|
к оглавлению Хроника забытой войныВ 1903 году, накануне русско-японской войны, камчатский окружной врач Владимир Николаевич Тюшов, выпускник Дерптского университета, автор известной книги "По западному берегу Камчатки", человек разносторонних знаний и дарований, написал еще одну исследовательскую работу, оставшуюся неизвестной для широкого круга не только простых читателей, но и специалистов. Этот уникальный документ хранится в г.Томске.
"В 1896 г. впервые появились на Камчатском полуострове японцы, завезенные Русским Товариществом котиковых промыслов в устье р.Камчатки для лова чавычи.
Специальный засольщик, крестьянин Зубков, нанятый названным Товариществом для засола уловленной японцами и купленной у местных жителей рыбы, оказался недостаточно знаком со своей специальностью, вследствии чего уже в следующем году Товарищество, потерпев убытки, хотя и продолжало неудачные опыты с засолом чавычи, параллельно с этим начало солить другие виды лососей японским способом.
Для этого весной 1897 года было взято на восточном побережье несколько рыболовных участков, на которых и занялись ловом рыбы японские рыбаки.
Нет ни малейшего сомнения в том, что вернувшиеся обратно на родину японцы еще осенью 1896 года, как люди в отношении рыболовства опытные, сообщили о рыбных богатствах Камчатки и о прибыльности занятия в этой стране рыболовством, тем более, что полная безопасность в отношении лова не только в море, но и в самих реках полуострова была для всякого японца более чем очевидна, потому что побережье страны как в те времена, так и теперь (в 1903 г. - С.В.) было и продолжает быть без всякой действительной охраны, если не считать таковой одно русское военное судно, крейсирующее каждое лето только у Командорских островов и вовсе не охраняющее камчатских берегов. Единственный раз за все время крейсирования в этих водах транспорт "Якут" прошел в Охотское море в 1901 году, но и то без всякого результата. Поэтому немудрено, что японцы, совершенно ознакомившись с действительным беззащитным положением Камчатки в смысле охраны ее богатств от хищников, несмотря на весь риск плавания в этих водах, в 1898 году появились как на западном, так и на восточном берегу Камчатки в таком значительном множестве, что суда Русского Товарищества, несмотря на дальность расстояния их прохождения от камчатских берегов, то и дело имели случай видеть хищнические японские шхуны.
В 1898 же году было учреждено при Приамурском генерал-губернаторе особое управление государственными имуществами, в ведение коего вошла и рыбная промышленность.
Еще в 1897 году, летом, было предложено по поручению генерал-губернатора С.М.Духовского д.ст.с. В.П.Маргаритовым окружному начальнику высказаться ввиду появившегося на Камчатке рыбного промысла и дальнейшего его развития, желательно или нет присутствие в стране особого лица, которому принадлежали бы надзор и изучение промысловой деятельности. Ответ был отрицательный.
Быв одно время назначен заведующим рыбными промыслами, в Хабаровске, я лично, зная рыбные богатства камчатского побережья и полную беззащитность его от хищничества и более чем очевидное стремление японцев воспользоваться тем и другим, просил управляющего государственными имуществами д.ст.с. М.С.Веденского о назначении меня на то же место заведующего в Камчатку, но просьба моя не была уважена по словам г.Веденского потому, что Камчатке нельзя было ожидать развития рыбопромышленности.
Время меня оправдало гораздо даже скорее, чем я ожидал.
Летом же 1898 года вышеупомянутый Зубков, уволенный с места засольщика Товариществом, хлопочет об отдаче ему для рыбной ловли почти всего восточного побережья Камчатки. В то же время японцы обращаются с прошением об отдаче им в арендное пользование рыболовных участков, как по восточному, так и по западному побережью для постройки рыбообделочных заводов с обязательством даже устройства рыборазводных садков. Получив отказ от управления государственными имуществами как не имеющие вовсе права занятия промыслом по смыслу временных правил о промышленности, японцы, пользуясь подставленными лицами, как Зубков, Крупенин, Новограбленов и др., начинают хищнический промысел во многих речках Камчатки. Под предлогом скупа рыбы у местных жителей японцы заходят в Камчатку и др. реки, где и производят улов своими рабочими.
С 1899 г. начался хищнический промысел рыбы японцами по всему побережью Камчатки, и население ее начинает справедливо уже жаловаться на оскудение рек рыбою вследствие перегораживания их в устьях японскими сетями.
Количество рыболовных участков, выбранных на чье-либо русское имя, значительно возрастает, причем и численность на этих участках японцев достигает до двух тысяч человек.
Имея в виду, что японцы сходят на берег с ружьями, понятно то опасение, явившееся как у жителей, так и администрации, что Камчатка при малейшем поводе окажется фактически занятой вооруженной японской силой.
В 1900 году в Камчатку пришла шхуна "Сторож" с заведующим промыслами г.Домашневым. Несмотря на то, что только небольшая часть восточного побережья Камчатки была посещена "Сторожем", что "Сторож" был не весь сезон рыбного промысла, г.Домашнев заметил и остановил незаконный, чисто хищнический, промысел рыбы в нескольких местах; между прочим, и в реке Камчатке, где имеет свое местоприбывание Усть-Камчатский Частный командир, лицо административное, г.Домашневым были заарестованы две хищнические японские шхуны, не прикрывавшиеся вовсе никаким подставленным именем.
Этот опыт "Сторожа", казалось, был совершенно достаточен и вполне убедителен в настоятельной необходимости и в крайней своевременности иметь здесь сторожевое быстроходное судно и особую промысловую администрацию, тем не менее и на этот раз Камчатка осталась предоставленной на полное разграбление ее хощниками, японцами, которые в следующем 1901 году появились у берегов в такой численности, что по свидетельству судового экипажа парохода "Котик", на котором в тот раз находился для осмотра западного побережья и Окружной начальник г.Ошкурков, море на расстоянии мили от берега носило множество тел уснувшей горбуши, выкинутой японцами из сетей в море за ненадобностью.
Горбуша самый низкий сорт лососей, всегда выбрасывается (японцами), если есть в изобилии какой-либо другой лосось.
Желая остановить хищнический промысел двух японских шхун, замеченных в реке Облуковиной, окружной начальник хотел было конфисковать как уловленную и засоленную рыбу, так и сами шхуны, но капитаны шхун, напоив и вооружив своих рабочих и команды, не только отказались исполнять требование начальника, но и грозились убить двух русских из Петропавловска, которые в качестве японских же приказчиков оставались на берегу среди японцев и которые спаслись на "Котик" в одном белье, оставив во власти японцев и заработанные деньги, и все свои вещи.
Этот факт открытого сопротивления русским властям и на русской территории, факт нашего, обидного для России, бессилия, был занесен в шканечную книгу "Котика" и передан мне, как таковой, капитан этого судна г.Щербининым. (Этот факт отмечен и в донесении русского консула в Хакодате своему начальству, причем г.Геденштром заявляет, со слов японцев, проникших и в японскую печать, что в ст. сов. Ошкуркова японцы стреляли.)
Впрочем, о нем знал и "Якут" (военный транспорт. - С.В.), но никто и ничего не предпринимал, а японцы, погрузивши ценную добычу, благополучно и неспеша вышли из р.Облуковиной с полным грузом.
К сожалению, не в одной только Облуковиной происходил и происходит безданный и безпошлинный лов рыбы хищниками, но и во многих других реках и речках полуострова, как о том замечено выше.
После сказанного обидного инцидента с начальником для меня не было никакого сомнения в том, что в Японии весть о столь явном перевесе японцев над русским в Камчатке возымеет свое действие, а не пройдет молчанием, как у нас, и что в следующем же году японские шхуны появятся еще в большем числе, чем прежде, если наше Правительство не примет безотлагательно каких-либо решительных мер к обеспечению камчатских побережий. Мое ожидание рациональной постановки дела охраны, не исполнилось ни в 902, ни в текущем 903 годе. Камчатка по-прежнему остается без всякой деятельной охраны, брошенная на беспощадное разграбления ея богатств японцами с несчастным населением, обреченным тем самым на быстрое вымирание.
Вред от какого положения вещей на Камчатском полуострове для России мне представляется слишком очевидным, чтобы нужно было говорить об этом подробно. Уже и теперь от прежнего "неисчерпаемого" богатства Камчатки рыбою остаются воспоминания: каждый год оказывается недоход то в той, то в другой реке. Убежденный в том, что рыба, в большинстве случаев, возвращается в ту реку, в которой вывелась, что она поднимается из моря по достижении ею половой зрелости, т.е. приблизительно через три-четыре года, я не имею надобности быть пророком, чтобы сказать, что в недалеком будущем и камчадалам, подобно айнам Сахалина, придется ловить рыбу для собственного пропитания в открытом море. В прямой зависимости от обеднения рек рыбою находится и обеднение данной местности зверем, как-то: медведем, лисицею, волком, росомахою и даже, по всей вероятности, соболем, так как все эти животные питаются в летнее время, отчасти и зимою, главным образом, рыбою, добываемою ими в верховьях рек.
Зверь в настоящее время, по выражению местных жителей, "уходит". Так, зверь ушел с р.Жупановой, когда начался в ее устье рыбный промысел Русским Товариществом, а затем японцами, считавшейся до того одной из самых "звериных" рек полуострова.
Известно также, что засоленная рыба, оставленная по той или иной причине на берегу до следующей навигации, является отравою для зверей, пожирающих ее в осеннее и зимнее время года.
Так, жители селений по низовью Камчатки неоднократно находили палых медведей, лисиц и волков возле бунтов соленой рыбы на устье реки Камчатки и в бухте Столбовой, где рыба оставалась не взятой Русским Товариществом по причине штормовой погоды в течение двух зим.
То же явление падежа зверей от употребления соленой рыбы замечено и на западном берегу полуострова, в некоторых местностях которого, будто бы, вывелись лисицы. Рыба оставлялась японцами за невозможностью погрузить на шхуны всего добытого количества.
Одновременно с уничтожением зверя, которое ведет к обеднению камчатского населения, громадный вред наносится японцами ввозом и бесконтрольным сбытом населению дешевого спирта в плату за упромышленную жителями же для японцев рыбу.
Уследить за тайною продажею спирта также нет никакой возможности, как и уничтожить хищнический промысел рыбы, и таким образом население обречено на спаивание и на обеднение вследствие расхищения рыбы и уничтожения пушного зверя.
Еще немного лет, и Россия будет иметь в Камчатке, вместо страны, одаренной щедро естественными богатствами, - пять тысяч голодного населения, если еще до этого не удастся японцам вполне овладеть Камчаткою, приобщив ее к своим владениям.
Что японцы питают эту мысль, мне кажется, доказывает не только их современное положение, заставляющее волей-неволей искать места, куда бы удалить избыток островного населения, не только их прогрессирующая в Камчатке рыбопромышленность, но и те факты их систематического изучения Камчатки, которые известны местной администрации.
За короткое, сравнительно, время их появления на полуострове из среды рабочих-рыбаков начали оставаться отдельные личности то в том, то в другом береговом селении Камчатки, мотивируя свое желание остаться здесь, не ехать обратно в Японию первоначально тем, что в Камчатке лучше.
В числе оставшихся было немало интеллигентных японцев, присутствие которых среди и в качестве чернорабочих уже одно само по себе наводит на некоторые размышления.
Один из японцев, числившийся чернорабочим при постройке консервного жиротукового завода в Тарьинской бухте Камчатским торгово-промышленным обществом оказался прекрасно знающим дело инженером, поехавшим на Камчатку, будто бы, с целью практического ознакомления с ведением некоторых работ. Между прочим, японец этот занимался, как и многие другие из числа рабочих, фотографированием окрестностей Петропавловска.
Одним из матросов на шхуне "Бобрик", зимовавшей в 902\903 году в устье реки Камчатки, оказался по словам капитана шхуны г.Яновского, лейтенантом японского флота, из известной в Японии древней аристократической фамилии. В Петропавловске летом 1900 года жили два молодых японца, правительственные таможенные, как говорили, чиновники, которые помимо ведения своих записей, много занимались фотографированием.
Ныне зимой, 902\903 г., проживал какой-то японец из числа плотников при постройке больничного дома, называл себя доктором, и с открытием навигации куда-то бесследно исчез.
По западному берегу также оставались японцы в некоторых селениях. Так ,в Большерецке прожил зиму какой-то японец, называвший себя доктором, и уехал обратно на шхуне в Японию, о которой, не зная, что это за личность, действительно ли доктор или военный агент, так хлопотал окружной начальник Ошкурков, как о полезном для Камчатки деятеле.
По частным слухам из Нагасак (от японцев): все эти гг. доктора, инженеры и т.п. - военные агенты, командируемые сюда для съемки планов и т.д.
Что капитаны японских судов, посещающих Камчатку, производят съемку и промеры глубины, - факт общеизвестный. Я лично знал японца, лейтенанта флота, участвовавшего в японско-китайской войне, который, служа на пароходе "Сетсуйо-мару", зафрахтованном Русским Товариществом котиковых промыслов, первый (года за два до Гека) посетил на названном судне Моржовую бухту и произвел съемку и промер. Знаю это потому, что я сам был в то время на пароходе.
Что японцы за пребывание свое у берегов Камчатки делают дело, доказывает и то, что морские карты Камчатки у них гораздо точнее имеющихся у русских и что последние нередко при плавании в этих водах руководствуются, к стыду своему, японскими картами.
Одним словом, японцы начинают проникаться сознанием своей силы в Камчатке и чувствуют себя здесь хозяевами настолько, что какой-нибудь японец-матрос, подвыпивши, не задумывается кинуться с ножом на капитана-русского, не в потере сознания, но напротив, мотивируя свое нападение тем, что теперь уже должна быть война России с Японией и поэтому японцам следует убивать всякого русского. Такой случай был в Петропавловске в ночь с 18 на 19 июня н.г. на шхуне "Бобрик".
Только тем, что японцы сознают свое превосходство, и можно, мне кажется, объяснить такое явление, как заход шхун в камчатские реки для лова рыбы без каких бы то ни было разрешительных документов, даже в устье Камчатки, пункт, в котором находится несколько человек казаков камчатской команды.
России не должно быть безвестным, что на ближайшем к Камчатке острове Шумшу японцы имеют, приблизительно с 95 года, военно-морской пост под командою лейтенанта флота, посещаемый ежемесячно крейсером. Говорят (слух из Нагасак), что на Шумшу и на Парамушире имеется по батарее и что названный лейтенант провел целую зиму на Камчатке под видом доктора.
…Все вышесказанное, правда далеко не полное, по моему крайнему разумению, приводит к одному заключению, что наступило уже время, настало давно, чтобы решить, оставить ли Камчатку с Россией или передать ее Японии, кто здесь хозяева - русские или японцы, или эта страна до сих пор не принадлежит никому, и как те, так и другие являются в ней только хищниками. Прожив десять лет в Камчатке, большую часть времени в разъездах и в непосредственном соприкосновении с населением, изучив его, смею думать, сколько возможно, смело заявляю, что камчатское население чувствует себя здесь теперь как брошенный на произвол судьбы ребенок, потерявший всякую надежду на свое спасение. Оно не знает, есть ли у него родные и кто они, русские или японцы, и к кому обращаться в своих нуждах.
За 200-летнее владение Камчаткою мы, русские, научили аборигенов этой страны только бояться нас - культуртрегеров, как хищников. В самом деле, что мы сделали для Камчатки за этот весьма значительный период, вполне достаточный, чтобы судить о результатах нашего управления страной?
Мы ее обезлюдили, занеся оспу, сифилис и пр., мы уничтожили, как только умели, пушного зверя, силою отбирая его у населения. Где морские бобры и кошлаки, и кто теперь знает о них, которых добывалось по всей Авачинской бухте, в острожке Шипунском, Кроноцком и мн. др., где соболи, которые на памяти еще немногих, считались не штуками, а сороками?
Хищничали все, кто мог, не исключая и представителей русской администрации, на долю которой перепадала всегда львиная часть. Население было беспомощно и безответно.
…За последнее время русские хищники, инстинктивно чувствуя приближение конца хищения, напрягают все усилия извлечь от страны и населения все возможное, давно забыв о существовании на свете справедливости, попирая все законы и нимало не заботясь о гибельных последствиях своих антирусских разбойничьих усилий.
Слишком узкие эгоисты, чтобы заботиться об интересах государственных, хищники к позору своему и стыду России, как предатели, прикрываясь своим русским именем, ведут за собою в Камчатку целые флотилии японских судов для открытого разграбления этой страны, дожившей да несомненного, хотя и неясного, кризиса.
… Изложенное, полагаю, заслуживает серьезного внимания, если, конечно, вопрос о фактическом владении Камчаткою, а следовательно, Охотским и Гижигинским краем, для Российского государства еа безразличен.
12 июля 1903. ТЮШОВ".
(ЦГА ДВ РСФСР, ф.1005, оп.1,д.8, л.34-43). Эти материалы были переданы новому начальнику Петропавловского уезда, прибывшему на место умершего в январе 1903 года Ошкуркова, коллежскому ассесору А. П.Сильницкому. Но прежде чем перейти к рассказу о защите Камчатки и ее природных богатств, я хотел бы дополнить эту работу доктора Тюшова.
Его коллега, доктор Н. В.Слюнин, в книге "Охотско-Камчатский край" сообщает интересные подробности начала этой войны за владение промысловыми богатствами полуострова: "Когда в июне 1897 года прибывшие в устье реки Камчатки японцы закинули свой большой невод, то оказалось, что 50 человек не могли его вытащит: он набит был рыбой, и, чтобы спасти рыболовную снасть, японцы отпустили один конец, чтобы отпустить рыбу, и только тогда могли подтащить ее к берегу, но и при таких условиях они поймали около 6 тыс. экземпляров - количество, буквально поразившее рыбаков" (СПб. Т.1 С.547).
Тот год - 1897 - был историческим. Во-первых, Россия отмечала 200-летие присоединения Камчатки к империи. Специально по этому случаю на полуостров были отправлены винтовки нового образца - берданы, и камчатская казачья команда под присмотром специально присланного старшего унтер-офицера Максима Ивановича Сотникова начала обучаться обращению с ними. Во-вторых, - как покажет время, и первое, и второе события неотделимы друг от друга - Русское Товарищество котиковых промыслов именно в этот год отказалось от своей первоначальной задумки - посолки чавычи по методу посолки архангельской семги (бочковой посол) и перешло на японский способ бара (сухой посол). В 1902 году дальневосточный журналист Антон Петрович Сильницкий в своей книге "Поездки в северные округи Приморской области" (Камчатка как округ входила в Приморскую область Приамурского генерал-губернаторства) подробно описал это технологическое новшество: "Способ этот состоит в том, что рыбу, только что пойманную, потрошат, пластуют, складывают рядами на циновку, обильно пересыпают каждый ряд сухой солью, а затем покрывают известное количество рядов такой рыбы простой циновкой и оставляют затем рыбу на произвол судьбы до того времени, когда ее можно будет везти в Японию. Рыба не портится и охотно покупается на японских рынках, и даже по высокой цене".
Если в 1896 году Русское Товарищество заготовило в устье реки Камчатки 87 бочек чавычи общим весом 1218 пудов, то на следующий год Товарищество продало в Японии уже 8 тысяч пудов и получило ощутимую прибыль от нового вида деятельности. В результате этого Русское Товарищество котиковых промыслов в 1897 году преобразуется в Камчатское торгово-промышленное общество.
В 1898 году общество продает в Японию 30 831 пуд соленой лососины. В 1899 году вывезено уже 114 684 пуда.
В 1900 году, если сравнивать с 1896 годом, уловы возросли уже в 150 раз. Окрыленные успехом, предприниматели - Гринвальд, Савич, Прозоров, Лепешкин - приступают в 1899 году к строительству в бухте Тарья Авачинской губы рыбоконсервного завода мощностью 40 тысяч банок в сутки и тукового завода.
Зашевелились и частые предприниматели. Но, увы, здесь совершенно прав Тюшов - в той войне за рыбные промыслы, что началась в 1896 году, эти русские подданные выступали на стороне врагов России. А.П.Сильницкий в своей книге разделяет самые худшие опасения Тюшова: "Все предприниматели, как оказалось впоследствии, не имели ровно никаких капиталов, и всякий из них рассчитывал извлечь выгоду из своего русского имени".
Каким же образом?
Откроем отчет за 1900 год заведующего рыбными промыслами Приморской области Н.Домашнева:
"В настоящем году рыбным промыслом на Камчатке занимались следующие лица: Русское Товарищество котиковых промыслов, владивостокский купец Бринер, крестьянин Вологодской губернии Зубков и шкипер дальнего плавания Кахтин.
… в большинстве случаев и само дело ведется на японские капиталы: как мне передавали в Хакодате, под именем Бринера действует обширная компания, которая называется, кажется, в переводе на русский язык, - "Северное рыболовное общество", и одним из главных участников которой состоит г.Саито, ранее с успехом оперировавший в Николаевске, мне самому случалось видеть в Хакодате вывеску: "Бринер, Саито и Ко".
Рыбопромышленник Зубков сам передавал мне, что он, не располагая большим капиталом, мог оборудовать лишь небольшое количество промысловых участков, но когда он, получив весною прошлого года разрешение производить промысел иностранными рабочими, прибыл в Хакодате, то японцы сами открыли ему кредит на весьма выгодных условиях для оборудования возможно большего числа промысловых участков. Насколько я мог понять, компания капиталистов, предложившая свои услуги Зубкову, выговорила себе около половины чистой прибыли".
Обеспокоенные ситуацией, сложившейся на Камчатке (в 1900 г. здесь работало уже 1500 японских рыбаков, в 1901 г. на 27 рыбалках Камчатского торгово-промышленного общества было 600 японцев, а одним из приказчиков - Сечи Гундзи, о котором у нас большой разговор впереди; на 14 рыбалках Зубкова насчитывалось 462 японских рыбака...), правительство вводит "Временные правила для производства в территориальных водах Приамурского генерал-губернаторства морского промысла". Эти правила предусматривали штраф в размере 100 рублей за каждого иностранного рабочего. Правила категорически запрещали японцам (ранее это было в отдельных случаях разрешено) промысел рыбы в русских дальневосточных водах.
Это был сокрушительный удар по… русской рыбной промышленности. В итоге в 1903 году было арендовано на Камчатке всего 8 промысловых участков. Закрылись Тарьинские рыбоконсервный и туковый заводы.
А как отреагировали на Временные правила японцы?
Экспорт соленой лососины из камчатских территориальных вод достиг в эти годы 430000 пудов и сравнялся с экспортом наиболее развитого в это время Николаевского (на Амуре) промыслового района.
Ежегодный браконьерский вылов возрастает впоследствии до 100 000 центнеров. Промысел в камчатских водах в 1900 году ведут 16 паровых и 30 парусных японских шхун, в последующие годы их численность увеличивается в 2-3 раза.
В 1903 году Приамурское управление государственными имуществами вводит на Камчатке должность надзирателя за рыболовными промыслами. Им стал Максим Иванович Сотников - один на все заподнокамчатское побережье.
В тот же год канонерская лодка "Манджур", крейсировавшая вдоль восточного побережья, задержала браконьерскую японскую шхуну "Явата-мару" в Авачинской бухте - у Красного Яра, то есть в непосредственной близости от Петропавловска-Камчатского. Таким образом, японцы уведомляли, что война прекращала быть тайной и становилась явной. Нашим же героям - Владимиру Николаевичу Тюшеву, Антону Петровичу Сильницкому, Максиму Ивановичу Сотникову - предстоит сыграть в этих событиях не последнюю роль.
Тюшов в эти годы будет по-прежнему окружным врачом, Сильницкий - редактор "Приамурских ведомостей" - будет назначен начальником Петропавловского уезда. А тобольчанин Максим Иванович Сотников, старший унтер-офицер 2-й роты 10-го Восточно-Сибирского линейного батальон, а будет, как вы помните, командирован на Камчатку для обучения казаков обращению с винтовками Бердана. Здесь он выйдет в отставку, женится на дочери мильковского священника Александре Иринарховне Малаховой и станет надзирателем за рыболовными промыслами. Ему и выпадет по должности начать боевые действия задолго до того, как официальная бумага об объявлении войны дойдет до Камчатки.
22 июня 1903 г. с.Усть-КамчатскАКТ…прибыв сего числа с тремя казаками на вошедшую сегодня же в реку Камчатку японскую шхуну "Кинсей-мару" осмотрели судовые документы, между которыми нашли удостоверения о зафрахтовании этой шхуны, одной из них данное крестьянином А.Т.Зубковым для отвоза в Усть-Камчатск: соли, товаров и рыболовных принадлежностей и обратно соленой рыбы, а другое, выданное крестьянином Томской губернии Федором и переводчиком японцем Мизутане подана декларация грузов, в коей объяснено, что кроме показанных в декларации товаров спиртных напитков на шхуне не имеется… Найдено закрытых шесть банок спирта, и в четырех ящиках 48 бутылок коньяку; затем - наверху, на палубе, мною, Сотниковым, открыто помещение водяной цистерны, в которой в самом отверстии сверху стояло ведро с водою, по вынутии ведра в цистерне оказалось: пять концов невода - 69 саж., а внизу, под неводом - 5 банок спирта…"
23 июня с.Усть-КамчатскАКТЯвясь сего числа в 9 час. утра в мою квартиру, крестьянин Александр Тихонов Зубков, в присутствии Усть-Камчатского частного командира Савинского, Главного Доверенного Камчатского торгово-промышленного общества Брюггена и двух казаков Ив. Савинского и Белоногова, подойдя ко мне к столу во время служебных обязанностей с криком и настойчиво требовал от меня на каком основании я конфисковал на японской шхуне "Кинсей-Мару" 11 бан. спирта, 4 ящика коньяку и невода, я при тех же лицах попросил Зубкова внимательно выслушать содержание акта, составленного мною вместе с Усть-Камчатским частным командиром Савинским 22-го числа сего июня по поводу конфискованных вышепоименованных предметов, после чего Зубков, наколачивая свою грудь, в комнате громко кричал "ты не имеешь право конфисковать мой спирт и невода", причем выругал меня самой площадной бранью "сволочь, дурак, грабитель японцев, которых не имеешь права обирать". На неоднократные мои предложения Зубкову оставить ругань, причем заметил ему, что об этом оскорблении мною будет донесено г.Петропавловскому Уездному Начальнику".
Зубков не отреагировал на предостережения Сотникова. Он плевать хотел и на наздирателя, и на начальника - за его собственной спиной были силы посолиднее камчатских администраторов. И еще через три года, уже после окончания русско-японской войны, Сотников снова напишет в своем рапорте: "…оскорбления, которые я от Зубкова терплю при моей обязанности 3-й год, а если бы где-либо попадая ему в компании японцев на их шхунах, то я вполне уверен, мог бы быть избитым и выброшен за борт".
Бессилен был помочь Сотникову и новый начальник Петропавловского уезда. Впрочем, судите сами. Вот его собственная исповедь:
15 декабря 1904 г. Петропавловский уездный начальник Сильницкий - военному губернатору
Приморской области
Рапорт… Класс камчатских торгующих, осмеливаюсь заметить, в течение более двувековой истории Камчатки, имел в этой стране настолько важное значение, что преставителям Правительственной власти в этой стране всегда представлялась полная необходимость: или войти с ними в соглашение, или рисковать не только нажить множество неприятностей, но и непосредственно попасть в сумашедший дом, как это и имело место на Камчатке неоднократно и было предпринято в отношении меня, что, при наличии некоторых обстоятельств… не представляло особых затруднений.
Ввиду того, что подробное изложение всех обстоятельств объявления меня Петропавловским Уездным Врачом Тюшовым - сумашедшим, выходя из рамок рапорта, составит материал для дачи мною указанных законом объяснений по тем моим деяниям, которые Вашим Превосходительством могут быть признаны не вполне закономерными, и за которые я ныне, как освидетельствованный Иркутскими властями в отношении моей психики и признанный безусловно здоровым, уже имею право ответствовать, по усмотрению Вашего Превосходительство, или в административном порядке, или в порядке уголовном, я ограничусь в настоящем моем донесении отметкой тех реальных фактов, которые имеют непосредственное отношение к объявлению меня сумасшедшим, присовокупляя, что Петропавловские, собственно, обыватели явились простыми пешками в руках Камчатского Торгового Промышленного Общества, за русскою фирмою которого скрываются иностранцы.
Направление моей деятельности, изложенное в Секретном моем письме Вашему Превосходительству, от 3-го июля 1903 года, переписанном рукою Охотского Уездного Начальника Попова, было сначало принято Камчатским Торгово-Промышленным Обществом за простое мое желание изменить несколько формы камчатского обихода, не касаясь его существа, чем и объясняется та охота, с какою Главный Представитель Камчатского Торгово-Промышленного Общества, барон Брюгген, выставивши против меня, на всякий случай, г.Роберта… своего рода "оппозиции", подписал приговор о закрытии в Петропавловске питейных заведений, причем это подписание, происходившее среди бела дня и на глазах командира морской канонерской лодки "Манджур", когда я не согласился отменить свой приказ казакам о безусловном закрытии питейных заведений впредь до разрешения Вашим Превосходительством упомянутого приговора, был представлен, в жалобах на меня виноторговцев, как акт насилия над ними.
Кабатчики подписали этот приговор потому, что, как свидетельствует г.Роберт, в своей жалобе на меня Вашему Превосходительству, от 26 июля м.г. за N52, я грозил их расстрелять.
Вполне доказательные и совершенно конкретные мотивы желания Камчатского Торгового Промышленного Общества, во что бы то ни стало, убрать меня из Камчатки, могут явствовать из следующих моих действий по службе, имеющих за собою не только точную букву закона, но и существо дела:
1. Донесением моим Вашему Превосходительству за N998, я возбудил вопрос о совершенной невозможности мириться с таким фактом, как полная безписьменность (? - С.В.) главного доверенного сказанного общества, некоего Адольфа Кантора, именующего себя американским гражданином, но, в действительности, бродяги, русского происхождения, не помнящего родства, в чем к сказанному своему донесению и приложены соответствующие документальные доказательства.
2. 23 октября прошлого года барон Брюгген письменно просил меня принять меры, чтобы один из приказчиков общества, Хрыпов, только что смененный с острова Медного, "не увез неправильно приобретенных им" на сказанном острове бобров и морских котов. Обыск Хрыпова, произведенный в присутствии барона Брюггена, свидетелей, установил наличность у него и бобров и котиков, причем барон Брюгген на протоколе обыска, на мой вопрос, своею рукою написал, что найденные у приказчика Хрыпова бобры и котики приобретены незаконно, а затем, когда этот факт был безповоротно и неопровержимо установлен, барон Брюгген, ссылаясь на свои права по Торговому Уставу, пожелал это дело прекратить, о чем и учинил на своем заявлении соответствующую надпись, что он "с благодарностью принимает это распоряжение хозяина" (другими словами - за бесчестье формального обыска - искать не будет).
Не имея документальных данных доказать - какие именно разговоры произошли по учинении упомянутых надписей между мной и бароном Брюггеном, а доложу лишь Вашему Превосходительству, что наличность в моих руках сказанных документов, если и не изменят, по каким либо причинам, статистику промыслового дела на Командорских островах, то, во всяком случае, неопровержимо докажет, что Главный Уполномоченный Камчатского Общества, эксплуатирующего бобровые и котиковые лежбища, а равно и Командорских голубых песцов, смотрит на себя, как на хозяина сих промысловых богатств, совершенно упуская из вида, что это монопольное, для Командорских островов, Общество, является лишь контрагентом казны и, рассчитываясь с казной по числу добытых котиков, а с алеутами - по числу добытых бобров, это Общество не может ни миловать - ни жаловать своих служащих, раз дело идет о промысловом звере.
25 октября, когда пароход "Котик" снимался с якоря и увозил барона Брюггена, я получил от одного своего приятеля известие, что барон Брюгген "поклялся", что я, раннею весною 1904 года, буду убран с должности Петропавловского Уездного Начальника.
Обстоятельства сложились в пользу камчатского Торгового Промышленного Общества: в конце августа 1903 года, на пароходе "Сунгари", Петропавловский Уездный Врач, Надворный Советник Тюшов, получил предписание от своего Врачебного Инспектора, где не только порицалась врачебная деятельность сего Врача, но ему предлагалось, в уважение к таким то обстоятельствам, подать прошение об отставке. Это предписание Врачебного Начальства было принято г.Тюшовым с понятным недоумением, тем более, что г. Тюшов, после ревизии медицинской части Охотско-Камчатского края статским советником Блонским, состоявшейся в навигацию 1902 года, по докладу Его Высокородия, получил благодарность за свою врачебную деятельность от предшественника Вашего Превосходительства, генерала Чичагова, основанную на докладе г.Блонского, имея это в виду, а также и в виду некоторых других обстоятельств врач Тюшов вошел к Вашему Превосходительству с особым рапортом, представленным Вам лично покойным Командиром "Манджура", Капитаном 2-го ранга Кроуном, при чем г.Тюшов, в ответ на сей свой рапорт, зимнею почтою получил от статского советника Блонского вторую бумагу, каковую он, Тюшов, принял за разрешение упомянутого рапорта Вашему Превосходительству, представленного Вам, как выше замечено, Кроуном; в последней бумаге врач Тюшов поставлялся Врачебным Испектором в известность, что предписание подать в отставку вызвано доносами уездного начальника Сильницкого, тогда как мои отношения с Тюшовым были не только дружественными, но Тюшов даже работал со мною плечо в плечо по различным камчатским вопросам, каковые его работы я ценил высоко, о чем и неоднократно доносил Вашему Превосходительству, ибо Тюшов, по моему мнению, есть лучший и совершенно добросовестный знаток Камчатки. Я позволил себе сказать последнее потому, что по свидетельству Слюнина, царящая на Камчатке атмосфера наживы омрачила память даже таких светлых имен, как Беринг и Биллингс (стр.6, "Опис. Ох.-Камч.", а я, на основании неопровержимого документа, добавлю, - омрачила эта атмосфера "наживы" и славу цитированного автора, но пока, как я полагаю, не омрачила Тюшова).
И Тюшов, осведомленный своим Врачебным Начальством о том, что я, Уездный начальник, пишу на него доносы, обсудивши многоразличные проявления моего к нему дружелюбия и сопоставивши таковыя с гнусным фактом доноса, пришел к заключению, что я действую двойственно, а это де отличает психически больных людей, о чем есть соответствующие указания в книге Крафта Эбинга, каковая книга и была цитирована г.Тюшовым на собрании служащих в Петропавловске, созванном им 9-го Апреля 1903 года.
В виду того, что мое психическое расстройство, констатируемое Врачом, легко и свободно распутывало весь сложный узел камчатских бытовых и экономических вопросов, в моем освещении таковых, собранные г.Тюшовым, лица, кроме Векентьева, Городского старосты Корякина и и.д.Начальника Камчатской казачьей команды Коренева, к слову сказать, не согласившихся с диагнозом Тюшова, пошли дальше и постановили устранить меня от должности, так как я, в качестве сумасшедшего, мог учинить насилия, до повешения, напр.,горного инженера Симонова включительно.
Принимая во внимание, что объявлению меня сумасшедшим не предшествовали формальности, указанные в таких случаях законом, принимая во внимание, что самое сборище в городской больнице, созванное 9 апреля, Тюшовым, носило какой-то странный и даже невероятный характер, при полном при том отсутствии конкретных поводов опасаться кому бы то ни было не только за свою жизнь, как это требовалось на собрании 9 апреля. даже при условии моего сумашествия, ибо я всегда был спокоен при своих действиях по службе, не говоря уже об обычных добрососедских отношениях, а также и имея множество оснований принять это собрание за исполнение бароном Брюггеном той "клятвы", о которой я доложил выше, я, конечно, не мог сложить с себя обязанности Петропавловского Уездного Начальника, а потому и руководствуясь законом, я на другой день, запретил сборища, предназначенные для обсуждения тех или иных общественных вопросов, без моего на то разрешения, а затем и приступил к расследованию ближайших поводов и мотивов сказанного сборища.
Мое требование - не собираться - встретило, в конце концов, открытое сопротивление со стороны Горного Инженера Симонова, собравшего в здание больницы своих рабочих, для чего таковыя, в ночь с 13-го на 14 апреля, были экстренно сняты с работы, производившихся в 35 верстах от Петропавловска, и вооружены винтовками, а Тюшов, Благочинный Комаров и Священник Гулаев выехали из Петропавловска и приступили к непосредственному возбуждению населения.
Вся история окончилась тем, что я арестовал при Управлении Тюшова, с составлением по сему случаю постановления, в котором подробно изложил поводы к сему моему действию, с подведением таковых под соответствующие статьи закона. Арест Тюшова продолжался около двух часов, причем Тюшов оставил мне особое собственноручное заявление, где признал себя виновным и дает мне ряд обещаний отстать от клиники.
Был арестован мною Смотритель маяка Косачев, с револьвером в руках, желавший прорвать выставленный мною вооруженный пост, предназначенный отрезать сообщение больницы с городом и тем не допустить г.Симонова пополнить его рабочих, собранных в здании больницы, петропавловской голытьбой, готовой при обстановке мирного времени, за бутылку водки, решительно на все. Г.Косачев пробыл арестованным около тридцати часов. Его арестованию и освобождению предшествовали письменные акты, в таких случаях законом указанные.
Что касается вышеупомянутой агитации, то таковая имела совершенно обратный результат: от селений Камчатки я стал получать письма, в форме приговоров, за подписями общественников и печатями сельских старост, в которых население страны, в весьма трогательных и крайне характерных выражениях, просило меня не верить, что я, Уездный Начальник, Сильницкий, сошел с ума; население уверяло меня, что оно не только меня не боится, но считает "вместо отца", потому и "на каюрах купцы не ездили и цена соболя пошла такая, что мы одели рубашку".
Огромные расстояния, наличность моего и Векентьева безвыездного… время пребывания в Петропавловске, не говоря уже о самой редакции вышеупомянутых писем, устраняют всякую мысль о каком бы то ни было моем или Векентьева воздействии на составление сих приговоров и их присыл мне, в некоторых случаях, полетучками.
Все население страны; казаки, запасные нижние чины, проживавшие на Камчатке, как один человек, остались на моей стороне и впоследствии, через месяц с небольшим, когда потребовалось, по первому моему слову, пошли в бой со врагом, даже вооруженном пушками.
Ошибшись в расчетах на массу населения страны, камчатская клика задумала лихое дело, с успехом практиковавшееся в 18 веке: из Петропавловского Собора в квартиру г.Роберта (по одним вариантам - крещенный еврей, по другим - родившийся от еврея, уже принявшего православие; семетическое его происхождение не оставляет никаких сомнений при первом же на него взгляде) были вынесены церковные святыни (антиминс и пр.), в чем не было никакой необходимости во имя чего бы там ни было. В набожное камчадальское племя была пущена молва, что я осквернил св. храм стрельбою по иконам. Вся камчатская клика, с духовенством, кроме диакона Ворошилова, остававшегося доброжелателем и моим сторонником всегда, готовилась выехать на маяк и, таким образом Петропавловску, а за ним и всей стране угрожал интердикт. Я принял меры не допускать этот демонстративный выезд, а потому выставил на улице часового, с приказанием не допускать сборищ таких-то лиц, причем я лично приказал часовому, казаку Николаю Пинязину, выстрелить в воздух, о чем мною и составлен надлежащий акт, когда г.Роберт, принимавший самое страстное участие во всей истории, бежал навстречу матушке Гуляевой, возвращавшейся из Паратунских Ключей, куда она отвозила какие-то церковные вещи и какое-то воззвание, не послушал меня и, несмотря на мои категорические требования, шел к матушке навстречу. Выстрел был сделан в воздух, устрашения ради г.Роберта и прочих, в шагах в 300 от него, и полностью достиг своей цели, так как г.Роберт, тотчас после выстрела, бегом побежал в свою квартиру, что и требовалось.
Арестованием Тюшова на 2 часа, Косачева на 30 часов, выстрелом в воздух и арестованием Симонова, о чем тоже составлено особое постановление, исчерпываются все мои активные меры для подавления беспорядка в Петропавловске, вызванного непременным желанием камчатской клики так или иначе добиться устранения меня о должности Уездного Начальника, причем я до сих пор убежден, что никто кроме Тюшова, не сомневался в совершенной моей нормальности, чему и явились соответствующие доказательства тотчас же по получении мною телеграммы Вашего Превосходительства об объявлении Россией войны с Японией, что случилось в ночь с 21 на 22 апреля".
Прервем повествование Сильницкого. Начавшаяся русско-японская война на какое-то время примирила враждующие стороны. Петропавловский собор был открыт. 23 апреля в 8 часов утра в уездном правлении собрались все, от кого теперь зависила судьба Камчатки. "Все умрем, а японца не допустим" - решило это собрание, предоставив Сильницкому, как начальнику уезда, полное право распоряжаться судьбой каждого из них во имя России. Помня о клятве Брюггена, Сильницкий пошел на хитрость: он предложил обсуждать все его распоряжения, но только обязательно письменно, в новой, специально заведенной для этого книге, пронумерованной, прошнурованной и опечатанной всеми имеющимися в Петропавловске печатями.
Затем были призваны на военную службу все запасники. Начальником обороны Камчатки был назначен заместительСильницкого штабс-капитан Векентьев. На мысе Сигнальном, у входа в Авачинскую бухту, был выставлен караул, чтобы заблаговременно, как в период обороны Петропавловска от англо-французов полвека назад, предупредить горожан о появлении неприятельского флота.
Груз с берданами, патронами, ополченческими крестами был отправлен во внутренние районы Камчатки. Каюры везли с собою приказ-обращение Сильницкого о создании народного ополчения - добровольных дружин для защиты Камчатки. Начальником обороны Западной Камчатки был назначен М.И.Сотников.
13 мая 1904 года был дан первый бой - в устье реки Большой с о.Шумшу прибыла японская шхуна, чтобы забрать рыбу, которую японцы не успели вывезти в 1903 году и спрятали в песке на морских косах.
"13 мая большерецкая застава, - сообщал Сильницкий, - уже имела дело с японцами, причем 13 японцев было убито, а шхуна сожжена. Интересно, между прочим, что большерецкая застава пошла в атаку шхуны, под начальством отставного пятидесятилетнего казака, Александра Селиванова, по старому волжскому способу: "сарынь на кичку", и при том на простых батах".
Но это было 13 мая. А 2 мая Сильницкому, как гражданину России, пришлось немало пережить. В этот день на пароходе "Родондо" из Америки прибыл барон Брюгген.Он сообщил, что тихоокеанская эскадра России разгромлена, а на суше генерал Куропаткин терпит одно поражение за другим. Все великие державы в этой войне стоят на стороне Японии. Русское правительство готово подписать Порт-Артурский трактат и согласно отдать Японии Сахалин и Камчатку.
Это была катастрофа. Сопротивление становилось бессмысленным. Камчатка была обречена.
И все же Сильницкий не поверил барону и предложил ему завтра, 3 мая, прийти в уездное правление и официально подтвердить все сказанное, оформив все это протоколом.Брюгген, по понятным причинам, от официальной встречи уклонился. Но пришли Роберт и Тюшов. Оба они заявили о провокационных антипатриотических слухах, разносимых по городу Брюггеном. Роберт даже потребовал арестовать и Брюггена, и "Родондо", якобы подосланным японцами с "коварными целями".
Но коварство Брюггена в этом как раз и заключалось - он во что бы то ни стало хотел спровоцировать Сильницкого на какие-то активные действия, направленные как против Брюггена, так и против команды "Родондо", являвшихся, как иностранцы, неприкосновенными лицами. Цель? Арестовать Сильницкого как сумасшедшего и завладеть казенными соболями, создав видимость покупки, заплатив за них вместо аукционной цены порядка - ста-ста тридцати рублей, цену символическую - рублей по двадцать. В казне было четыре тысячи шкурок, так что игра стоила свеч.
Сильницкий разгадал замысел и не дал Брюггену никакого повода воспользоваться возможностями экипажа "Родондо". Напротив, он сделал все возможное, чтобы американский пароход ушел в море на несколько дней раньше, чем планировал Брюгген. Пушнина обошлась торгово-промышленному обществу по своей цене. Так что и на этот раз Брюгген промахнулся.
Но спешка дорого обошлась самому Сильницкому. Подготовленная второпях почта, переданная русскому консулу в Сан-Франциско, была в столь сыром виде, что послужила основанием для врагов Антона Петровича вернуться к версии о его сумасшествии. Тем более, что Сильницкий со своим патриотизмом слишком сильно мешал тем, кто уже заранее решил судьбу Камчатки с ее природными богатствами.
Вспомним одного из приказчиков Камчатского торгово-промышленного общества - Сечи Гундзи. Вот одна из его характеристик: "Лейтенант военно-морского флота С.Гундзи до 1903 года служил приказчиком Камчатского торгово-промышленного общества, занимаясь, в основном, шпионской деятельностью. В конце сентября 1903 года Сечи Гундзи уже в мундире японского флотского офицера проехал вдоль западного побережья Камчатки, когда русское охранное судно ушло от Камчатских берегов, и побывал в селениях Явино, Голыгино и Колпаково. Гундзи был хорошо знаком с Камчаткой, знал полную беззащитность этой страны и полагал, что не встретит здесь никакого сопротивления".
Эта характеристика приказчика русского общества. А вот другая: "Гундзи прибыл на Камчатку и высадился во главе вооруженного даже пушками отряда не только с ведома японского правительства, но даже и с затратами на это дело капиталов, как правительственных,так и национальных. Капиталов первой категории Гудзи получил 500000 иен и капиталов второй категории 1000000 иен". Еще в 1895 году он выбрал и подготовил свое логово на острове Шумшу - отсюда ежегодно отправлялись к камчатским берегам шхуны браконьеров, здесь готовился к высадке на Камчатку военный десант из резервистов.
30 мая 1904 года отряд из 150 человек, вооруженных скорострельными винтовками и двумя легкими полевыми пушками, высадился в устье реки Озерной. А еще через несколько дней, захватив село Явино (15 километров к северу от р.Озерной), Гудзи обнародовал свои планы, прибив в этом селе к столбу доску со следующей надписью: "Смысло на этой тын писаних слов: именно это земля уже принадлежит Японии, поэтому кто кого трогай будут убиты. Командир японской войска Сечи Гундзи".
Он не ждал сопротивления от местных жителей. А напрасно. Вот, например, как обошлись японцам встречи только с Сотниковым: "28 июня 1904 г. на р.Апала имел дело с Японской шхуной, которую сжег, команда, оказавшая сопротивление - уничтожена в числе 20 человек; 15 июля взял в плен организатора захвата Камчатки Японского Лейтенанта Гундзю и доктора Ода-Наотаро, высадившихся с вооруженною командою на р.Озерной, 17 июля сделал наступление на передний табор Гундзи, где уничтожил 17 японцев; 9-го августа на р.Воровской имел дело с Японской шхуной, шхуну и команду уничтожил; 13 августа захватил в море 3 японцев, шедших на остров Шумшу в шлюпке, шлюпку и команду японцев уничтожил.
В течение лета 1904 года на протяжении от р.Озерной до р.Сопочной, в районе его заведывания обороной, уничтожено 11-ть Японских шхун".
Но Гудзи был слишком уверен в своих силах, чтобы думать о каком-то там сопротивлении со стороны камчадалов.
1 июля 1904 г.Донесение(гражданина Северо-Американских Штатов Петра Христинсона, оказавшегося по воле случая в с.Явино)
… 2 июня сельский старшина получил официально полетучей сведение, что Россия заявила войну Японии в феврале и говорил жителям, что велено не волноваться, а жить так как раньше жили, и точно делать что раньше делали, потому что об нас печется Великий наш государь Император и Его наместник в Востоке.
… 3 июня мы увидели 3 японца идут с юга в селение, они были вооружены, в селении только было 2 жителя, которые могли стрелять, а все остальные были на охоте, за медведями, мы увидели что эти три японца остановились близ селения и заложили в свои ружья патроны, тогда испугались жители и побежали в лес, но в тот же день обратно приходили доить коров, а к ночи в лес опять, назавтра утром мы обратно шли в селение и увидели, что подходят опять в две партии и мы остановились в закрытом месте, откуда я пошел домой, а жители остались караулить, я подходил к Карлсон дом (торговца. - С.В.) и тут я увидел, что японцы собирают скота в одно стадо и потом сделали на них 3 выстрела, я постоял и смотрю что будет дальше повернувши голову на другую сторону я увидел, что староста маячит мне воротиться, я отошел от этого места и спрятался в кедровник, тогда увидел, что трое японских солдат подходят к г-ну Карлсон дом из коих 2 зашли в дом, а третий остановился на дворе с ружьем в одной руке, и в другой бинокль, караулить, я тогда думал что мне лучше пора итти и не стрелять на них, потому что они может нас догнать, так как у жителей были малые дети и скоро нам скрыться от японцев неважно. Я находился от Карлсона дома в расстоянии 50 сажень, караул вернулся за дом и я думал, что в избе зашел, я приподнялся немножко посмотреть свою местоположения, вдруг выстрел на меня, другой третий, я тогда пополз сквозь кедровник к низменной логотине и оттуда вернулся обратно к явинским жителям, единственно вред я получил от ихнеа выстрелов, был одна пуля сварила кожа поверхность левой руки. Тогда мы все вместе 43 души двинулись от селения и весь наша провизия только хватило нам на один день. Одежда была только то, что каждый на себе носил. По трактовой дороге мы опасались итти, так как староста опасался, что японцы могут нас выследить и достичь, поэтому мы шли через хребты в колено снег местами, и каждый день почти шел снег и дождь. Это все ничего было если бы было у нас провиант, но у нас соли нет, чай нет, и об куске хлеба или сахара нечего говорить. Вот мы шли 100 верст 17 суток, а это время только были мы сухие одеты 3 дня, реки были все время в полной прилив снежная вода, и нам приходилось переезжать некоторые реки по пояс в воде (мы переезжали всего 8 речек). Я никогда не забуду как этих бедных жителей страдали, если бы собирать все тех слезы что они проливали, то можно было наполнить большую бочку,именно я думал несколько раз зачем они страдают, неужели им никакого протекция от своего начальства, или может быть, что их совсем позабыли, так как они находятся в стороне далеко от пути сообщения. Я могу сказать, когда я обратно вернусь в Америку (если Бог меня хранить будет), что все мои путешествия по разным странам мира, я первый раз видел такой стойкой народ в голоде и холоде и всегда готов разделить свой последний кусок провианта с иностранным человеком только он бы вместе с ним шел, и не предался голодной смерти. Мы убили 5 медведей в походе, но один только хватал на обед и ужин и приходилось несколько раз кушать их совсем сырыми, а кожа тот же день разделили по ногам на подошвы торбасов. Последнее время других из жителей больше ходить сами не могли и приходилось таковые таскать на себе. Малые дети 5-7 летние тоже носили котомки на спине. Я уверен, что жители потерпели громадные убытки и разорились на веки".
12 июля 1904 г., 12 часов дня,ПОСТАНОВЛЕНИЕКрестьянин селения Паратунских ключей Петропавловского уезда Егор Яковлевич Ивойловский, состоящий под судом по уголовному дело по убийству односельчанина, мещанина Алексея Корнилова, заявил на мой вопрос следующее:
"Я, Егор Ивойловский, считаю себя виновным в убийстве соседа Алексея Корнилова, теперь в виду войны России с Японией я узнал от Вас г.Сотников и других жителей, что на Озерной стоят японские шхуны и пришедшие на них японцы разграбили у явинских жителей все имущество, скота и проч., угнали жителей в лес с ружейными выстрелами, на Ваше предложение гг.Сотников, Карлсон, Ал.Селиванов и явинский староста Игнатьев узнать неизвестную силу врага на Озерной я искренне и охотно. …свое желание итти на Озерную и может, Господь Бог, поможет мне узнать силу оружия и личность врага и вернуться к Вам. Ибо я теперь жалею погубившего мною собрата, так равно жалею, если кого из Вас невинно убьют японцы, почему прошу указать мне место Озерной.
А потому согласно заявления Ивойловского постановил таковое принять за единственный случай узнать силу врага. Личным побыванием желающего Ивойловского в таборе расположения японцев, так как устье Озерной неприступное, открытое место для военных действий с какими-то ни было отрядом, да к тому же, если у них как слышно есть пушки или две, то приглашаю Вас поименованные выше братцы дать Ваши мне свое мнение, которое очень важно, и я искренно принимаю, если будут таковые по местным условиям, а потом видно что нам делать".
Явинский староста Игнатьев вызвался идти на разведку вместе с Ивойловским. 13 июля в 5 часов пополудни разведчики возвратились, побывав во вражеском стане".
14 июля 1904 года7 час. 55 минут пополудни
ПОСТАНОВЛЕНИЕМестечко вершины р.Итудиски. Прилагая при сем два письма японского командира Гундзи, расположившегося войском при устье реки Озерной с 3-мя шхунами, представленные мне крестьянином Егором Ивойловским, как пожелавший, посланный согласно нашего постановления, от 12 июля с\г для того, чтобы ясней узнать силу врага, посмотрев прилагаемые при сем письма и постановили решить следующее:
1. Я, старший унтер-офицер Сотников, инструкцией господина штабс-капитана Векентьева от 24 мая с\г назначен заведывать обороной западного берега Камчатки от вторжения японских хищников заявляю Вам, братцы, мое мнение: на устье реки Озерной стоят три шхуны, вооруженные ружьями и пушками, полагаю, что на шхунах не менее 70-ти человек, а может и больше японцев, вооруженных врагов, я по долгу своей службы, готов сию минуту стать с ружьем в руках и итти против врага, даже мне стыдно будет сказать, чтобы я дал повод трусости, но так как я назначен защищать нашу жизнь и наше хозяйство исключительно с местными жителями, как с людьми мало к этому опытными, т.е. с Вами, братцы, а потому приглашаю Вас гг. старосты, которые в моем отряде и г.г. Ал. Мак. Селиванова и С.Карлсон и других опытных лиц заключить свое мнение, согласны ли итти завтра на врага или обождать завтра еще день, так как я вижу из писем Гудзи, что он уверен в покорении жителей Явина, и он намерен притти в селение, а если пойдет, то нами будет взят в плен. Приглашаю Вас, братцы, это хранить тайно. А там будет видно, что нам будет делать".
Старосты-камчадалы - Дмитрий Игнатьев, Иван Бутин, Дормидонт Антонов, отставной казак Александр Селиванов, торговец Северин Карлсон решили выждать еще один день, чтобы попытаться взять в плен Гундзи, который был настолько уверен в своей личной безопасности, что отправился в Явино на встречу с местными жителями в сопровождении двух солдат и доктора.
16 июля 1904 г.
|