Быть хозяином…

Двести с лишним лет назад на Командорских островах русские мореплаватели столкнулись с удивительным животным — манати или морской коровой. Ее мясо пришлось по вкусу даже самым разборчивым, что в итоге и погубило это удивительное животное. День 21 мая (1 июня н.с.) 1742 года, когда был начат промысел морских коров, открывал эпоху их истребления. Хотя какая эпоха: буквально за четверть века животное исчезло, и человечество потеряло великолепную возможность создания морского животноводства и получения отличного мяса, не уступающего по вкусу лучшим сортам говядины.

Почему же мы, люди, оказались не в состоянии сберечь это уникальное и столь необходимое нам всем сегодня животное? Потому что командорских морских коров было слишком мало и уж очень они были вкусны…

Ну, а тихоокеанскую олюторскую сельдь все-таки удалось попробовать многим из ныне живущих. Ее было так много, она ржавела в магазинах от Камчатки до Закарпатья и от Мурманска до Кушки… А сегодня этой сельди нет. Почему? Потому что ее было слишком много. И ловили не жалея…

Вот что еще в 1965 году, за три года до гибели стада олюторской сельди, писал журналист Василий Песков:

«Зацепил, например, сейнер две тысячи центнеров, а залить в трюм можно сто пятьдесят (с нарушением норм судоходства — двести — триста). Куда остальную? Позвать бы соседа — ему отдать. Некогда, каждая минута — большие деньги. Вывалил мятую рыбу за борт и ходом на базу. Дошел. А на базе очередь. Простоял — триста центнеров в третий сорт превратилось, невыгодно сдавать — за борт. Вот и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…

На берегу та же картина. Засолили партию рыбы. Заплатили и рыбаку, и засольщику, и за бочку заплачено. Вдруг выясняется: много продукции накопилось, не скоро вывезут, а тут другого сорта пошла сельдь, более жирная. Что делать? На свалку». (Птицы на проводах. М.,1982).

Миллионы центнеров выгребались из бездонных карманов Посейдона, и, как песок, сочились эти богатства меж пальцев. И сегодня этой знаменитой жирной олюторской сельди днем с огнем не сыщешь в магазинах. И вкус ее уже забыт не только в Ужгороде и Заполярье, но и на самой Камчатке…

Итак, морских коров съели, потому что их было слишком мало, а селедку — потому, что ее было слишком много. Где же логика? Парадокс какой-то…

Однако никакого парадокса нет. В коровьей и селедочной беде есть общее: ту и другую погубили по одной причине — людей (ни в позапрошлом, коровьем веке, ни в нынешнем, селедочном) не волновало будущее, никто из них не думал о завтрашнем дне.

Хотя были рядом с ними и те, кто предупреждал о наступающей трагической развязке такого вот отношения к животному. Но в XVIII веке на предупреждения эти, извините, начхали. А ученым-прорицателям ХХ века… объявили выговор.

Можно сказать даже так: люди не просто не думали о будущем — они от этого будущего всеми правдами и неправдами открещивались, плевали в колодец, из которого потом самим же пришлось пить.

И в истории Камчатки это было не так уж редко…

…Шел 1908 год. До командорской котиковой трагедии оставалось три года. И в Петербурге 20 ноября состоялось частное совещание «по обсуждению современного положения котикового промысла на Командорских островах».

Его представляли достаточно влиятельные для судьбы котиков командорской популяции фигуры — директор департамента земледелия, действительный статский советник Н. Крюков, председатель правления Акционерного Камчатского торгово-промышленного общества, арендовавшего командорские промыслы, действительный статский советник А. Прозоров, член правления того же общества присяжный поверенный Э. Мандель, чиновник по особым поручениям при военном губернаторе Приморской области С. Власьев, помощник уездного начальника Командорских островов, коллежский асессор В. Векентьев, доверенный Камчатского общества на Командорских островах А. Кантор, исполняющий обязанности старшего специалиста по рыболовству при департаменте земледелия коллежский советник Р. Брошниковский. То есть здесь были те, кто владел обстановкой этого самого «современного положения», и те, кто своей властью мог на это положение влиять.

Итак, начнем…

Первым слово взял Власьев: охрана котиковых стад с моря неудовлетворительная — русские военные суда приходят поздно и крейсируют без толку — браконьерские японские шхуны в этот период уже возвращаются домой, так как котики линяют. И не такие уж дураки эти японцы: в наших водах они держат старое судно — в 1908 году это был крейсер «Конго» — снабженное «беспроволочным телеграфом», а на острове Парамушир есть станция «беспроволочного телеграфа», которая позволяет «стационеру» «Конго» получать все сообщения о проходящих через Курильский пролив русских судах и оповещать об опасности браконьерские шхуны.

«Береговая охрана бессильна бороться с хищниками, которые во многих случаях не входят в сферу огня охраны, а кроме того, шхуны всегда снабжены небольшой пушкой».

А далее я не буду соблюдать протокольный порядок выступлений.

Мандель: в морскую охрану не верю — пустяк-с «… в то время как легальный промысел на островах дал в 1908 году едва три тысячи шкурок, хищники (по преимуществу японцы) добыли их 13 тысяч штук».

Необходимо соглашение с самой Японией о запрещении морского котикового промысла. А не получится — так забить всех котов до последнего, выручить от продажи шкур миллион, положить его в банк и на проценты содержать командорских алеутов, которые живут только за счет этого промысла… И все — иначе всех котов перебьют в море японцы.

Векентьев: на Командорских островах сейчас 100 000 котиков (цифра явно преувеличена! — С.В.). Секачей — 80 штук (а это уже, как выяснилось позже, явный обман! — С.В.). Самок — 70–80 тысяч. Естественно, что основная часть самок — стельные. Кроме того, молодые самцы выбиваются законным промыслом. Потому администрация Командорских островов предлагает перейти на промысел… самок.

Когда я читал эти строки в протоколе совещания, то мне казалось, что после этих слов Векентьева все в зале ахнут: ведь забой самок — это уничтожение стада. Но ахнул лишь только некий Кузнецов, даже не указанный в списке присутствующих: как же вас понять, господа, если «все единогласно свидетельствуют о том, что при промысле в море главным образом гибнут матки, все-таки оказывается, что большинство котикового стада (до 80 процентов) составляют те же матки, столь безжалостно и в таких огромных количествах истребляемые в море?» И что же вы нам предлагаете? Убийство?

Но в ответ на это одинокое восклицание Векентьев тут же выдвинул исключительно гуманный довод, тщательно запротоколированный помощником столоначальника:

«Конечно, другой мерой в этом направлении мог быть запуск, т.е. полное прекращение боя котиков на некоторое время, но в таком случае придется отпускать из казны известную сумму на продовольствие жителей, существующих исключительно за счет промысла, не говоря уже об убытках контрагентов казны Камчатского торгово-промышленного общества…».

Вот так, прячась за народные нужды, прикрывались истинные мотивы предложений о продолжении промысла — убытки, которые в противном случае вынуждены будут понести контрагенты-арендаторы.

А что они? Мнение Манделя мы уже знаем: если уж не всех сразу забить, тогда остается единственное — начать забой самок.

Прозоров: я тоже предлагаю перейти на промысел самок из расчета четыре с половиной тысячи самок от шести тысяч «упромышленных» зверей.

Кантор: Самок!!! Конечно же, с условием усиления морской охраны, необходимостью переговоров с Японией о запрете морского промысла — но все это завтра, а сегодня вы уж позвольте нам бить самок — как-никак контракт через два года кончается… Да и администрация островов не имеет ничего против, наоборот, считает, что так будет больше пользы всем — и котикам, и алеутам, и нам, арендаторам.

И в 1909 году генерал-губернатор Приамурского края Унтербергер, тот самый, который высказал мнение, преподанное на совещании Манделем, о поголовном истреблении командорских котиков, дает телеграфное «добро»:

«По мнению Приморского губернатора разрешение Камчатскому Обществу текущем году убоя 4000 холостых маток представляется возможным, так как первое по донесению Командорского уездного начальника последние годы за недостатком секачей часть маток остается неплодотворными, второе при полном отсутствии охраны зверя море меры его берегу приносят вообще мало пользы, третье уменьшение промысла отзовется вредно на благосостоянии жителей».

И вот он, промысел 1909 года. На острове Беринга забито 927 холостяков, 1157 самок. Остров Медный — 1955 холостяков, 1772 самки. Конечно, все это мизер по сравнению с тем, что творили в море хищники. Но это было и последней каплей…

16 сентября 1910 года. Уездный начальник Командорских островов Сокольников сообщал губернатору Камчатки:

«…Привал морских котиков на Командорских островах был с.г. значительно меньше прошлогоднего. В настоящее время лежбища почти пусты. Убито пока:

Старых маток, которых был еще запас в прошлом году, уже почти нет, а потому, если продолжить убой маток до разрешенного количества в 4500 шт., то мы рискуем идти очень быстрыми шагами к полному истреблению здешних котиковых лежбищ…»

Но было поздно. Зоолог Евгений Суворов, присланный департаментом земледелия для ревизии котиковых стад на Командорах, сообщал в тот год:

«И лежбища, и стада морских котов совершенно разорены… Столь резкое падение промысла находит себе объяснение в непомерно высоком бое, который производился без особого хозяйственного расчета как на берегу, так, в особенности, на море… должен быть объявлен запуск (запрет — С.В.) на 5–6 лет».

И вот итог — в 1911 году на лежбищах Командорских островов было всего 9 тысяч зверей. В 1908 году, если поверить сообщению Векентьева, 100 тысяч, в середине прошлого века — два миллиона… Так что это была катастрофа!

…Прошло 60 лет. Запасы котиков восстановились. И вновь случилось то же самое, о чем позже расскажет бывший районный инспектор с Командорских островов — Алеутского национального района — впоследствии заместитель начальника Камчатрыбвода Валентин Евгеньевич Пинигин.

СИТУАЦИЯ 1.

«Тот год был особенный, юбилейный. Каждый из нас понимал это и стремился внести свой вклад в успех общего дела. К юбилею готовились все. Промысловики решили в бригаде встретить праздник успешным выполнением плана добычи ценных зверей. И потому в цехе обработки шкур бригада стала задерживаться дольше обычного: каждый старался отмездрить хоровину как можно лучше и сдать ее бригадиру на «отлично».

Мы в свою очередь старались тщательнее обрабатывать материал по промыслу и проводить работы по учету численности котиков для разработки мер по улучшению структуры стада и увеличению его продуктивности.

Участились отгоны котиков и стали чуть ли не ежедневными. Некоторые секачи, уже не раз попадавшие в отгон и набившие глаз своими индивидуальными приметами, приловчились или сразу прорывались к воде, или оставались на месте, не мешая загонщикам. К таким секачам относились с обшим уважением: «Ученый!». А вот самок стало отгоняться все больше и больше. Случалось, что отгонялось две — три сотни голов, а холостяков среди них набиралось не более трех десятков. Это понимали все.

Понимал это и бригадир Иван Федорович. Освободился он от забот трудового дня поздно вечером, и мы встретились, чтобы держать «генеральный» совет».

ОТНОШЕНИЕ 1.

«Иван Федорович внимательно изучил цифры, поводил пальцем по кривым линиям графиков, признался:

— Да, зверя нынче мы гоняли часто. Но что прикажешь делать? Задание есть задание, промысел надо продолжать. Если ты принял решение запретить — запрещай, можешь даже на меня штраф наложить — уплачу. Но приказ есть приказ, план есть план…

Иван Федорович вправе называть меня на «ты»: он и по возрасту вдвое старше меня, и на островах работает почти два десятка лет… И доводы его по-житейски практичны: как может инспектор запретить промысел, если есть официальное разрешение на его продолжение. И другое: подумаешь, сто рублей штрафа! Это пустой звук по сравнению с премиальными. Да и моральная сторона дела: победителей не судят, а вот должностные почести бригаде — это уж как пить дать!

Очередной отгон бригадир назначил через день».

СИТУАЦИЯ 2.

«За ночь мне удалось обобщить данные по промыслу. Вывод получался такой: частоту отгонов, начальные и конечные сроки промысла необходимо сократить, прирост добычи — уменьшить. Несоблюдение этих мер уже сказывается на темпах воспроизводства и может привести стадо командорских котиков к глубокой депрессии. Что касается промысла котиков в текущем году, то превышение научно-обоснованных норм добычи животных, даже в порядке исключения в течение одного сезона, неизбежно обернется впоследствии большими потерями».

ОТНОШЕНИЕ 2.

«Познакомил с выкладками научного куратора лежбища Геннадия Александровича. Он выразил сомнение.

— И ты полагаешь, что можно предотвратить продление промысла? Вряд ли! По телефону же руководству всего не объяснишь, в телеграмме — тем более… Впереди два выходных дня… Думай. Решать тебе, исполнять решение — тоже тебе!»

ОТНОШЕНИЕ 3.

«На попутном вездеходе я добрался до райцентра и рассказал все руководителям района. Решение о запрете промысла поддержки не нашло. Более того, мои действия были расценены как «срыв мероприятий по подготовке к юбилею».

Кто-то мимоходом с ехидцей спросил:

— А как это вы намереваетесь осуществить свой запрет? Встать завтра с пистолетом и никого «не пущать»?!

— Да, встать с пистолетом на границе лежбища и никого не пускать!

— А если люди все же пойдут?

— В этом случае предусмотрено делать предупредительный выстрел в воздух, так положено по инструкции.

Мой ответ был категоричным, но про себя подумал, что лежбище защищать нечем. Не стрелять же в самом деле! Значит, предотвратить нарушение — дело нереальное. Остается только констатировать факт и документы на виновного направить областному руководству».

СИТУАЦИЯ 3.

«Рано утром бригада отправилась на вездеходе из поселка. Я поехал с ними и попросил бригадира собрать всех людей в промысловой юрташке. С интересом и недоумением одновременно наблюдали люди, как я развешиваю на стенах таблицы. Сообщение о необходимости прекращения промысла заняло десять минут. Все слушали с напряженным вниманием. Закончил я словами:

— Сегодня отгон котиков запрещаю! У кого есть вопросы?»

ОТНОШЕНИЕ 4.

«Вопросов не было. Минуту длилось тягостное молчание, прерванное командой бригадира:

— Выходи строиться!

… Отгон был взят мастерски: от уреза воды зверей отогнали больше обычного, группами перегнали к забойной площадке. Безучастно наблюдал я за происходящим, машинально делая обычные записи в рабочем блокноте. Ближе к концу забоя стало заметно, что партии тушек располагались особо четкими рядами, тогда как обычно приходилось такие ряды выправлять самому: то один, то другой рабочий громко объявлял цифры отпущенных после сортировки котиков: секачей, полусекачей, самок, двухлеток, хотя всегда я это делал сам; все обращали внимание друг друга на случайно забитую самку, тогда как обычно «старались» ее не замечать. Все работали с молчаливой сосредоточенностью и даже, пожалуй, лучше, чем за весь сезон, но без привычных шуток, подначек, бодрых рабочих окриков.

Отработав последнюю партию, Иван Ножиков отбросил палку-«дрыгалку» и вслух заключил:

— Больше я не работаю. Все!

Подошел бригадир. Сняв шапку и вытирая голову, как бы продолжил ответ на вопрос:

— Да, знаю! Больше половины самок оказалось в отгоне, черт бы их побери! Тринадцать штук тяжелые были, не выдержали, «загорелись».

— Четырнадцать. Под бугром еще одна. Надо послать кого — пусть разделают.

— А, черт бы их…»

Два мира. Два решения. Один финал. Накануне большой беды промысел не уменьшается, как следовало бы ожидать, а увеличивается. Мотивы, вроде бы, разные: торгово-промышленное общество не хочет терпеть убытки, райкому партии лестно отрапортовать о трудовых успехах района накануне большого юбилея. Но в целом позиция и тех и других объясняется одним — стремлением к личному благополучию, неважно, в чем конкретно оно выражается — в деньгах ли, в почестях и наградах. Результат один — разгром лежбищ. А потому и нет оправдания ни тем, ни другим.

Гражданственность и патриотизм — понятия общечеловеческие, но каждая новая ступень социального развития делает их еще более выпуклыми, более определенными.

Царь Петр Первый вводил в Россию первые природоохранные законы, но только ленинские декреты декларировали превращение их в конституционную норму нашей жизни. Но во все все времена, в любых формациях было известно, что быть хозяином своей страны — это значит быть прежде всего ее гражданином и патриотом, то есть бороться за сохранение национальных природных богатств с теми, кто личное благополучие, сиюминутные интересы ставит выше будущего.

Но тем не менее командорский инспектор проиграл этот свой бой… И не он один…

Инспектор Восточно-Камчатского рыбоохранного района Тихон Алексеевич Рубинский еще раз внимательно прочитал написанное — это был годовой отчет за 1950-й год:

«На основании выводов, сделанных и прилагаемых к данному отчету из сводной таблицы вылова лососевых пород за 19 лет в Камчатском заливе и реке Камчатке, прихожу к следующим заключениям:

I. Запасы красной в бассейне реки Камчатки с каждым годом становятся все меньше и меньше, о чем красноречиво свидетельствуют уловы последних трех лет, при этом следует отметить, что орудий лова — ставных неводов — в эти годы в Камчатском заливе даже больше, чем в прошлые — 1943–1947 годы, а количество орудий лова в реке Камчатке за последние три года увеличилось почти вдвое, но, тем не менее уловы в общих цифрах как по заливу, так и по реке снизились.

Говорить о неустойчивых запасах лососей — это значит, что не только японцы занимаются хищническим ловом с 1917 по 1941 год включительно, но и наши госкомбинаты, рыбацкие артели как в годы войны, так и в послевоенные годы, вплоть до отчетного 1950 года, производили лов далеко не по-хозяйски, благодаря исключительному покровительству районных и областных работников и нередко даже работников Министерства».

«Черт бы их всех побрал этих ответработников, — выругался про себя Рубинский. — И откуда они такие здесь, на Камчатке, берутся. Пишет же вот Виталий Закруткин в «Плавучей станице» о настоящих работниках! — Тихон Алексеевич поднялся со стула, достал с книжной полки потрепанный уже томик и легко открыл его на нужном месте: так часто зачитывал он эти строки, отчеркнутые ногтем, — слова секретаря райкома Назарова: «Наш человек становится истинным хозяином природы, ее творцом. Он уже не раб природы, и не убийца ее, не транжир и не мот, не хищник, не иждивенец, а творец, а это и есть одно из самых важных условий построения коммунизма».

Или вот еще. Это, как Назаров спрашивает председателя рыбколхоза: «Как ты думаешь, Кузьма Федорович, рыбаки при коммунизме будут существовать? Будут. Значит и рыба нужна нам будет как хлеб, плоды, овощи, гуси, бараны и все, что потребляет человек. Только всего этого должно быть при коммунизме гораздо больше, чем было и есть…»

— А у нас что, — уже вслух, сердясь, заговорил Рубинский, — в ответ на такие же вот слова о будущем заявляют начальники: «Ловите рыбу где угодно, чем угодно и когда угодно. Рыбнадзор с тоней гоните к чертовой матери. И дураками будете, если подпишите протокол на штраф. Судитесь — поддержим».

Первый секретарь райкома партии Белопотапов, видя однажды, то ли в 48-м, то ли в 49-м году, что рыба ловится плохо, приказал рыбакам из колхоза имени Сталина связать вместе две сети и, перегородив реку от берега до берега, сплавляться до самого устья. Видя, что рыбаки не хотят такой рыбалки, Белопотапов сам сел в лодку бригадира и лично руководил этим хищничеством.

Ответработники из области заявляют еще похлеще: «Если будете тормозить лов рыбы колхозникам в устье реки Камчатки, отдадим под суд. Мы здесь олицетворяем волю партии и не позволим, чтобы какая-то там мелкая пешка от рыбнадзора встала на пути выполнения государственного плана». Да что слова, когда эти ответработники самолично водили колхозников в устье ставить невода — по три невода в ста метрах от устья выставляли: какая же рыба их минет. А вычерпать таким макаром речку — ума большого не надо. Только что же тогда на завтра, для коммунизма, останется?!

Думают же об этом люди на материке, такие, например, как бригадир Антропов у Закруткина, — Рубинский снова легко нашел нужное место в книге: «Плохо мы в нашем рыбколхозе хозяйствуем, отстающее наше хозяйство. Все нас, рыбников, обгоняют — и полеводы, и виноградари, и животноводы. А почему? Потому что наш брат-рыбак по старинке на свое дело смотрит: он только берет от реки, на иждивении у нее состоит, а, по-моему, рыбак должен хозяином на воде стать, как крестьянин на земле».

Вот так думать сегодня надо. Или вот еще: «Добыча рыбы у нас на реке падает с каждым годом. А почему? Потому, милый человек, что мы в завтрашний день не глядим, потому что мы хотим жить не сеявши, и потому что любой лов рыбы у нас спокон веку за кражу не считался. Сеять надо рыбу, как полеводы сеют пшеницу, и выращивать рыбу надо, как знатная колхозница выращивает ягнят и поросят».

Золотые слова. Вот о чем там, на материке, на Азове-батюшке, думают. А у нас на Камчатке? Э-эх! Что говорить — одни сплошные закруткинские талалаевы да держиморды. План! — и баста. Любой ценой. Это же надо такое придумать, до чего додумались секретарь Усть-Камчатского райкома партии Белопотапов и предрайисполкома Рябовский: приказали рыбоохране не выдавать разрешения на лов лососей для гражданского населения, пока район не отрапортует о выполении плана. То есть оставайтесь люди в зиму без запасов рыбы. Собаки пусть подыхают с голоду без юколы. Срывайся охота. А сам Усть-Камчатск — районный центр — без собак, то есть без собачьего транспорта, оказывайся отрезанным зимой от всего мира. И только ради того, чтобы дать этот план, кстати, завышенный и нереальный.

Насколько же все это бесчеловечно! И как можно было со всем этим согласиться и дать разрешение на отлов рыбы? Прав или неправ коммунист Рубинский? Совесть говорит, что прав, а на сессии райисполкома устроили ведь форменный разгром и обвинили во всех смертных грехах. Врага народа нашли. Прав был и в том, что не пустил колхозников ловить рыбу на устье. Ругали, грозили, пока не вмешался замминистра рыбной промышленности Сухорученко и не запретил промысел в устье. Даром, понятно, все это не прошло — и район, и область предложили инспектору подумать о заслуженном отдыхе — двадцать лет, дескать, охраняешь, пора и на покой, а то этот покой от тебя другим только лишь снится…

…Рубинский с книгой в руках прошелся несколько раз по комнате, обдумывая что-то. И снова сел за стол.

«С другими породами лососевых, — писал он в отчете, — дело обстоит не намного лучше, чем с неркой, так как последние два года Ушковский рыборазводный завод совершенно не работает. О причинах надо спросить местные власти, которые весьма живо интересуются и заслушивают бесконечное количество докладов о невыполнении планов по добыче рыбы, а поинтересоваться глубже — почему они не выполняют — не удосужился ни один работник района. За последние три года вопрос о работе Ушковского рыборазводного завода на райисполкоме не стоял, и работа его, надо полагать, никого не интересует, в том числе и управление Камчатрыбвода с Главрыбводом вкупе…»

… Прошло тридцать пять лет. И все повторилось, как в песне, пропетой заново. В 1950 году Тихон Алексеевич Рубинский был единственным человеком в районе, кто думал о завтрашнем дне. В 1985 году столь же неравный поединок с районными властями пришлось выдержать его коллеге — районному инспектору Усть-Камчатской районной инспекции рыбоохраны (Восточно-Камчатский рыбоохранный район был разделен на три — Мильковский, Усть-Камчатский и Ключевской) Олегу Гавриловичу Кириченко.

За тридцать пять лет кое-что на реке изменилось. Из шести усть-камчатских колхозов был создан один — крупнейший на побережье — колхоз «Путь Ленина», главной задачей которого было ловить рыбу. Этот колхоз — основа основ экономики района. Всему голова здесь лосось.

И вот что произошло здесь в 1985 году: в реки Западной Камчатки не пришла на нерест горбуша. Это было не просто ЧП: из шестидесяти тысяч запланированных к вылову тонн было поймано — с великим трудом! — лишь три тысячи. Под угрозой срыва оказывался план всей области — и здесь лосось всему голова, а горбуша давала заветную цифру по добыче, как наиболее массовый вид.

— Что же делать? — этот вопрос в тот год задавали все.

— Ловить! — таков был ответ, точно и не могло быть разумных альтернатив. Ловить везде, где еще есть лосось. На востоке — так на востоке. На севере — значит, на севере. На юге — ловите на юге! Где хотите, но чтоб план был!

— А лимиты? — спросили самые осторожные и благоразумные.

— К черту лимиты! Тут пятилетка горит. Народ кормить надо. Даешь план — и баста!

И дали. В два-три раза переловили по всей Камчатке в тот год чавычу, кижуча, кету, нерку.

Единственный, кто в тот год попытался было защитить лососей, — это Кириченко. Рыбаки, как это было указано сверху ответственными партийными и советскими работниками, не слушали распоряжения райинспектора и ловили рыбу, не считаясь ни с чем, как это было заведено здесь до Кириченко. Ловили, не соблюдая границ рыболовных участков, увеличивая чуть ли не в два раза длину сетей, то есть делая все возможное, чтобы вычерпать как можно больше драгоценного лосося, пока он не пришел на нерестилища, чтобы продолжить свой род. В тот год в устье реки Камчатки было оформлено протоколов о нарушениях Правил рыболовства больше, чем по всей области.

Тогда по Кириченко ударила районная печать. Статья называлась «Когда у смежников согласья нет». Подписана она была псевдонимом.

«Скоро день рыбака, — огорчался ее автор, — но до сих пор нет традиционных для этого времени рапортов бригад о досрочном выполнении квартальных планов и социалистических обязательств».

Далее журналист-арбитр, как он сам себя именовал, недвусмысленно рекомендовал работникам инспекции сосредоточить все свои усилия на борьбе с браконьерством и оставить в покое рыбаков, озабоченных выполнением Продовольственной программы.

Статья не помогла — Кириченко остался на прежних позициях и продолжал штрафовать рыбаков, внедрять методы регулирования промысла. Тогда вмешался райком партии. На бюро районному инспектору был объявлен выговор за «бюрократизм и местничество».«Бюрократизм» — надо полагать, — принципиальность. «Местничество» — патриотизм.

Инспектор выдержал и этот удар.

Тогда по нему ударила областная партийная газета, опубликовав с пространным комментарием письмо председателя колхоза «Путь Ленина» В.И. Калькаева: «В нашем районе существует, мы уточняем — существует, рыбинспекция. Кем же она укомплектована? В ней есть специалист по холодной обработке металла, охотник-любитель, культпросветработник, шофер-продавец и даже один ихтиолог (правда, основной стаж он имеет по работе с карповыми видами).

В районе, а тем более у нас, в рыбной области, большое количество биологов и ихтиологов, которыми должна укомплектовываться, на наш взгляд, эта организация. Какую помощь могут нам принести некомпетентные люди, которых я упоминал, в организации сохранности рыбных запасов и постановке профилактической работы? Всю свою работу они строят на «охоте» за рыбаками колхоза. А легкий доход без хлопот развращает любое предприятие».

«Экологическое невежество, — столь же лихо закручивал свой комментарий журналист, — как и экологическое равнодушие, сегодня уже не может иметь оправдания».

Но дело на этом не кончилось.

Против Кириченко возбуждается уголовное дело. Поднимается вопрос о возможности его работы в органах рыбоохраны. Даже о членстве в партии. Заносится строгий выговор в учетную карточку.

Но Кириченко выдержал и это. Невзирая на все оскорбления, унижения и гонения, на попятную он не пошел.

Принципиален, честен. Родился и вырос на реке. С детства охотился и ловил рыбу. Кому, как не ему, возглавить инспекцию рыбоохраны, — примерно такими вот словами за несколько месяцев до конфликта на реке рекомендовал бывший капитан Усть-Камчатского морского торгового порта своего недавнего подчиненного, капитана-наставника Кириченко, на этот новый пост. И стоит ли удивляться, как изменилась точка зрения на рыбоохрану у бывшего капитана порта — нынешнего председателя колхоза «Путь Ленина» В.И. Калькаева, когда человек, выросший на реке, оказался неспособен быть в числе ее убийц…

Камчатрыбвод — Камчатское бассейновое управление по охране и воспроизводству рыбных запасов и регулированию рыболовства — вынужден был обратиться в ЦК КПСС…

… Котиков видно, когда они приходят весной на лежбище, их можно сосчитать и решить все промысловые проблемы прямо на месте — и то, как видим, не получается. А лососи идут под водой и заходят на нерест в десятки и сотни небольших притоков реки Камчатки. Потому ежегодно изменяются лимиты — предполагаемые возможности изъятия становятся в зависимость от прогнозов науки о подходах рыбы: то меньше, то больше. А вот планы колхозов меняются только в одну сторону — растут, от достигнутого, как на дрожжах. И противоречие между тем, что допустимо извлечь, и тем, что будет извлечено на самом деле, готовит новые и новые конфликты на реке и в море между теми, кто ловит рыбу, и теми, кто ее охраняет. Конфликты, решение которых невозможно на местах, где озабочены одними только лишь районными и областными валовыми показателями. И снова нужно идти через выговоры и газетное равнодушие, чтобы охранять наше будущее не понарошку…

И выиграют ли они этот свой следующий бой?

… Один камчатский капитан, колхозник, решил «завязать» с Дальним Востоком и уехать рыбачить на Азовское море. Рыбак он был бравый — и в первый же месяц его маленький сейнерок, «малыш», как любовно называют рыбаки это судно, дал полтора плана… И так во второй и третий… А на четвертый месяц его работы собрались рыбаки с других «малышей» и сказали ему прямо: «Ты, парень, катись-ка снова на свой Дальний Восток и ставь там свои рекорды… А нам не рекорды — нам рыба нужна. И нам, и детям нашим. Благодаря таким вот рекордсменам и опустело уже Азовское море… Хапуги вы, а не рыбаки. И давай, катись-ка отсюда по-хорошему…»

И снова рыбачит тот капитан на Камчатке. Ставит рекорды на промысле минтая. Того много — добыча шагнула уже за миллион тонн. Так что нескоро, наверное, дойдут до Камчатки запоздалые (с 1988 года промысел рыбы здесь прекращен) азовские принципы разумного отношения к природным богатствам, когда лишь большая беда способна «вправить мозги».

На Камчатке же и по сей день по старинке: треску «добили» — взялись за селедку; ее прикончили — насели на камбалу, палтус; этих пообловили — за минтай принялись; а с минтаем покончим — глядишь, лосось восстановит запасы или, вон, охотоморская сельдь, а там, этак лет через двадцать, олюторская, дай Бог, поднимется… не поднимется — промысел бычка освоим. Так что на наш век еще найдется на чем рекорды ставить… Чего уж тут думать…

А вот именно отсюда все и идет: когда рыбная промышленность в области основная и главная, то, в основном и в главном, ее лишь интересами здешний народ и живет. И не только живет, но и руководствуется в своих действиях, поступках, отношениях. И не только рядовой рыбак, для которого главное, может быть, и состоит лишь в том, чтобы зашибить копейку на промысле, но и руководитель, который обязан мыслить в государственном масштабе и по-государственному. Руководитель даже не такого ранга, как капитан-рекордсмен или председатель-лидер, а секретарь райкома партии, как это было на Командорах или в Усть-Камчатске…

И капитан сейнера — тот же рядовой исполнитель, что и рыбак в рыболовецкой бригаде или промысловик на забое котиков. Ему сказали — он делает… Дали план — выполняет. Приказы ведь не обсуждаются, особенно когда они выгодны для самого исполнителя. А средства для реализации этой цели — перевыполнение плана — будут, естественно, у каждого разные — выбирай по мере желания и возможностей: откровенно игнорировать правила и законы об охране живых ресурсов или выполнять приказ, скрипя зубами от гнева и боли… Для уничтожения животных ресурсов это, понятно, что в лоб, что по лбу. Но не для людей. Они-то ведь разные здесь. Один откровенный и циничный преступник, а другой — это ведь может случится и так, любой из нас с вами, бессильный уже потому, что все его другие желания и возможности под самый корень подрубают тем же равнодушием безжалостного чинуши, облаченного властью и доверием…

Кто для нас с вами тот же председатель колхоза «Путь Ленина», озабоченный лишь тем, чтобы дать как можно больше рыбы своему народу, выполнить ту часть Продовольственной программы, которая поручена ему? Исполнитель. Но ведь он может под этой вывеской вознамериться выловить в десять, а то и в сто раз больше прежнего… Он может быть «экологически невежественным» или, наоборот, умным и хитрым, чтобы одним махом создать себе головокружительную карьеру и громкую славу, как те же селедочники в свое время…

Он может быть любым.

Но в том-то и суть, что именно этого в районе ему не должны были позволить, а уж если председатель все же сделал что-то не так — поправить, а то и поставить вопрос о соответствии…

Тот же командорский администратор Векентьев мог иметь солидные доходы со своей «точки зрения» — и это было выражение, как нас учили, самой сути той капиталистической эпохи, где все продается и покупается…

Но не секретарь же райкома? Идеологический работник.

Да, это так, если говорить о выгоде в денежных или каких-то других вещественных «купюрах». И не так, если иметь в виду другую выгоду, выраженную в солидной цифири по основным показателям, как свидетельстве прямых заслуг данного руководителя, а именно: рыба в Усть-Камчатском, как котики в Алеутском, — экономическое ядро района.

Так что заинтересованность и в этом случае была и есть. Прямая. И потому именно выгодно было и там, и там к мнению инспекторов не прислушиваться. Или попытаться это мнение изменить. В свою, заметим, пользу. На благо дела. Но только собственного. Своего. Личного.

Вот потому так трудно наладить охрану живых ресурсов на Камчатке, где основное занятие населения — добыча живых ресурсов, биопользование…

За этим едут со всех краев и областей. «Зашибить копеечку». «На сезон — другой». «Погнить в туманах, но озолотиться». И понятно, что шабашникам-временщикам охрана природы «до фонаря».

Но это еще понятно. Так было в XVIII веке, когда русские промышленники обрушились на бобровые тихоокеанские острова и опустошили их подчистую…

Непонятно другое — почему сегодня только лишь рыбоохрана пытается вступить с ними в бой?

И более того — до какой поры она будет этот свой бой здесь проигрывать?!

Истина познается в сравнении. И когда я читал отчет камчаттского губернатора Перфильева за 1911 год, то невольно думал о своем времени и сопоставлял его с ушедшим. Оказывается, многое осталось актуальным и по сей день.

В 1907 году, после подписания Портсмутского мирного договора, царское правительство, проигравшее русско-японскую войну, сдало Камчатку японцам сроком на 12 лет. До 250 шхун приходило в 1911 году к ее берегам. Десятки пароходов доставляли рабочих на рыбалки — до десяти тысяч человек — и рыболовные снасти, вывозя бесплатно в Японию соленую лососину. Дело это было столь прибыльное для японцев, что ежегодно количество арендуемых морских участков увеличивалось процентов на сорок. Губернатор Перфильев внимательно изучал причины японских рыбопромысловых успехов на Камчатке и с горечью сравнивал:

«Успеху японских промыслов несомненно очень много содействует свойственная им особая способность, поддерживаемая замечательной дисциплиной, умело соорганизоваться для борьбы с врагом и для достижения общих целей. С этой целью в Японии несколько лет тому назад, еще до учреждения Камчатской области, возникло и утверждено правительством специальное «Общество рыбопромышленников Приморской области» («Рорио Енкайшу Суйсан Кумияви»).

В результате такого положения вещей из 38000000 рыбин, пойманных в текущем 1911 году в камчатских водах, японцами добыто около 30000000, а русскими в 17 реках и на 20 морских участках - только 8000000 штук. Да из этого количества отправлено ими в Японию до 2000000 рыб, и только 6000000 поступило на русские рынки. Текущий год был особенно обилен горбушей, наиболее дешевым видом лососевых. Ловили ее по преимуществу японцы, так как на русских рынках горбуша сбыта почти не имеет».

Но в то же время с особой тщательностью фиксировал Перфильев и отдельные успехи русских рыбопромышленников и откровенно радовался, что они есть. Японцы, например, не смогли осилить засолку икры русским способом, хотя красная икра прочно утвердилась на мировом рынке и цены на нее начали стремительно расти. Только 1911 год дал нам сорок пять тысяч пудов икры (причем, основная ее часть была скуплена у японцев).

В 1910 году в Усть-Камчатске пущен первый на полуострове рыбоконсервный завод. Риск был немалый — рыбопромышленник Бирич затратил на него около пятидесяти тысяч рублей. В тот год было выпущено всего пять тысяч ящиков консервов по сорок восемь банок в каждом. Консервированный камчатский лосось был отправлен в Лондон и, совершенно неожиданно, имел небывалый успех. На следующий год — уже по специальному заказу из Лондона — было выпущено восемнадцать тысяч ящиков консервов.

Японцы в тот же год здесь же, в Усть-Камчатске, пустили свой завод, отправляя консервы в тот же Лондон, но на два рубля за ящик дешевле. Японцы оказались неконкурентноспособны — качество их консервов было гораздо хуже.

«Значит, можем!», — ликовал камчатский губернатор, но тут же брал себя в руки и писал в правительственном отчете:

«… Для поднятия успешного развития русской рыбопромышленности прежде всего необходимо, чтобы русские рыбопромышленники, состоящие в большинстве случаев из мелких предпринимателей, сплотились и соорганизовались, по примеру японцев, в одно целое и вели дело с взаимным доверием и солидарностью. Правительству с своей стороны необходимо поддержать их. Поддержка эта может выразиться в выдаче денежных ссуд, хотя бы наиболее надежным и долгосрочным арендаторам, на надлежащее оборудование промыслов, а также на заведение и фрахтование специальных судов.

Для создания на месте кадров промысловых рабочих было бы весьма полезно заселения побережья, особенно около устьев крупных рек, русскими переселенцами, из которых, нет сомненья, постепенно выработается опытное ловецкое население. Первые шаги в этом направлении уже сделаны, и в настоящее время на Камчатке положено основание русским поселкам при устьях четырех наиболее богатых рыбой рек: Камчатки, Жупановой, Озерной и Большой».

Перечитав вслух черновик, чтобы чего-то, не дай Бог, не забыть, не упустить, Перфильев особо выделил голосом:

«…увеличивающееся с каждым годом вылавливание рыбы, производимое без должной системы и плана, без предварительного исследования, грозит скорым истощением рыбных богатств, по-видимому далеко не таких обильных, как это предполагалось по началу дела», — и приписал в конце своего отчета последнее предложение: «Наконец, для обеспечения будущности промыслов, нельзя не пожелать, чтобы к изучению рыбных богатств в Охотско-Камчатских водах и, в частности, к изучению биологии лососевых было приступлено возможно скорее, пока запасы рыбы еще не истощены».

Познакомившись с отчетом, я был просто-напросто ошеломлен и посрамлен — губернатор Камчатки в 1911 году ставил, по сути, все те вопросы, что и мы ставим сегодня — проблемы хозяина, государственной заинтересованности в использовании природных ресурсов, коренной связи с землей, на которой родился и вырос, проблемы глубины научных знаний об окружающем нас мире и качестве научных рекомендаций по рациональному природопользованию…

Возможно ли такое — вроде как мы и не развивались все эти годы, пробыли в спячке, а тут вдруг проснулись и схватились за дело?!

Оказывается, можно.

И вот тогда, в результате грустных раздумий о прошлом и настоящем, родилось на свет это вот мое письмо к губернатору Камчатки. Письмо в 1911-й год.

«Ваше превосходительство, господин губернатор!

Обращаюсь к Вам, милостивый государь, как к истинному патриоту Отечества, человеку честному и благородному. Вы начали большое дело по преобразованию окраинной русской земли моей родины — Камчатки. И я благодарен Вам за это. Скажу больше — Вы наметили пути для развития области, отход от которых мог принести только вред. Так и получилось.

Начну по порядку, чтобы и Вам все стало ясно.