки был хороший, за счет него японцы сумели частично компенсировать недолов на западном берегу.

А вот ход горбуши на западной Камчатке в 1935 г. был чрезвычайно обилен, причем рыба шла исключительно крупная. Так, если в 1934 г. на один ящик в 48 фунтовых банок требовалось 80—90 шт., то в 1935 г. — всего 30 рыбин. Это позволило японцам перевыполнить план по выпуску консервов из горбуши. В целом годовое задание фирма Ничиро количественно выполнила перекрытием недолова по нерке переловом горбуши.

В Карагинском районе японцы в сезоне 1935 г. наладили выпуск нового вида продукции — лососевой колбасы. Она состояла из 70 % рыбного фарша, небольшого количества свинины, картофельной муки и пряностей. Готовая продукция укладывалась в металлические ящики и заливалась жиром. В таком виде она отправлялась в Японию. По вкусу рыбная колбаса не уступала лучшим видам вареной мясной.

В 1935 г. к встрече японцев советская пограничная охрана, рыбнадзор и таможня подготовились лучше, чем в предыдущие годы. На местах были проведены межведомственные совещания, на которых «не только еще раз перед нашими работниками, соприкасающимися с японцами, были заострены вопросы тактичности, вежливого обращения с японцами в целях того, чтобы избежать всяких недоразумений и конфликтов, но и установлен контакт в работе между представителями этих ведомств». Результатом стало отсутствие в последующем со стороны японцев жалоб или недовольства действиями и поведением советских представителей.

Дипломатический агент НКИД в поездках по западному побережью посетил двадцать японских заводов. Их руководство подчеркивало, что в этом году «как никогда раньше они довольны отношением к ним наших работников… В свою очередь, и поведение японцев не в пример прошлых лет было корректным, исключающим возможность возникновения каких-либо конфликтов. Об этом поведении японцев неоднократно приходилось слышать от наших работников, которые уже не первый год работают на Камчатке…». Ларчик открывался просто — в 1935—1936 гг. ожидалось начало переговоров о продлении или перезаключении рыболовной конвенции.

В 1935 г. советская сторона уделила большое внимание подбору инспекторов Дальрыбы. Все они были снабжены форменной одеждой, повышавшей их авторитет в глазах японцев. «Это еще не значит, что все уже сделано в этом направлении, и что в будущем не предстоит работы в части улучшения состава рыбнадзора. Были случаи и в этом году, правда, единичные, когда отдельные работники рыбнадзора позволяли себе компрометирующие их поступки, как-то: требование от администрации япзавода сверхусиленного питания, выпивки с японцами. Был случай, когда у инспектора С… были обнаружены японские иены. Многим инспекторам не хватает общей культурности, на что, нам кажется, Дальрыбе необходимо будет обратить внимание наравне, конечно, с дальнейшим улучшением качественного подбора инспекторов».

Рыболовная конвенция 1928 г. декларировала право японцев «в пределах границ участков свободно пользоваться побережьем. Они могут производить там необходимые починки своих лодок и сетей, вытаскивать таковые на берег, выгружать, обрабатывать и сохранять свои уловы и добычи. В этих целях им должно быть предоставлено право свободно возводить там постройки, склады, хижины и сушильни, или перемещать таковые». Несмотря на это, получение разрешения на строительство сопровождалось большими сложностями. В 1938 г. японцы просили разрешения укрепить берег на своем заводе № 36: здесь морские волны угрожали разрушением холодильника. С этой целью консул Юхаси обратился к представителям НКИД и пограничникам. Ни те, ни другие самостоятельно решить этот вопрос не могли: на любое строительство требовалось отдельное постановление Совнаркома.

В сезон 1940 г. арендаторы, несмотря на то что в прошлые годы им было в этом отказано, снова стремились получить разрешение на право стоянки их катеров в укрытиях или захода в устьях рек во время штормов.

Летом 1942 г. на побережье Большерецкого промыслового района действовали четыре советских консервных завода, имевшие, в общей сложности, четырнадцать линий, и десять сезонных обрабатывающих баз. Рыбокомбинат АКО имени А. И. Микояна включал консервный завод мощностью в пять линий и четыре базы. Ему принадлежали двенадцать морских промысловых участков, пять из которых в этом сезоне не эксплуатировались. Большерецкий комбинат с заводом на три линии и двумя базами снабжался рыбой с речных промыслов и трех морских участков. Опалинская база работала на четырех морских участках, два из которых бездействовали. Озерновский комбинат включал два завода с шестью линиями, три базы и девять морских участков, из которых три не работали.

Японская сторона располагала в районе девятью консервными заводами (№ 27—34 и 51), имевшими 26 линий, и двумя посольными базами (№ 834 и 845). Они промышляли рыбу на 32 ставных неводах. Если в прошлые годы японцы вылавливали исключительно лосося, то в 1942 г. они полностью забирали всю попавшуюся в прилове разнорыбицу. Отчасти этому способствовал недолов лососевых: ход рыбы в этом сезоне был поздним, она двигалась разряженными косяками. По оценке доверенных заводов, к середине августа планы были выполнены всего на 25—30 %. Советская сторона полагала, что японцы сознательно занижали сведения о вылове. «Эти заявления не совсем верны. Улов этого года у японцев, конечно, будет меньше прошлогоднего, но не настолько катастрофическим, каким его рисуют…».

Объем продукции японских консервных заводов на 15 августа 1941 г. и 1942 гг. составил, соответственно, 398 482 и 212 566 ящ. Основное количество консервов японцы делали из нерки и горбуши, кета и другие породы шли в засолку и на заморозку. Икра приготовлялась как русским, так и японским способами. «Отличие русского способа от японского — в чистоте: при русском способе посола икру пробивают через грохот, отделяя ее от пленки, а японским способом засаливают икру целиком, как она выпотрошена из рыбы». Ее солили в ящиках емкостью по 22 и 30 кг для японского посола и по 25—27 кг для русского.

Отходы шли на производство тука и рыбьего жира. Для этой цели на промыслах были сооружены примитивные туковарки на два или три котла. Специальных жиротуковых заводов в районе не имелось. Неиспользованные отходы (молоки, печень, кишки) закапывали в ямы.

В этом сезоне для посола рыбы стала применяться особая кислая глина, называемая «бентонай». Она, подмешанная в определенной пропорции к соли (на 40 кг соли 4—5 кг глины), не только снижала ее расход, но сохраняла в рыбе сок и противостояла окислению. Образцы глины были переданы на исследование в АКО, которое пыталось перенять у японцев этот способ посола, для чего отрядило три экспедиции по розыску глины с таким же химическим составом, как японская.

Еще одним новшеством, признанным нарушением арендных договоров, стало обнаруженное в 1942 г. такое «повсеместное явление», как впервые вскрытый в прошлом году «факт обезглавливания кеты» Об этом распорядилось руководство Ничиро с целью экономии соли, тары и увеличения за этот счет выхода продукции. Головы кеты ценности не представляли, поэтому для фирмы было выгоднее реализовать рыбу, приготовленную без них.

Впервые обезглавленную рыбу засолили в качестве опыта на восточном побережье в 1941 г. Опыт оказался удачным. Администрация базы № 729 обратилась за разрешением к инспектору Дальрыбы, на что тот «дал санкцию, вселив тем самым в японцев уверенность в безнаказанности данного способа посола». Так японцы увеличили «количество и качество готовой продукции. Голова рыбы, в среднем, весит 300 г, следовательно, японцы получили прибыль… за счет отброса голов, так как головы не используются для тука, а закапываются в ямы, и в вес отправленной в Японию готовой продукции не входят».

Советские рыбинспекторы составляли акты и квалифицировали эти действия японцев как «неправильный учет продукции» или «неустановленный способ приготовления кеты». Они полагали, что «для нас это нововведение невыгодно. За счет общего веса всех отрезанных голов кеты японцы могут искусственно увеличить норму улова». Рыбинспекторский состав и таможенники в 1942 г. размещался на японских предприятиях, поэтому контроль за их деятельностью был более эффективным. Всего инспекторы составили 32 акта и семь протоколов о приготовлении обезглавленной рыбы, оставленные Главрыбводом «без последствий», что японцы учли при подготовке к сезону 1943 г.

Большерецкий район в 1942 г. располагал 60 конвекционными участками, 32 из них эксплуатировали японцы. Почти все эти участки были смежными, что существенно упрощало управление промыслами. Общая численность японцев в районе в 1942 г. составила 4 668 чел. По сравнению с прошлым годом, она выросла на 635 чел. Это увеличение произошло за счет рабочих, переброшенных сюда с восточного побережья, на котором по условиям военного времени в этом сезоне бездействовало 136 участков.

До 70% работников были пригодны для воинской службы. «В связи с этим я должен отметить тот факт, что в пунктах расположения японских заводов наши силы весьма малочисленны и рассредоточены», — указывал сотрудник дипагентства НКИД. «Эта часть района не обжита. Населенные пункты встречаются редко, да и те имеют всего по двадцать — тридцать дворов. Остальное пространство буквально пустует. Побережье этого района можно и необходимо осваивать».

Советские пограничники в 1942 г. не отмечали ничего особенного в поведении арендаторов. Внешне они были вежливы и предупредительны, часто справлялись о последних политических и военных новостях, интересовались работой советских рыбокомбинатов.

Почти на всех заводах более или менее регулярно шли военные занятия. К ним привлекались только годные к строевой службе. На заводе № 34 шли занятия по штыковому бою с употреблением вместо винтовок бамбуковых палок, взамен гранат бросали связки камней. Кроме этого, на заводах устраивались учебные воздушные тревоги.

С рабочими регулярно проводились политбеседы. По сведениям инспекторов Дальрыбы, на заводе № 29 их вел доверенный Като. Переводчик Ямахата и конторщик Ито знакомили японцев с уставом молодежной патриотической организации. На заводе № 27 изучалась брошюра «О необходимости расширения священной войны на Востоке» и журнал «Информационный еженедельник». Занятия проводились в помещениях. При появлении советских представителей они немедленно прекращались. Военная подготовка шла и в 1943 г.

«Необходимо учесть, что за последние два года на девятнадцатом заводе отмечалось проведение военных занятий с рабочими и служащими. В прошлом году (1942 — С. Г.) на завод было завезено 66 пар обмундирования военного образца, но без знаков различия. Весь состав рабочих и служащих был разбит на группы по 30—35 чел. Военные занятия проводились по всем видам боевой подготовки. В числе руководителей данных занятий отмечены старший переводчик Усия и доверенный завода. Следовательно, девятнадцатый завод является одной из главных баз японской военщины на камчатском побережье».

В течение сезона 1942 г. на западном побережье советские пограничники отметили один случай нарушения территориальных вод СССР японским эсминцем в трехмильной зоне (возле мыса Лопатка) и 44 аналогичных случая, имевших место в двенадцатимильной зоне.

В 1943 г. Кихчикский район объединял шесть советских рыбокомбинатов (имени С. М. Кирова и А. И. Микояна, Пымтинский, Кихчикский, Митогинский, Большерецкий), располагавшими шестью консервными заводами с 18 линиями и 19 базами. Их обслуживали 42 морских участка.

Японская сторона располагала здесь семью заводами (№ 18—22, 24, 75) с 21 линией и пятью базами. Их обслуживали 33 морских участка. Численность японцев, прибывших в район в 1941 и 1943 гг., была примерно равна. Ее увеличение в 1942 г. советская сторона объясняла тем, что сюда были переброшены рабочие руки, высвободившиеся после того, как перестали работать восточно-камчатские участки. Последующее снижение в 1943 г. произошло от того, что в этом году война забрала и этих опытных рыбаков. «Как известно, японцы законсервировали рыболовные участки полностью на восточном побережье, в Приморье и на Сахалине, а также частично — на западном побережье. Объяснение японцев о том, что опасно ловить рыбу на восточном побережье можно считать фиктивными, так как основной контингент рабочих является пригодным для армии, которая их и забрала. Сейчас уже имеются из числа рабочих, и даже администрации, люди со следами увечий, полученных вследствие ранений. То, что в этом году японцы резко сократили число действующих рыболовных участков и количество рабочих, показывает, что потребность в боеспособных людях возросла».

Сведения о возрастном составе японцев, находившихся в Кихчикском районе 20 августа 1943 г., показывают преобладание в их числе допризывной молодежи и старших возрастов. Всего здесь имелось 3 797 чел., в том числе в возрасте до 19 лет — 720, от 19 до 24 — 475, от 24 до 35 — 845, от 35 до 42 — 669 и свыше 42 — 1 088.

22 июля 1943 г. пограничный корабль «Дзержинский» на траверзе мыса Три Сестры задержал три японских шхуны. У капитана одной из них — «Дайити-Тенриу-Мару № 31» — была обнаружена съемка советского берега. Вечером была арестована еще одна тресколовная шхуна. В ходе ее осмотра выяснилось, что большинство членов команды носят полувоенную форму, на судне замечен порядок и «большая оснащенность различными навигационными приборами. Очевидно, шхуна вместе с людьми принадлежит воинской части, дислоцирующейся в районе Курильских островов». Это позволило советской стороне сделать вывод, что японцы ведут активную разведку камчатского побережья. Аналогичные случаи наблюдались и в прошлые годы. Всего к 1 августа 1943 г. в Петропавловск были отконвоированы шесть шхун.

28 июня было зарегистрировано еще одно нарушение государственной границы СССР. В десятом часу вечера к берегу в районе устья реки Озерной подошла шлюпка с парохода «Нисен-Мару». 22 июня он вышел из Отару на остров Парамушир, и в пути, по словам японцев, «потерял ориентировку», из-за чего сел на мель на расстоянии мили от берега. Экипаж этого небольшого лесовоза насчитывал 20 чел., его возглавлял капитан Носимору. Кроме моряков, на борту судна находилась воинская команда из 9 чел. На «Нисен-Мару» стояла 75-миллиметровая пушка, два зенитных пулемета, хранились около 40 ящиков снарядов и 12 винтовок. Судно везло уголь. Видимость в момент подхода шлюпки к берегу составляла 100—150 м. На следующий день пароход по приливу самостоятельно снялся с мели. По приказанию начальника погранвойск СССР, ему разрешили покинуть советские воды, но людей, высадившихся на берег со шлюпки, задержали.

«Судя по данным нарушениям, японцы, видимо, хотят имеющимися остатками людей и плавсредств убить двух зайцев. С одной стороны — как-то возместить потери в недолове рыбы вследствие консервации значительного количества рыболовных участков. Поэтому они пошли на активизацию хищнического лова рыбы около наших берегов, причем самого беспардонного. С другой стороны — основное назначение данных шхун состоит в наблюдении за морем в связи с активизацией военных действий американцев вблизи Курильских островов, одновременно ведут контроль за движением наших судов и разведку побережья Камчатки, следовательно, используют рыболовные шхуны в качестве наблюдательных постов японского военного флота».

Нарушения арендных договоров в 1943 г. сводились, в основном, к засолу обезглавленной рыбы и к использованию двух ловушек на неводах. Если в сезоне 1942 г. японцы для отсекания голов изготовили кустарные станки прямо на промыслах, то в 1943 г. они модернизировали их конструкцию и произвели эти устройства в массовом количестве на заводах в Японии. В 1942 г. обезглавленную продукцию «изготовляли на основании указания руководства Ничиро, то в этом году японцы идут дальше и объясняют, что они действуют по разрешению своего правительства».

К установке запрещенных двух ловушек на неводы японцев подтолкнули действия советской стороны. В 1942 и 1943 гг. вторые ловушки применяли Ичинский, Пымтинский, Кировский и другие комбинаты. Они ставились здесь вопреки протестам Дальрыбы по указаниям руководства АКО и распоряжениям заместителя наркома рыбной промышленности СССР И. Шередека.

«20 июля (1943 г. — С. Г.) участковый доверенный на девятнадцатом японском заводе Сато, следуя катером…, увидел, что на участке № 763 комбинат работает на двух ловушках, поэтому Сато задал вопрос: "Почему АКО ловит двумя ловушками на одном участке?". Участковый инспектор Дальрыбы отметил, что данный факт оформлен протоколом. Только после категорического требования со стороны Дальрыбы, основываясь на статье 14-ой конвенции, вторая ловушка была снята…».

В 1943 г. на Камчатке находилось 9 429 японцев. В этом сезоне здесь эксплуатировалось 145 участков из арендуемых 308, то есть 47 %.

30 марта 1944 г. в Москве было заключено соглашение о продлении действия рыболовной конвенции на предстоящий сезон. Интересна реакция представителей администрации некоторых японских предприятий на это событие. Участковый доверенный заводов № 18 и 19 Араки Масакичи полагал, что «продление договора о рыбной ловле мы, японцы, рассматриваем как фактор, свидетельствующий о дружбе между СССР и Японией. Японцы прекрасно понимают значение этого соглашения. Все газеты писали об этом. Но между нами говоря, мы, конечно, не являемся друзьями, мы только дипломатические друзья, особенно в 1944 г. Мы открыто называем себя друзьями и это не случайно. В Японии ходят слухи, что Мацуока (министр иностранных дел — С. Г.) с марта 1944 г. находится в Москве. Об этом нигде не пишут, но, вероятно, это так».

В соответствии с соглашением, японцы полностью законсервировали свои рыболовные участки на восточной Камчатке. Частично были свернуты участки и на западном берегу полуострова. Количество эксплуатировавшихся промыслов резко снизилось: в 1944 г. их было только 31 из 277 арендуемых (11,2 %). В этом сезоне арендаторы прибыли на свои участки по сравнению с 1943 г. с месячным опозданием. Большинство из них приехало в середине и даже конце июля. Так, первые пароходы на завод № 31 пришли 19 июля. Опоздание объяснялось недостатком судов, вызванным войной. В общей сложности, на одиннадцать заводов (№ 18—21, 24, 31—34, 42, 75) и засольную базу № 806 приехало 5 124 чел., из них 4 955 рабочих и 169 служащих. Раньше всех — 3 июля — люди появились на заводе № 34.

Общее количество японцев по сравнению с прошлыми годами значительно уменьшилось, но их число, работавшее на тех участках, которые эксплуатировались и в прежние сезоны, оставалось примерно постоянным: в 1941 г. — 5 033, 1942 г. — 5 942, 1943 г. — 5 372 чел. Большинство работников вновь представляла молодежь до 19 лет и зрелые мужчины старше 42 лет, то есть малопригодные или совсем освобожденные от воинской службы. В их числе имелись малолетние подростки, которым был увеличен возраст из-за того, что Дальрыба не разрешала использовать на промыслах детский труд. Много имелось и инвалидов войны. Возрастной состав японцев был следующий: до 19 лет — 691, от 19 до 24 лет — 409, от 24 до 35 лет — 1 001, от 35 до 42 лет — 995, старше 42 лет — 2 028. По сравнению с 1943 г. произошло увеличение старших возрастов на 9 %: старше 42 лет в прошлом году было 31 % рабочих, а в 1944 г. — 40 %.

Большинство физически сильных и здоровых мужчин было поставлено под ружье. По словам переводчика завода № 20 Момма Тоору, «в сезон этого года японское правительство дало указание отобрать на рыбопромыслы людей бракованных, непригодных к военной службе, но рыбу ловить они могут».

Советские официальные лица отмечали, что японцы «имели заморенный вид. Наблюдались случаи, когда рабочие пекли на кострах свежевыловленную рыбу и с жадностью ели ее без соли и приправ. Такие рабочие не могли интенсивно работать. Например, 6 июля сего года во время разгрузки парохода "Ункай-Мару № 15" старший рабочий Танако Хандзиро не мог ничем поддержать дисциплину среди рабочих и ускорить разгрузку. Он начал ругаться, затем бросился на рабочих и избил одного из них за то, что тот вяло работал».

Люди были плохо снабжены спецодеждой, даже курибаны (рабочие по спуску и приему плавсредств) работали босыми в ледяной воде. Рабочий день доходил до 15—17 часов в сутки. В результате плохого питания, нехватки спецодежды и физических перегрузок наблюдались массовые заболевания. На заводе № 19 их было зарегистрировано около пятисот: 39 простуд, 76 нервных, 42 кожных, 10 суставов, 179 внутренних органов. Кроме этого, на производстве произошло 185 несчастных случаев. На заводе № 20 отмечалось около 300 случаев заболеваний, так что больница не могла вместить всех больных и, как правило, туда принимались только тяжелобольные. «В каждом помещении можно было видеть несколько человек, которые лежали без всякой медицинской помощи и санитарного обслуживания…». На день отъезда арендаторов на заводе № 32 тяжелые заболевания имели 24 чел.

Как и в прошлые годы, неводы были установлены в течение десяти дней после высадки. По традиции, после их установки на заводах прошли праздники «Амиороси». Администраторы выступили с патриотическими речами, пытаясь поднять этим дух соплеменников. Рабочие пили саке, пели национальный гимн и воинственные песни.

На заводе № 18 такой праздник начался 19 июня маршем молодых рабочих и исполнением гимна. Перед строем выступил участковый доверенный Араки, сказавший: «Надеюсь, все вы знаете, для чего мы приехали на Камчатку, поэтому должны приложить все силы для вылова рыбы, и так как у нас осталось немного времени, то мы должны приложить все силы на выполнение плана, который нам дан фирмой. Каждый должен знать, что наша героическая армия ведет ожесточенную войну против наших врагов Англии и Америки. Мы здесь находимся на фронте, мы добываем продукты для нашей страны. Поздравляю вас с праздником "Амиороси!"». Затем районный доверенный Омата кричал «Банзай!» в честь императора, армии и летчиков, «сражающихся против Англии и Америки».

Настроение японцев, по сравнению с прошлыми сезонами, было явно подавленным. Военный перевес уже давно склонился на сторону союзников и поражение Германии, да и самой Японии, было уже не за горами. Руководство предприятий было менее разговорчиво, чем в прошлом году. «По вопросу о войне в Европе администрация японских заводов высказывается или за то, чтобы Германия как можно дольше держала фронт, или бы скорее подписала мир с Советским Союзом. Как в том, так и в другом случае они считают, что для Японии облегчиться положение на фронте в войне с Англией и Америкой… А что касается рабочих, то они настолько забиты, что не смеют отвечать на самые безобидные вопросы, в их взглядах чувствуется лишь приветливость и нестерпимое любопытство».

Японцы пытались показать свое расположение к СССР. «Арендаторы встречали наших представителей обычно у границы заводов, первыми здоровались, тогда как в прошлом году иногда даже не отвечали на приветствия… В разговорах старались подчеркнуть дружбу Японии к СССР. На некоторых заводах вывешены снимки Сталина и Мацуока».

Руководство промыслов было соответствующим образом проинструктировано. Переводчик завода № 20 Камура рассказывал: «Когда мы выезжали на Камчатку в этом году, нам говорили, чтобы мы поддерживали дружеские отношения с русскими представителями и одновременно предупреждали, что могут быть со стороны русских всевозможные притеснения. Это мы учитывали, но когда мы приехали на Камчатку, то оказалось не так. Русские относятся к нам очень хорошо, все вопросы разрешаются только положительно. Мы очень рады, что русские понимают, что их сосед Япония тоже воюет с большими трудностями».

На заводах по-прежнему проводились военные занятия: строевые, штыковой бой, перебежки и переползания, метание гранат. На них имелась спецодежда цвета хаки: на заводе № 18 — 186, на заводе № 19 — 164, на заводе № 20 — 158 и на заводе № 21 — 160 комплектов. Ее никому, кроме администрации, не выдавали, а хранили как неприкосновенный запас до окончания путины.

Военные действия непосредственно задели японских арендаторов. Так, механик катера завода № 18 Хаяси сообщал следующее: «Говорю вам от всего сердца, что, следуя на Камчатку, пришлось очень много пережить, иногда хотелось плакать. Причина — это боязнь быть потопленным американскими подводными лодками, которые снуют в Охотском море и топят наши пароходы даже у берегов Японии».

Его слова подтверждаются такими фактами. 5 июля 1944 г. подводная лодка торпедировала пароход «Синмей-Мару», стоявший под разгрузкой в районе Озерной. 19 июля пароход «Дальстрой» подобрал из воды 17 японцев с потопленного парохода «Ниппе-Мару». На берег море выбрасывало трупы моряков, солдат и офицеров, спасательные костюмы, предметы с разбитых и потопленных судов. Это порождало среди японцев еще большее уныние.

Недостаток средств и материалов привел к тому, что в сезон 1944 г. японцы впервые не ремонтировали свои предприятия. Даже текущие работы делались лишь для жилых помещений и некоторых станков, без которых совершенно нельзя было обойтись.

Характер изменения численности районов конвенционных вод, в которых действовали японские промышленники, и объем произведенной ими продукции за четыре военных года (1941—1944 гг.) иллюстрируют следующие данные: — в 1941 г. в десяти районах конвенционных вод приготовлено 797 089 ц продукции; — в 1942 г. в пяти районах выработано 513 943,6 ц; — в 1943 г. в четырех районах произведено 506 726 ц; — в 1944 г. в трех районах поймано 194 105 ц.

Общая продукция за четыре года составила 2 011 863,6 ц. Налицо более чем четырехкратное ее снижение в 1944 г. по сравнению с 1941 г.

В соответствии с договорами на аренду морских рыболовных участков, промыслы должны были окончательно сниматься не позднее 28 сентября. Первые пароходы осенью 1944 г. начали прибывать на побережье только 15 сентября. После 28 сентября возле берегов полуострова стояли шесть судов, которые не грузились из-за шторма. 16 октября пришли пароходы на заводы № 31, 33 и базу № 806. У них оказались просрочены навигационные свидетельства. На заводе № 21 оставались 69 чел., которые без всякого оформления сели на судно и ушли в Японию. В этот же день администрация базы № 806 также самовольно, без разрешения пограничников, посадила 150 чел. на пароход «Нирюхо-Мару». Рыбопродукция осталась зимовать на базе. Последний пароход в 1944 г. убыл в Японию 8 ноября, то есть на сорок дней позже разрешенного срока.

За сезон 1944 г. на японских предприятиях от болезней умерло 9 чел.

Руководство японскими промыслами на Камчатке. Фирма «Ничиро Гио-Гио Кабусики Кайша» являлась акционерным обществом, правление которого размещалось в Токио. Почти все высшие администраторы фирмы были ее акционерами. Ничиро работала исключительно на Камчатке. Ее главная контора камчатских промыслов размещалась в Хакодате — в порту северной Японии, традиционно служившим основным местом отправки на полуостров рабочей силы, снаряжения и промыслового снабжения.

Главная контора вела свою деятельность через отделы: финансовый, рыболовных промыслов на Камчатке, разных предприятий и иностранный. По данным советской стороны, основные оперативные дела фирмы решались в Хакодате, а главную роль в начале 1940-х гг. в них играл управляющий отделом рыболовных промыслов на Камчатке Ооми. Ему непосредственно подчинялись: — управляющие (доверенные) рыболовными районами, разделенными на секторы, ведавшие восточным и западным побережьями; — иностранный отдел, состоявший из трех секторов, занимавшихся делами Дальрыбы, таможни, взаимодействием с пограничниками; — отдел механизации и оборудования; — отдел изготовления неводов; — отдел обработки соленой продукции; — консервный отдел; — рыболовный отдел; — отдел кунгасного хозяйства; — отдел рабочей силы.

Последние семь отделов имели своих агентов в Панкаре, Облуковине, Иче, Воровской, Кихчике, Большерецке, Опале, Голыгине, Явино, Озерной, Утке, Усть-Камчатске, Уке и Охотске.

Непосредственно на Камчатке располагались главные управления промыслами западного и восточного побережий. Отсюда представители фирмы посещали подведомственные им участки на специальном административно-разъездном пароходе. Побережья Камчатки в свою очередь делились на районы, во главе которых стояли районные доверенные фирмы. Так, Усть-Камчатский район в 1942 г. возглавлял доверенный Такеда Садоми, имевший заместителя Сато и секретаря.

Районные доверенные наделялись обширными правами, сводившимися к единоличному управлению промыслами. На западном побережье находились четыре района и соответственно, четыре доверенных. Им непосредственно подчинялись участковые (подрайонные) доверенные, число которых в каждом районе было различно и зависело от конкретных производственных условий: количества заводов и баз, объемов и способов приготовления продукции.

Каждым консервным заводом и прикрепленными к нему морскими рыболовными участками управлял доверенный завода или базы, имевший несколько переводчиков для общения с советскими властями. Кроме этого, на каждом заводе находились директор, заведующий рефрижераторным хозяйством и инженерно-технический персонал. Все заводы комплектовались хорошими специалистами, многие из которых служили в фирме по 20—25 лет. Некоторые из них работали с 1913 г. Функции доверенного базы или завода распространялись только на порученный ему объект. Иногда старшие или участковые доверенные по совместительству выполняли работу доверенного завода.

Структура административного управления западно-камчатским промысловым районом в 1942 г. представлялась в следующем виде.

Доверенным Ничиро по Большерецкому рыбопромысловому району был Тамидзаки, участковыми (подрайонными) доверенными Уэмура (заводы № 31, 32, 33 и 34), Амемия (заводы № 30, 51 и база № 845), Араки (заводы № 29, 28, 27 и база № 834). Старшими доверенными являлись Мацуя и Синья, доверенных заводов и баз в районе насчитывалось одиннадцать человек.

Кихчикский район: районный доверенный Такаяма, участковые доверенные Каваками, Савай, Такизава, старшие доверенные Ота, Тории. Крутогоровский район: районный доверенный Кумагай, участковый доверенный Окамото, старший доверенный Носияма. Ичинский район: районный доверенный Омата, участковый доверенный Ямасита, старший доверенный Исида.

Восточно-камчатский район имел несколько отличную структуру управления. Районным доверенным здесь был Такеда, его заместителем Сато, доверенными на заводах № 36, 37 и 39 Терасини, Симоди и Кумамото. Каждый из доверенных одновременно имел право управления всеми тремя заводами.

В течение рыболовного сезона 1942 г. на побережья выезжали с инспекцией представители хакодатского отделения фирмы: директоры иностранного отдела Мацуя и рыболовного отдела Янагия. Они размещались на административном судне «Тайсей-Мару», пришедшем на Камчатку 25 июля и ушедшем в Японию 11 сентября. За это время оно обошло все промыслы, побывав на некоторых из них несколько раз. Так, завод № 19 «Тайсей-Мару» посетило шестикратно.

Для связи между отдельными участками японцы использовали письмоносцев. Они могли передвигаться только по морю. Такая доставка почты требовала отрыва от промысловой работы катера и его команды, тогда как по берегу письмоносца можно было отправить на лошади или пешком. Движение по берегу разрешалось лишь в исключительных случаях, например, в случае шторма. Для этого каждый раз у советских пограничников следовало получать разовый пропуск.

Его получение являлось весьма сложным делом. Вот как эта процедура выглядела в середине 1930-х гг. «Предположим, что тому или иному японцу надо добраться до соседнего завода, расположенного в десяти километрах на север, а резиденция начальника КП (контрольного пункта — С. Г.) находится в двадцати километрах на север. Следовательно, дойдя до своего места назначения и сделав дела, японцу все же придется добираться до начальника КП, и получить хотя бы с опозданием пропуск на совершенное им передвижение, дабы избежать привлечения к ответственности за несоблюдение правил пребывания в пограничной полосе. Еще хуже обстоит дело, если необходимость требует передвинуться на север, а начальник КП находится на юге. Вся сложность вопроса заключается в том, что идя за пропуском, заинтересованный уже нарушает режим пограничной полосы».

Пограничники видевшие, что соблюдение таких правил передвижения иностранцев в пограничной полосе способно лишь вызвать недоразумения, не могли внести в них какие-либо изменения на месте. На множественные обращения японцев с предложениями по этому поводу они либо не отвечали, либо сообщали, что донесли о них своему начальству. «Начальство» же разрешения не давало, и конкретного ответа японцы так и не получили.

Организация работы предприятий. В первую очередь после прибытия на Камчатку в начале сезона, арендаторы приступали к установке неводов. Одновременно с этим они готовили плавсредства, регулировали механизмы заводов. При благоприятной погоде неводы выставлялялись за три-четыре дня, все остальные работы заканчивались через семь-десять дней.

Организация работы на всех японских промыслах, подчинявшихся единой дирекции фирмы, была одинакова. Административный персонал и рабочие делились по следующим основным специальностям и профессиям: — доверенный фирмы (на заводе и на базе); — переводчики (старшие и младшие); — технический руководитель лова; — техники лова; — заведующие консервным производством; — механики (старшие и младшие); — конторщики (бухгалтеры, завхозы); — врачи; — сендо; — мастера и старшие рабочие по лову, по разделке, по посолу, по мойке рыбы, икрянщики; — промысловые и береговые рабочие, ловцы, разнорабочие; — монтеры, слесари, кузнецы, жестянщики, плотники; — обслуживающий персонал: повара, дворники, прислуга.

Рабочие делились на две группы: кадровые (то есть квалифицированные) — сендо, старшины катеров, мастера, и сезонные — ловцы и обработчики, вербовавшиеся в деревнях. Особую роль играли сендо, или, как их стали называть в конце 1930-х гг., — «гериоче». На каждом промысле их было от двух до пяти человек, среди них различались старшие и младшие. Сендо распределялись по специальностям. На них возлагалась масса обязанностей. Главными среди них являлись: постановка, переборка, снятие и уборка неводов, расстановка рабочих по операциям, поддержание порядка и дисциплины. «Одним словом, без сендо не начинается и не кончается ни одна работа».

Переводчики, кроме своих прямых обязанностей, выполняли административные функции. Среди них различались старшие, младшие и, кроме того, — практиканты. Младшие переводчики несли полицейскую службу, старшие вели учет продукции. Старших переводчиков называли «гайдзи-гакари», что примерно означало «заведующие иностранными делами». Обычно на каждом заводе находились два или три переводчика, но в сезон 1942 г. их количество было больше обычного. Это обстоятельство советская сторона объясняла общим уменьшением числа японских участков за счет их ликвидации на восточном побережье Камчатки. Видимо, по этой же причине на некоторых заводах было и по два доверенных, выполнявших одни и те же обязанности. Аналогичная картина наблюдалась и в отношении участковых (или как их еще называли «подрайонных» доверенных).

Внутренний распорядок. Рабочий день на японских промыслах начинался в пять часов утра и заканчивался с наступлением темноты, то есть около восьми часов вечера. Для приема пищи устанавливались три перерыва: на завтрак в шесть, на обед — в двенадцать и на ужин — в семнадцать часов. В половине одиннадцатого давался отбой.

Рабочие в начале 1940-х гг. размещались в легких деревянных бараках вместимостью 50—100 чел. Жилая площадь в них распределялась крайне экономно. В середине барака находился проход, по обеим сторонам которого располагались нары. Каждый рабочий имел определенное место, в изголовье которого на полках располагались его личные вещи. В центре барака устраивалась железная печь. Все его пространство перегораживалось веревками для сушки одежды. Большие бараки иногда делились на два или три отделения. Умывальники, бани и уборные размещались рядом с бараками.

Столовые для рабочих представляли собой достаточно вместительные помещения. Здесь не было ничего лишнего: единственную «мебелировку» составляли длинные столы и скамейки. Стены обычно завешивались плакатами и различными лозунгами. Рабочие питались в две смены. Каждый из них имел постоянное место. Пища была простая и, главным образом, состояла из риса, бобов, репы, редьки, лука и рыбы. Администраторы питались отдельно от рабочих. Сендо также имели свои столовые, размещавшиеся в их жилых помещениях.

Рабочие в основной массе носили типичную японскую одежду. Их головы были защищены широкополыми соломенными шляпами или обвязаны полотенцами, некоторые совсем не покрывали голов. «На теле — рубашка или что-то подобное ей и подтянутые штаны. На ногах — резиновые сапоги, но часто встречались босые или в тапочках». Спецодежда и резиновая обувь выдавались за счет фирмы. Рабочие в цехах носили фартуки, ловцы — пропитанную олифой одежду.

Администрация имела особую форму, присвоенную фирмой: темно-синий китель с одним рядом пластмассовых пуговиц и брюки. На правом лацкане кителя прикреплялся особый значок. Головным убором служила полусуконная кепи цвета хаки. Но ношение такой формы не было обязательным: многие администраторы одевались в соответствии с собственным вкусом и достатком.

В качестве парадных на промыслы в личных вещах были завезены одежда и головные уборы военного образца. Их обычно не носили, заменяя ими выходной костюм.

Прием и отправка японских судов. Приказом Наркомвода СССР от 25 августа 1932 г. № 290 иностранным судам, заходившим в советские порты или стоявшим в морской пограничной полосе, запрещалось пользоваться радиосвязью. Их приемо-передающая аппаратура должна была опечатываться «без опечатывания самих помещений радиорубок». Японская администрация выражала недовольство таким порядком. Она ссылалась на то, что в камчатских условиях это было чрезвычайно опасно: погода здесь быстро менялась, и пароходам, не имевшим возможности получать метеосводки, приходилось всегда быть под парами. Арендаторы просили разрешить им пользоваться радио, если не круглосуточно, то хотя бы два-три часа в сутки.

Погранохрана находила эти доводы весьма убедительными, тем более что без опечатывания радиорубок не возникало препятствия в использовании радиоаппаратов, в чем она неоднократно убеждалась. «Таким образом, выполняя эту формальность, мы занимаемся, во-первых, самообманом, а во-вторых, даем право японцам думать о нашей некультурности в этом вопросе». В 1935 г. по ходатайству командования Камчатского пограничного отряда он был разрешен положительным образом.

Согласно действовавшим правилам, пограничное оформление приходивших на Камчатку японских судов должно было производиться на рейде. До 1938 г. советские официальные лица выезжали на пароходы как на своих катерах, так и на тех, которые им предоставляли арендаторы. В 1938 г. этот порядок был изменен. Теперь для контроля за японцами можно было использовать только советские плавсредства, которых катастрофически не хватало.

К чему это приводило, 15 июля 1938 г. сообщал заместитель начальника Дальрыбы Манайлов. «Пограничники тоже качают головой, соглашаются, что новый порядок мешает и затрудняет контроль, но дальше разговоров не идут. Еще нет хода рыбы, а мы уже допустили ряд "вынужденных льгот". Пароходы не проверяются, что за груз привезли? Также с отвозом. Прием и отпуск пароходов здорово задерживаем, очевидно, консул будет жаловаться. К примеру, такая картина: на одном участке пароход закончил работу, уходит на другой. Пятнадцать — двадцать километров пароход движется около берега, за ним идет катер (японский, от услуг которого отказались советские представители — С. Г.), а пехом, вытянув язык, ковыляет надзор, таможенник и пограничники. Если дело к вечеру, и пароход разгружается, а до советской базы десять — пятнадцать километров, весь контроль уходит, что в это время делается на японском участке, один Бог знает…».

С одной стороны, ограничение в свободе передвижения рыбнадзора шло только на пользу японцам. У них появлялась возможность безнаказанно нарушать условия арендных договоров, применять запрещенные орудия лова, вывозить продукцию без проверки, ловить сверх установленных норм. С другой стороны, у них имелись значительные простои в процессе обработки судов и их оформлении, достигавшие двадцати часов на каждом участке.

Японский консул Юхаси, обращаясь к представителям НКИД СССР, просил урегулировать этот вопрос. Проблема была разрешена в следующем сезоне.

В 1942 г. погранвласти, по-прежнему ограниченные плавсредствами, не могли выезжать на рейд, а японскими катерами они вновь не пользовались. Поэтому теперь вся процедура оформления проходила на берегу. Необходимые документы сюда доставляли японцы. При таком оформлении судно не осматривалось, его радиорубка не опечатывалась. Арендаторы против этого порядка не возражали. Иногда они были недовольны очередностью оформления в случае одновременного прибытия судов. Единственное, о чем просил в таких случаях японский консул, так это о разрешении допустить к таможенному досмотру рыбинспекторов, дабы этим ускорить оформление. Эти пожелания, как правило, откликов с советской стороны не имели.

Прием и оформление судов проходили в следующем порядке. При подходе к промыслу японский пароход подавал позывной сигнал. Когда власти были готовы заняться его приемкой, с берега следовал ответный сигнал. С судна на берег прибывали доверенный завода, переводчик и пять-шесть рабочих. Доверенный предъявлял пограничникам свою доверенность и вручал им судовые и грузовые документы, паспорта, списки рабочих, почту. Затем доверенный осматривал помещения на промыслах, принимал их и выдавал расписку об этом. После этого пограничники разрешали свезти на берег продукты на несколько дней и топливо для печей.

Затем на промысел перевозились люди. Рабочих проверяли по спискам, а администраторов — по их паспортам. Одновременно досматривались личные вещи. На паспортах и списках делались отметки о времени прибытия. Списки пограничники оставляли у себя, паспорта же возвращали владельцам. В последнюю очередь с парохода снимался груз. Его таможенный досмотр производился по мере доставки на берег.

При отъезде японцев с промысла в конце сезона происходило примерно то же самое, что и при въезде. Доверенный подавал заявление о выбытии с указанием ориентировочного срока выезда. Затем по прибытии парохода начиналась его погрузка, шедшая в таком порядке: рыбопродукция, оборудование и заводское имущество, плавсредства и в последнюю очередь — люди.

Зимняя охрана промыслов. В 1910—1920-х гг. на зиму на заводах и базах оставались два или три японских сторожа. Их обеспечивали запасом продовольствия и топлива, они проживали в специальных утепленных караульных помещениях. В конце 1920-х гг. пребывание иностранных граждан в слабозаселенной пограничной полосе было признано невозможным. Они могли беспрепятственно передвигаться по советской территории, чем возбуждали подозрения в том, что «зимой и летом имели возможность широко заниматься разведывательной деятельностью». Отныне японцам было предписано нанимать охрану из местного населения, в основном, из работников расположенных неподалеку от арендованных участков колхозов. Для этого администрации рыбопромышленных фирм заключали с их правлениями соответствующие договора. Нередко при этом возникали конфликты, вызванные, в первую очередь, условиями оплаты.

В сентябре 1938 г. арендаторы участка № 63 собирались уезжать на родину, но советские сторожа не принимали их имущество под охрану на прежних условиях. Японцы же не соглашались повысить им плату и намеревались оставить имущество без охраны. Дипагент НКИД заявил японскому консулу о том, что если его расхитят, то советская сторона не будет нести за это никакой ответственности. Консул Юхаси ответил, что колхозные сторожа ежегодно просят прибавки и поэтому дорого обходятся промышленникам. Он сказал, что лучше оставить имущество, если оно даже и пропадет, чем платить такие деньги сторожам, которые они требуют. Видимо, чтобы не осложнять отношений с японцами, власти решили сохранить сложившийся ранее порядок: «по линии» всесильного НКВД пришло указание принять имущество промысла под охрану на прошлогодних условиях.

Наличие сторожей вовсе не означало, что все имущество будет сохранено к началу будущего сезона. В начале мая 1934 г. областной суд вынес приговоры по делам о хищении с японских рыбалок, произошедших зимой 1933—1934 гг. «Все эти дела носят мелкий уголовный характер. Незначительные хищения с японских предприятий в прошлом имели место ежегодно и оставались безнаказанными. В этом году впервые местные власти повели решительную борьбу с подобными явлениями. Всего было рассмотрено три дела…».

Первым из них стало хищение промысловых материалов с завода в Иче в начале января 1934 г. Виновными признавались управляющий местным рыбокомбинатом, его директор по рабочему снабжению и секретарь партийной организации. «Эти руководящие работники рыбокомбината АКО, оставленные с рабочими на зиму для проведения подготовки к путине 1934 г., обсудив между собой положение о недостатке материалов на комбинате для ремонта плавсредств и отсутствие масла для работы электростанции, решили забрать все недостающее для нормальной работы своего комбината на соседнем японском заводе». Завод охранялся сторожами Ичинского и Облуковинского колхозов.

Обвиняемые показали, что за пять посещений они вынесли с завода 19 банок масла и 8 банок краски, 8 кг баббита, 50 электролампочек, 50 метров провода, по три поршневых кольца, напильника и мотка медной сетки, а также две прокладки для двигателя. «Это хищение, проведенное руководителями комбината с предварительного обсуждения и выяснения у начальника таможни условий хранения имущества японцами и отсылки на время хищения сторожа с японского завода, заставляет предполагать, что о намерении хищения знали и другие руководители района, но не приняли мер к предупреждению и недопущению воровства».

Следует отметить, что все взятое у японцев вряд ли можно было использовать в личных целях. После отхода осенью 1933 г. последнего парохода в Иче создалось сложное положение с продуктами и материалами. На телеграммы с просьбой о присылке снабжения, отправленные в управление АКО, районный, областной и краевой комитеты ВКП(б), в Москву — Главрыбе и самому «всесоюзному старосте» М. И. Калинину, — ответы либо не приходили совсем, либо следовало стандартное известие о том что «меры принимаются». Возникла угроза заболевания цингой. В декабре остановилась электростанция. Отправленные в соседние районы «гонцы» не смогли ничего раздобыть, так как и там складывалось аналогичное положение.

Узнав, что японцы перед отъездом никаких описей имущества не оставили ни в таможне, ни в ОГПУ, а на сторожей была возложена только наружная охрана здания, обвиняемые решили «позаимствовать» крайне необходимое у арендаторов. «Мы были уверены, и на сегодняшний день убеждены в том, что японцы не узнают о том, что у них взято моторное масло и другие предметы, ввиду того, что всех этих материалов имелось в большом количестве у них на рыбалке, если их об этом деле никто не поставит в известность», — писали они в кассационной жалобе, адресованной в краевой суд.

«Все вышеперечисленное взято исключительно для нужд производства, так как другого выхода у нас не было. Перед нами стояло два пути: сидеть сложа руки, ожидать прихода парохода, не имея никакой гарантии в его приходе, заведомо сорвать план зимних работ и вместо работоспособных зимовщиков путины 1934 года иметь полукалек, цинготников, и другой путь — пойти на японскую рыбалку, взять необходимый для нас материал, выполнить план и иметь вполне работоспособный рабочий коллектив, способный выполнить план путины 1934 года, что нами и было сделано. Идя на этот поступок, мы не учли всей серьезности настоящей обстановки в силу оторванности от текущей жизни. Наш район является самым отдаленным пунктом Камчатской области…».

Обвиняемые получили «по восемь лет лишения свободы с содержанием под стражей». Налицо несоразмерность этого наказания по сравнению с другими случаями, приведенными ниже, явно направленными на получение личной выгоды.

В Олюторском районе на участке № 1239 двадцатилетний инспектор Дальрыбы взял три пары резиновых сапог, посуду, резиновый плащ, продукты и «небольшой ящичек с неустановленным содержимым». Характерно, что он «брал эти вещи в присутствии сторожа, пользуясь своим правом нахождения на территории японских участков». Кроме этого, он «проявил по отношению сторожа-коряка Нелеппа насилие, имеющее методы великодержавного шовинизма, в том, что самовольно хозяйничал в его помещении, выбросил из помещения сторожа табак, брал у него продукты питания… и на протесты сына сторожа побил последнего». Эта откровенная уголовщина была «оценена» пятью годами исправительно-трудовых лагерей.

Тогда же в Олюторском районе был в полном смысле этого слова разгромлен неохраняемый участок арендатора Коями Тосабуро. В его разграблении участвовали 19 рабочих с соседнего промысла АКО. Их действия носили, «помимо разграбления, характер хулиганства и безобразий». Они в течение двух недель разбивали двери и окна помещений, били посуду, ломали столы, разбрасывали и втаптывали в грязь медикаменты, испражнялись в служебных помещениях, и, наконец, «разбили изображение японского божества». По показаниям обвиняемых, с промысла было унесено 48 пар обуви, восемь брюк, паяльная лампа, нитки, перчатки, туфли, посуда, фрукты. Большинство этих вещей пограничники отобрали и возвратили на рыбалку. Произведенные разрушения были восстановлены. «Социально-опасные в условиях отдаленной погранполосы» действия троих зачинщиков, по мнению суда, заслуживали трехлетнего срока заключения, остальных обвиняемых — от полугода до года исправительных работ.

Помимо «спонтанного» разграбления имущества иностранцев, в котором, как считало ОГПУ, они сами и были заинтересованы для оказания, в случае необходимости, давления на советскую сторону, действия предпринимала и некая законспирированная организация. В ведшемся в 1934 г. следствии по фальсифицированному делу «раскрытой контрреволюционной организации, именовавшей себя "Автономная Камчатка", было установлено, что члены этой организации уговаривали отдельных лиц из местного населения проводить произвольное повышение ставок за охрану японских заводов, и тем самым добиться отказа японцев от найма русских сторожей, чтобы после того свободно приступить к расхищению японского имущества.

Такие установки отдельными членами контрреволюционной организации давались местным жителям с ведома японцев. Ежегодное воровство на японских заводах, таким образом, носило организованный характер. Однако, лица, участвовавшие в приведенных случаях разграбления, как это точно установлено сейчас, не имели отношения к контрреволюционной организации и действовали самостоятельно. Хищения, связанные с контрреволюционной организацией, сейчас находятся еще в стадии расследования».

В качестве подтверждения этого соображения говорилось о том, что японская администрация не поднимала вопроса о хищениях. Консул также не делал по этому поводу никаких заявлений. «Это обстоятельство показывает, что японцы до более удобного и нужного случая не придают и сейчас значения».

В 1943 г. помещение для зимнего сторожа на заводе № 19 представляло собой небольшой домик из двух комнат и кухни. Сторожу на зиму оставляли 5 т угля и 90 кг керосина, а также немного дров. Оплата его работы за восемь месяцев составляла 2 000 руб.

В 1944 г. промыслы, законсервированные на восточном и действовавшие на западном берегах Камчатки, после отъезда арендаторов вновь должны были поступить под охрану советских сторожей. Для этого фирма Ничиро должна была внести соответствующие деньги в кассы колхозов.

Колхозники сторожили японские заводы и базы в течение восьми-девяти месяцев в году, то есть с момента окончания их работы и до начала путины следующего года. Законсервированные заводы охранялись круглый год. Каждый завод или база имела одного сторожа, за отдельный пост фирма Ничиро уплачивала колхозу 125—200 руб. в месяц. В колхозах же люди зарабатывали за это время минимум 600—700 руб., а сторожа колхозного имущества (в основном старики или инвалиды) получали 300—350 руб. В результате такой разницы в оплате колхозники отказывались от охраны предприятий Ничиро. Колхозы назначали сторожей «в принудительном порядке» с дополнительной оплатой за счет собственных средств 150—225 руб. в месяц. С учетом этого, а также того, что фирма не обеспечивала все посты отоплением и освещением, колхозы вынуждены были нести дополнительные убытки в сумме 800—900 руб. за сезон.

Исходя из этого, 2 октября 1944 г. советская сторона сообщила японскому консулу условия, на которых колхозы могли продолжать охрану имущества фирмы. Среди них были месячная оплата не ниже 350—400 руб., ремонт сторожек, обеспечение их топливом и теплой одеждой.

Устройство и оснащение японских предприятий может быть показано на примере консервного завода № 19, располагавшегося в четырех километрах севернее второй базы комбината АКО имени С. М. Кирова. Первоначально завод, построенный японским частником в 1923 г., имел примитивное оборудование. Обработка рыбы и крабов, приготовление консервов велись на нем вручную. Производительность предприятия не превышала 400—500 ящ. в сутки.

Рабочая сила для него привозилась из Японии и частично вербовалась из местного населения. В 1927 г. завод перешел в ведение фирмы Ничиро, которая его полностью модернизировала, установила новое американское оборудование, ввела конвейерную систему, увеличила количество жилых, складских и прочих помещений.

В 1942 г. завод имел четыре линии мощность до 6 900 ящ., правда фактически он вырабатывал лишь 4 000 ящ. Площадь территории составляла 54 000 кв. м. На ней размещались одиннадцать жилых помещений на 50—60 чел., контора, совмещенная с жильем для администраторов, рефрижератор, шесть складов, больница на 15 коек, электростанция, слесарная и столярная мастерские, кузница, столовая для рабочих и администрации и подсобные сооружения. Корпус завода был обшит оцинкованным железом, все остальные помещения были построены из дерева. Ежегодно японцы производили ремонт построек и плавсредств. Суда, требовавшие капитального ремонта, увозили в Японию.

Завод арендовал три морских рыболовных и два краболовных участка. На рыболовных промыслах стояли по одному неводу «накануки-ами». Рыба из их ловушек наливалась в кунгасы. Их буксировали от невода к берегу небольшим катером с нефтяным двигателем. У берега кунгасы цеплялись тросом и паровой лебедкой подтягивались к одной из двух механизированных рыбоприемных или одной крабоприемной пристани. Отсюда улов поступал на сортировку, а затем — по конвейеру на завод для переработки в консервы или в засольный цех.

Консервный цех имел линии с часовой производительностью 100 ящ. весом 22—23 кг. Из рыбохранилища сырец направлялся в резальный станок, отделявший головы от тушки, затем тушки потрошились, промывались и шли в набивочную машину. Предварительно подкатанные банки по рольгангу поступали в эксгаустер и отправлялись на окончательную закатку. После промывки баночки следовали в автоклавы, стерилизовались в течение полутора часов, охлаждались и упаковывались в ящики.

Посол производился следующим образом. С пристани рыба поступала в засольные сараи, где ее обрабатывали одним из трех способов: «бара», «кайрио» или «арамаки».

Способ «бара» заключался в том, что непромытую выпотрошенную рыбу складывали штабелями, предварительно пересыпав ее солью. Штабели покрывали соломенными циновками, затем рыба хранилась под открытым небом. Перед отправкой в Японию ее помещали в соломенные кули.

Посол «кайрио» имел две разновидности: штабельную и чановую. Штабельный велся так же, как и способом «бара», но потрошение проводилось более тщательно с обязательной мойкой. При чановом посоле рыбу укладывали в брезентовые или цементные чаны, где она просаливалась в тузлуке. Готовая продукция чанового посола складывалась в штабели по 15—20 тыс. шт., покрывалась брезентом и хранилась под навесами, крытыми соломой. Перед отправкой в Японию ее раскладывали в ящики.

Сорт «арамаки» являлся наиболее качественным продуктом. При его приготовлении предусматривались потрошение и мойка, как и при способе «кайрио», но готовую продукцию затем укладывали в ящики и замораживали. В таком виде ее сохраняли до вывоза в Японию.

Заводская туковарка имела крайне примитивное устройство, представляя собой два врытых в землю котла, в которых варили рыбьи головы. Затем образовавшуюся массу выжимали ручным прессом, жир собирали в емкости, а остававшийся тук сушили. Тук применяли в качестве удобрения и как сырье для выработки кормовой муки. Последней выпускалось до 150 ц в сезон. Рыбьего жира за это же время получалось около 5 ц.

Пойманных крабов на приемной пристани освобождали от панциря, отправляли в крабоварку, а затем на завод для изготовления консервов. Крабовые панцири сушились. Они, по словам японцев, применялись как удобрение для фруктовых деревьев. Существовало предположение, что размолотые панцири использовались на сталелитейных заводах для цементации.

Предприятие располагало следующими плавсредствами: тремя морскими катерами, шестью кавасаки, 24 кунгасами вместимостью от 10 до 25 т, четырьмя мелкими шлюпками.

В сезон 1943 г. на завод было привезено 943 т горючего, в том числе 886 т угля, а также много дров для отопления и приготовления пищи.

В 1941 г. здесь работало 568, в 1942 г. — 628, в 1943 г. — 539 чел.

Продолжительность рабочего дня, особенно во время рунного хода рыбы, доходила до 18—19 часов в сутки. Несмотря на то, что интенсивность труда японцев была очень высока, в 1943 г. их питание не отличалось разнообразием и изобилием. Рацион составляли небольшая порция риса, несколько соленых редек, кусок соленой рыбы и морская капуста. Жилищные условия были неважными, в «помещениях господствует грязь, сырость, холод и теснота. Не имея специальной сушилки, рабочие сушат мокрую одежду над своими постелями. Спецодежда рабочим не выдается, и они работают в своей рваной одежде. В силу этих причин имеется много различных заболеваний, главным образом, желудочных, а в этом году был даже смертный случай». Медицинское обслуживание вели неопытные люди, скорее всего с фельдшерским образованием.

Материально-бытовые условия, в которых находились рабочие завода № 19, в сезон 1943 г. по сравнению с предыдущими годами значительно ухудшились. «Рабочие сильно истощены работой, так как отдыха рабочие почти не имеют, работая до полного изнеможения… Рабочие в остаток времени после приема пищи бросались на землю, покрытую галькой, и немедленно засыпали… В этом году некоторая часть рабочих прибыла со следами ранений».

За увеличение рабочего дня и недостаточное обеспечение спецодеждой, как это предусмотрено трудовым соглашением, Дальрыба ежегодно штрафовала арендаторов, в среднем, по 100 руб. за каждое нарушение. Японцы уплачивали штрафы охотно, очевидно, это им было выгоднее, чем снабжать необходимой спецодеждой своих рабочих.

На восточной Камчатке крупнейшими японскими предприятиями являлись усть-камчатские заводы Ничиро № 36, 37 и 39. С вступлением в силу советско-японской рыболовной конвенции 1928 г., концессионные договоры с фирмой Ничиро ограничили на них количество консервных линий: на заводе № 36 — 6, № 37 — 7 и № 39 — 3.

Завод № 36 до 1928 г. из подсобных предприятий имел только одну кузницу. После заключения концессионного договора на нем построили рефрижератор и литейную мастерскую. В 1929 г. по разрешению Дальрыбы возвели жиротуковый завод, кухню и новые жилые бараки. В 1934 г. появился холодильник, а высота берега была поднята на три метра установкой капитальных двухрядных свай. До 1929 г. территория имела площадь 800 на 200 м, но использовать всю ее фирма не могла, так как с тыльной части она подпиралась сопкой и имела ширину всего 120 м. Японцы «возбудили ходатайство» об изменении конфигурации участка за счет его удлинения. В апреле 1929 г. на это было дано разрешение, но в 1937 г. новое руководство Дальрыбы признало его нарушавшим концессионный договор и изменило территорию участка за счет сокращения его длины. Завод снабжался пресной водой из реки Крюгеровки при помощи прорытого через сопку канала и туннеля длиной 276 м.

В 1942 г. завод имел два разделочных станка «Железный китаец» с пропускной способностью 3 300 рыбин в час, шесть набивочных станков, заполнявших в течение часа 4 200 полуфунтовых банок, и один станок на 6 600 банок, по шесть предварительных закаток и вакуум-аппаратов. Девять автоклавов имели общую производительность 6 048 ящ. полуфунтовых банок в сутки. Пароэнергетическое хозяйство предприятия обслуживали пять котлов.

Пойманная рыба до переработки хранилась в рыбохранилище объемом 1 070 куб. м, вмещавшем 348 000 шт. нерок, которые могли одновременно поступать с шести принадлежавших заводу морских участков. Норма их годового вылова устанавливалась в 73 912 ц при арендной плате в 683 380 руб. Рыбохранилище снабжалось снегом из двух снегохранилищ общим объемом 497 куб. м.

Жиротуковый завод мог выпускать 450 кг продукции в час. Мука упаковывалась по 50 кг в двойные джутовые мешки и отправлялась в специальный склад, где размещалась на многоярусных решетках.

В рефрижераторе хранилась наиболее высокосортная продукция: посол «арамаки», мороженная рыба, икра, «шведский пласт». Он состоял из семи камер с общей емкостью 3 100 куб. м. В них одновременно могли поместиться 22 900 ящ. арамаки весом около 9 160 ц. Рефрижератор обслуживали два паровых котла, две паровые машины мощностью по 60 и 15 л. с., один двигатель в 80 л. с., три испарителя, два конденсатора и два компрессора. Все это хозяйство освещалось от отдельного динамо мощностью 15 кВт.

Заморозка продукции в охлажденном до температуры минус 23 оС тузлуке производилась в холодильнике. Время заморозки достигало 5,5 часов и зависело от количества рыбы. Холодильник имел 26 камер. Каждая из них делилась на два отделения, имевшие по восемь гнезд для установки противней с рыбой. В каждый противень укладывались по семь штук кеты. Все камеры вмещали 2 192 рыбин или 9,6 т.

Механическая мастерская размещалась в здании консервного завода. В ней стояли паровой двигатель, один электромотор, по два токарных, сверлильных и точильных станка. Это оборудование могло полностью обеспечить изготовление и ремонт любой детали заводских механизмов. Литейная мастерская располагала двумя плавильными печами, одной воздуходувной машиной и токарным станком по дереву, применявшимся для выделки моделей. Кузница на два горна служила и в качестве газосварочной. Кроме этих подсобных мастерских имелись жестяная и плотницкая, а также лесопилка с одной пилорамой.

Все это обширное хозяйство снабжала энергией электростанция, состоявшая из двух двигателей по 25 л. с., одной паровой машины в 50 л. с. и двух генераторов по 15 и 40 кВт.

В сезон 1942 г. арендаторы прибыли на усть-камчатские заводы с опозданием: вместо обычной середины мая — только 27 июня. Впервые за много лет неводы были поставлены очень поздно: с 1 по 9 июля. В результате этого первые подходы нерки оказались пропущены, а последующие не дали желаемых результатов. Поэтому план был выполнен в объеме около 50 % прошлогоднего. К 10 августа 1942 г. все три завода выловили 1 605 427 рыбин и выпустили 74 911 ящ. консервов. Жиротуковый завод выработал 70,9 т муки и 28,9 т жира.