В 1805 году с Владимиром Штейнгелем произошла одна очень неприятная для него история. Будучи назначен командиром нового транспорта «Охотск», он прибыл в Петропавловскую Гавань с продовольствием для экипажа корвета «Надежда», возвращающегося из Японии, на котором совершил первое в истории русских мореплавателей кругосветное путешествие его друг по Морскому корпусу Фаддей Беллинсгаузен. И друг рассказал ему о том, каким «смешным и ничтожным» оказался на их судне посланник России в Японию и представитель Российско-Американской компании, камергер двора его императорского величества, граф Николай Петрович Резанов, зять и наследник всех богатств покойного «коломба росского» Григория Ивановича Шелихова.

Чтобы понять, насколько дорого было для мичмана Штейнгеля все, что было связано с именем знаменитого купца, создателя РАК, нужно вспомнить одну весьма памятную для семьи Штейнгелей историю:

Позже, уже будучи под следствием, Иоганн Штейнгель напишет обширный проект развития торговли на Камчатке, но он, видимо, даже не будет прочитан чиновниками.

И тем не менее встреча с Петерсом в Петропавловской Гавани имела историческое значение для России.

Одной из целей первой русской кругосветной экспедиции как раз и было установление торговых отношений с Ост-Индской компанией в Кантоне.

Вероятно, все-таки Иоганну-Готфриду Штейнгелю принадлежит пальма первенства в идее завязать торговые отношения с Кантоном, которую тотчас же подхватил предприимчивый Григорий Шелихов, только-только вернувшийся с острова Кадьяк у берегов Аляски, где он основал первое русское поселение.

Позже в Кантоне побывал русский морской офицер И.Ф.Крузенштерн, проходивший морскую практику на иностранных судах. Он изучит здесь меховую торговлю и, по возвращении в Россию, подаст вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Н.С. Мордвинову 1 января 1802 года проект кругосветного плавания.

Последнее — факт общеизвестный. Но задумывались ли мы над другим — как это так вышло, что не успели еще высохнуть чернила в проекте, написанном будущим адмиралом российского флота, а уже 7 августа того же года в его распоряжении не одно, а два судна для кругосветной экспедиции, с запасами продовольствия и обмундирования на несколько лет плаванья.

Как в сказке. И тем более в условиях России, не имеющей в то время своего флота для таких вот — кругосветных — плаваний.

Ларчик открывался просто — проект Крузенштерна не был первым. И в этом нет ничего удивительного — ведь об этой торговле мечтал даже камчатский капитан-исправник Штейнгель.

И что мы знаем сегодня о человеке, который не только задумал, но и, главное, осуществил это проект, завещанный ему Григорием Ивановичем Шелиховым.

И речь пойдет о «смешном и ничтожном» — о Николае Петровиче Резанове. В «Отечественных записках» (май 1822 года, N25) в первый, да и наверное, в последний раз было опубликовано «Первое путешествие россиян около света, описанное Н.Рязановым, чрезвычайным посланником ко двору японскому и проч.», в котором Николай Петрович рассказывает о многом, сегодня совершенно забытом.

Первая встреча с Григорием Ивановичем произошла у него, как и у Иоганна-Готфрида, по возвращении того с Кадьяка на родину и воодушевленного новыми проектами и планами освоения Русской Америки.

Так подполковник Смоленского драгунского полка из свиты светлейшего князя Платона Александровича Зубова, впоследствии обер-прокурор 1-го департамента Сената, кавалер двора, граф, баловень судьбы, человек высокообразованный, камергер, в свое время правитель канцелярии и близкий друг министра и поэта Гавриила Романовича Державина, оказался в Иркутске.

Он был обласкан Шелиховым. Влюбился в его старшую дочь Анну и женился на ней.

Все это и стало поворотным в его судьбе.

Шелихов не оставил в наследство большого богатства — все его деньги были вложены в созданую в 1794 году вместе с купцом Голиковым Северную компанию. А американская пушнина, завезенная компаньонами в Иркутск, портилась на складах по причине прекращения торговли с Китаем в Кяхте.

Григорий Иванович оставил в наследство зятю груз своих забот, планов и соображений, которыми охотно делился с Николаем Петровичем и при жизни. Нужно помнить, что при жизни Шелихова не было еще тогда и в помине никакой Российско-Американской компании, не было и многого, многого другого, что мы связываем сегодня в истории Русской Америки с именем Шелихова, а на самом деле все это было уже сотворено руками и хлопотами его зятя — Николая Петровича Резанова — который и воплотил в жизнь идеи и замыслы человека, которого он боготворил.

На Кадьяке же в это самое время дела были просто никудышные -новый — после Деларова — правитель острова Александр Андреевич Баранов сообщал в 1795 году, что промышленники якутского купца П. Лебедева-Ласточкина (некогда компаньона и лучшего друга, а теперь лютого врага) «заняли все … выгодные места, надобно было лезть на ссору, а мы бессильны, кормовые там места все обрезаны… »

Смерть Шелихова развязала руки иркутским купцам, также надеявшихся теперь получить самостоятельные привилегии на монопольное владение богатствами Русской Америки. Во главе их встал купец первой гильдии Николай Мыльников, который через сибирского генерал-губернатора Людвига Нагеля обратился лично к царю.

Но рядом с Павлом был Резанов, и потому царь велел «сделать на сей предмет такое утверждение, которое не могло вредить устроенной уже компании первого приобретателя Шелихова… »

То есть у Н.П.Мыльникова не оставалось никакого другого пути, кроме объединения с компанией наследников Шелихова.

Скрепя сердцем, Мыльников пошел на этот шаг — 20 июня 1797 года была образована Соединенная Американская купцов Шелиховых, Голикова и Мыльникова компания.

Цель Мыльникова была понятна — фиктивное объединение, чтобы разорить компанию Шелиховых и присвоить все их права и привилегии. Подкупленный Мыльниковым, Голиков согласился ему в этом помочь.

Но дело очень скоро приняло неожиданный для заговорщиков оборот. России не нужна была в Америке слабомощная купеческая компания — ей была нужна такая организация, такое объединение множества сил, которое было бы способно проводить под контролем правительства политику России на американском континенте и успешно бы конкурировало со всеми другими державами, желающими утвердиться на тихоокеанском побережье не только Северной Америки, но и Юго-Восточной Азии.

Поэтому коммерц-коллегия ставила вопрос о еще более мощном, нежели Соединенная Американская компания, объединении купцов. А это было выгодно только компании Шелиховых, имеющих в деле капитал, равный капиталу шести таких компаний как мыльниковская — и основная часть акций нового объединения оставалась бы в их руках, превращая таким образом все задумки заговорщиков в белый дым утраченных надежд.

Мыльников пребывал в угрюмой задумчивости — в случае нового, более мощного, объединения он с компаньонами отходил от главенствующих на второстепенные места.

Лебедев-Ласточкин тоже был настроен весьма категорически против нового объединения — и он жаждал единоличного утверждения на американских берегах.

Снова началась борьба. Голиков раскрыл свои карты и открыто встал на сторону Мыльникова — через подкуп чиновников они вышли на генерал-прокурора Сената П.В.Лопухина — отца фаворитки императора Павла.

Николай Петрович Резанов, обер-прокурор 1-го департамента Сената, все свои проекты и прошения наследников Шелихова направлял царю через самого влиятельного царедворца того времени — военного губернатора столицы графа П.А.Палена, с которым у них были достаточно близкие отношения.

То есть расклад сил был примерно одинаков. Впрочем, не совсем. В июне 1799 года Резанов в одном из частных писем сообщал: «Малиновый цвет линяет». Чуть позже, в начале июля: «малиновый цвет у нас не в моде, но иногда, однако, надевают.»

Малиновый цвет — любимый цвет фаворитки. Даже Михайловский замок был окрашен в малиновый цвет. В столице приверженцы партии Лопухиных окрашивали в малиновый цвет свои дома.

7 июля 1799 года генерал-прокурор Сената П.В.Лопухин отстранен от должности.

8 июля 1799 года дарованы высокие привилегии и императорское покровительство вновь образуемой Российско-Американской компании.

Николай Петрович был назначен корреспондентом РАК (соответствуещего должности протектора правительства).

Из четырех директоров, назначаемых правительством, двое были из числа наследников Шелихова — «первенствующий» М.М.Булдаков (свояк Резанова, женатый на дочери Шелихова Авдотье) и брат Григория Ивановича — Иван Иванович.

Два директора были от компании Мыльникова — он сам и купец Старцев.

Так что борьба на этом не заканчивалась, наоборот, — разгоралась с новой,еще более яростной, силой.

Дело в том, что первоначально главное правление компании было учреждено в Иркутске, где, естественно, основная сила была на стороне партии Мыльникова. Булдаков был отстранен от должности и вынужден был уехать в Петербург.

Видя, что правление компании более занимается жалобами и доносами, нежели увеличением капиталов акционеров, купцы-компаньоны начали разбирать свои капиталы, избавляясь от акций. Сам Мыльников в Москве тоже начал продавать свои акции, по-прежнему желая разорить главных компаньонов и выйти к абсолютной власти.

Нужно было предпринимать самые решительные шаги, чтобы спасти еще неоперившуюся Российско-Американскую компанию.

19 октября 1800 года решен вопрос о переносе главного правления РАК в столицу. Таким образом рушились все планы Мыльникова и его приверженцев. Иркутский купец выходил из игры и должен был сложить свои полномочия.

То есть существовало, как минимум, два проекта русской кругосветки. Но если Резанов пишет об этом легко и просто, то у Крузенштерна мы не найдем ни строчки.

Оно и понятно — «Мысль, что для отечественной торговли откроется нам поле, сделается тем совершеннее, что вместе с сим Россия под вашим руководством принесла бы и свою дань во всеобщее богатство человеческих познаний, я заранее утешаюсь за вас тем, что имя ваше пойдет на ряду с именами отличных мореплавателей»,— напутствовал Крузенштерна 13 июля 1803 года министр российской коммерции граф Румянцев.

Кого не воодушевит такое напутствие. И он ни с кем не желал делить своей будущей славы.

Но еще более серьезные инструкции и всю полноту власти над экспедицией получает от императора всероссийского Николай Петрович Резанов, назначаемый к тому же полномочным посланником России в Японию.

И вот мысль о том, что власть — а значит и будущую славу! — придется с кем-то делить, доводила Ивана Федоровича Крузенштерна до таких поступков, о которых потом он старался и не вспоминать в своем объемном сочинении о великом — поистине! — подвиге русских мореплавателей.

Капитан первого ранга А.С. Сгибнев, моряк-тихоокеанец, в своей статье «Резанов и Крузенштерн», опубликованной во втором номере журнала «Древняя и Новыя Россия» за 1877 год, проводит самое тщательное расследование некоторых неизвестных эпизодов первой русской кругосветки, касаемо взаимоотношений первых руководителей, и делает следующее заключение: « Крузенштерн с начала плавания стал в неприязненные отношения к Резанову и постоянно искал повода к ссоре с ним.»

Что, впрочем, не помешало Крузенштерну продолжать свои издевательства и додуматься до того, чтобы предать Резанова корабельному суду.

1 мая1804 года, как сообщает Сгибнев, корабли экспедиции подошли к островам Мендозины, где начался оживленный обмен между членами экипажа и туземцами. Островитяне меняли кокосовые орехи и хлебные плоды на обломки железных обручей. Когда же попытался и Резанов выменять что-нибудь у туземцев для коллекции редкостей, Крузенштерн всячески ему в этом препятствовал. Тогда Резанов дал команду приказчику РАК на «Надежде» Ф.Шемелину произвести обмен на компанейские товары, коли уж капитан запрещает использовать обломки обручей, принадлежащие корабельной команде. Но… товар был отобран.

На следуюший день, узнав обо всем этом, Резанов, увидя на шканцах Крузенштерна, сказал ему прямо:

— Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного.

— Как вы смели мне сказать, что я ребячусь, — закричал, рассвирепев от того, что замечание Резанова слышат все, в том числе и нижние чины, Крузенштерн.

— Так, государь мой, весьма смею, как начальник ваш.

— Вы — начальник! Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не ожидаете?

— Не думаете ли вы, — отвечал Резанов, едва сдерживаясь, чтобы сохранить видимость спокойствия на лице, — и меня на баке держать как живописца Курляндцева? Матросы вас не послушают. Я сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которые вы и одному чину моему уже обязаны. — Резко повернувшись, Резанов ушел в свою каюту, чтобы не продолжать этот неприятный для него разговор.

Через несколько минут в каюту ворвался взбешенный Крузенштерн.

— Как вы смели сказать, что я ребячусь? Знаете ли, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю.

И, хлопнув дверью, выбежал прочь из каюты. Еще через какое-то время Резанов услышал шум — это спускали шлюпку. Как выяснилось, Крузенштерн отправился на «Неву» к Лисянскому.

Резанов прилег отдохнуть, чтобы скинуть с плеч нервную усталость этого дня. Но уснуть не удалось. Вскоре вернулся Крузенштерн, крича:

— Вот я его проучу!..

Потом прибыла депутация с «Невы» — командир ее, капитан-лейтенант Ю.Ф.Лисянский и мичман — будущий историограф российского флота и промысловых экспедиций россиян в Тихом океане — В.Н. Берх.

Крузенштерн собрал на палубе всех офицеров и объявил:

— Резанов — самозванец, а не начальник экспедиции!

Вслед за ним точно такое же мнение высказали и почти все присутствующие, некоторые высказывались настолько оскорбительно и грубо, что у Резанова, слышавшего все это, защемило сердце, и он застонал от обиды и боли.

Вот тогда кто-то из офицеров и предложил вытащить Резанова на шканцы и представить на офицерский суд.

Лейтенант Ромберг, исполняя приказ Крузенштерна, пришел за Николаем Петровичем.

— Извольте идти на шканцы, — бесцеременно распорядился лейтенант, для которого все это было веселым спектаклем, не более. — Офицеры обоих кораблей вас ожидают.

— У меня нет для этого сил, — устало ответил Резанов.

— Ага! Как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так вы больны!

— Прекратите эти грубости. Они не делают вам чести. К тому же ответить за них вам все равно рано или поздно придется.

Ромберг удалился, иронично улыбаясь. Через несколько секунд в каюту прибежал Крузенштерн.

— Извольте идти и нести свои инструкции,— закричал он прямо с порога. — Оба корабля в неизвестности о начальстве, и я не знаю, что делать.

— Мне довольно и ваших собственных ругательств. Указов же государевых я нести не обязан. Они более вас лично касаются, нежели ваших офицеров.Поэтому прошу оставить меня в покое.

Крузенштерн вышел.

Резанов прикрыл глаза,но нервы были на пределе — какой уж тут сон.

А за дверью кричали.

— Что трусить? Мы ужо его!

Резанов поднялся, оделся, достал бумаги и вышел на палубу.

Приказав всем обнажить головы, зачитал вслух указы Александра о назначении его руководителем экспедиции и подчинении ему начальника морской части Крузенштерна.

В ответ же он услышал дружный издевательский смех.

— Кто писал? — смеясь, спрашивали они.

— Государь ваш Александр.

— Да кто писал, а не подписывал?

— Не знаю…

— То-то — не знаю, — закричал Лисянский, — а мы хотим знать, кто писал, а не кто подписывал. Подписать-то, мы знаем, — он все подпишет.

После этого каждый из присутствующих на «Надежде» офицеров, подошел к Резанову, точно совершая обряд, и сказал одни и те же слова:

— Я бы с вами не пошел…

Не сделал этого только лейтенант Головачев (позже, когда Резанов уже покинет «Надежду», лейтенант Головачев покончит жизнь самоубийством).

Завершив издевательскую церемонию, офицеры отпустили Резанова:

— Ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника кроме Крузенштерна.

Кто-то, уже в след, дурашливо процитировал указ:

— Да он, видишь, еще и хозяйствующее лицо Компании…

— Как же, — поддакнул Лисянский, — у меня есть полухозяин — приказчик Коробицын…

Лейтенант Ратманов, матерно ругаясь, завершил эту мысль:

— Он будет у нас хозяином в своей койке. Еще он прокурор, а не знает законов, что где объявлять указы… Его, скота, заколотить в каюту.

Но Резанов и сам уже не имел ни сил, ни тем более желания, видеться с кем— нибудь из членов экипажа, выносить новые издевательства и терпеть, терпеть, терпеть, понимая, что ответить ему нечем, и любое его слово, жест, само появление только еще более настроят против него и без того уже враждебно настроенных и подогреваемых капитанской ненавистью людей.

У него был, по-видимому, очередной нервный припадок, но доктор ни разу не навестил его, хотя о состоянии Резанова все, безусловно, знали — и в этом тоже выражалась злая воля единоличного командира «Надежды». Николай Петрович был изгоем на собственном корабле, и любой, кто нарушал обет офицеров против него, тоже становился изгоем, как и случилось с лейтенантом Головачевым, не пожелавшего играть постыдную роль в этом издевательском и бесчеловечном спектакле.

Невольный арестант вышел из тесной и душной своей камеры только когда «Надежда» пришла в Петропавловскую Гавань.

Он сошел с судна, поселился в доме коменданта Петропавловской Гавани и больше не вмешивался ни в какие дела экспедиции. Даже когда Крузенштерн выбросил на берег весь груз, принадлежащий Компании,и запретил своей команде, даже за самую высокую плату, переносить этот груз в компанейские магазины.

Резанов ждал правителя Камчатки генерал-майора Кошелева, которого он вызвал со специальным курьером.

Письмо было отправлено 15 июля. Недели через три прибыл Кошелев с ротой солдат и двумя офицерами.

Началось следствие по делу. Кошелев нашел Крузенштерна виновным по всем предъявленным ему обвинениям. Под тяжестью доказательств Крузенштерн вынужден был признать себя виновным.

Возможный приговор был ясен всем — отрешение от должности, суд, высылка под караулом в Санкт-Петербург, лишение чинов и наград … Одним словом — позор.

Крузенштерн умолял Кошелева посодействовать в примирении. Просили за него, его и собственную честь, офицеры с «Надежды» («Нева» ушла в Русскую Америку). Павла Ивановича не нужно было уговаривать — он и сам понимал, что личный позор Крузенштерна сейчас — это в конечном счете позор России, позор на весь мир.

И он обратился с личной просьбой к Резанову.

И этот — «смешной и ничтожный» — человек отвечал Павлу Ивановичу: « …польза Отечества, на которую посвятил уже я жизнь свою, ставит меня выше личных мне оскорблений, лишь бы успел я только достичь моей цели, то весьма охотно все случившееся предаю забвению и покорнейше прошу вас оставить бумаги мои без действия».

Незадолго до отплытия офицеры с «Надежды» — Крузенштерн, Ратманов, Ромберг, Левенштерн, Беллинсгаузен, Каменщиков, Сполохов, Головачев явились на квартиру Николая Петровича в полной форме и извинились перед ним.

Увы, эти извинения не были искренними…

И когда мичман Штейнгель 2 сентября следующего, 1805, года прибыл в Петропавловскую Гавань, доставив на «Надежду» первую награду (из будущего созвездия) Крузенштерна — орден святой Анны 2— й степени за первую осуществленную русскую кругосветку, он, наслушавшись корабельных историй о Резанове от Фаддея Беллинсгаузена, сел за командирский стол на своем «Охотске» и тут же сочинил письмо обо всем этом другому своему приятелю — капитан-лейтенанту Бухарину (да-да, тому самому, о котором он потом вспоминает в «Сибирских сатрапах») — и «очень свободно передал ему все, что слышал на счет Резанова».

Штейнгель на Камчатке вынужден был зазимовать — сел на мель недалеко от Большерецкого устья. За время его отсутствия Бухарин был назначен командиром Охотского порта, и порвал все отношения с бывшими приятелями — теперь же просто подчиненными.

По возвращении в Охотск Штейнгель, мягко говоря, поругался с Бухариным и вынужден был ехать в Иркутск по начальству. Вслед же за ним ушло из Охотска письмо в министерство, в котором Бухарин просил предать Штейнгеля суду за своевольную зимовку на Камчатке и введении тем казну в убыток.

Петербург среагировал — царь приказал Штейнгеля «арестовать на месяц с внесением в послужной список».

Но было что похуже…

В своих «Записках» Владимир Иванович подтверждает рассказ Сгибнева о роли Кошелева в этой непростой истории.

Кстати, в «Путешествии вокруг света» И.Ф.Крузенштерн дает очень высокую оценку деятельности А.И.Кошелева. Особенно по установлении им мирных отношений с чукчами. Подробности тех событий Крузенштерн,по-видимому, узнал от младшего брата Павла Ивановича, адъютанта правителя Камчатки,поручика Кошелева, который был прикомандирован вместе с капитаном Федоровым к посольской свите Н.П.Резанова вместо поручика гвардии графа Федора Толстого (Толстого — Американца), сыгравшего не последнюю роль в конфликте на «Надежде» и списанного за это с судна. Это о нем говорит Репетилов в «Горе от ума» А.С.Грибоедова:

 

 

Конечно, Крузенштерн был очень многим обязан Кошелеву. Потому и такой восторг, и сказка о чудесном укрощении чукчей. Перечитайте 4-ю главу второй части «Путешествия… » и, думаю, вы согласитесь со мной.

В честь Кошелева Крузенштерн назвал и один из южных камчатских вулканов — вулкан Кошелева.

Но один из безымянных вулканов Авачинской группы он назвал в честь смертельного врага Кошелева — командира Петропавловской роты майора Козельского.

Все непросто в жизни…

Впрочем, и о Резанове есть мнение прямо противоположное мнению Владимира Ивановича.

Его изложил в «Морском сборнике» (N 3 за 1864 год) капитан первого ранга Д.Афанасьев в своей рецензии на известное сочинение П.Тихменева «Историческое обозрение образования Российско-Американской компании». Вот оно:

Брошено четыре серьезнейших обвинения, которые и по сей день остаются основными в различного рода обвинениях Резанова.

Итак, первое — о ценах.

Выслушав мнение Кошелева и других камчатских лиц о деятельности своих комиссионеров, рассказ о том, что правитель Камчатки три месяца продержал приказчика Хлебникова на гаутвахте с требованием снизить цены на товары, но тот, не получив разрешения правителя Охотской конторы РАК Полевого, так и не сделал этого; а также о других злоупотреблениях Компании на Камчатке и в Охотске, Резанов приказал Выходцеву прибить на стене торговой компанейской лавки следующее объявление. Приводим текст дословно:

Так что первое обвинение Афанасьева — это обвинение Резанова в благородстве, порядочности и любви к своему детищу — Российско-Американской Компании.

Что же касается цен, то они, действительно, были уменьшены в три — четыре, а то и более раз: сахар, например, — в два, табак — в четыре, мыло — а пять раз. Ткани — в полтора — два раза.

Добавим к этому, что прибыв в первый свой приезд на Камчатку, в Петропавловскую Гавань, Резанов, видя нужду Камчатского батальона, выдал для нужд его безвозмездно 200 пудов железа, 2 пуда укладу, 2000 аршин тонкого холста, 5 пудов сахара рафинада, 5 пудов мыла, 12 пудов пенькового прядева на рыболовные сети, 2 бочки табаку амерфортского, 2 ящика белых немецких стекол, 200 аршин выбойки и 100 кусков китайской бумажной ткани (дабу).

Об этом Афанасьев и не упоминает.

Следующее обвинение — неудачная дипломатическая миссия в Японию.

Да, миссия эта не удалась. Если Адаму Лаксману (сыну Эриха Густавовича, старого знакомого Щтейнгелей по Иркутску), доставившего на родину японца Дайкокуя Кодаю из Исэ (еще одного знакомца по Нижнекамчатску, где он жил несколько лет, заброшенный на полуостров свирепым тихоокеанским штормом) удалось в 1792 году добиться разрешения японцев о приходе одного торгового судна из России в год, то Резанову вовсе было отказано в возможности установления каких-либо торговых отношений между Россией и Японией.

Стоит вспомнить при этом, что одним из инициаторов поездки Адама Лаксмана в Японию был как сам Эрих Густавович, так и старый его друг Григорий Иванович Шелихов.

Они задумывали и второе плавание. Добились и разрешения, по которому Лаксману определялась научная часть, Шелихову — торговая… но в июле 1795 года умер Григорий Иванович, а в январе следующего — Эрих Густавович.

Так что посольство в Японию имело для Резанова не просто какое-то значение — оно было завещано ему вместе с Российско-Американской компанией.

Неудачу посольства командир «Надежды» И.Ф.Крузенштерн позже объяснял тем, что Резанов больше заботился в Японии об интересах Компании, нежели об интересах России.

Мы, кажется, уже поняли, что интересы России и интересы Компании были для Николая Петровича едины, и он шел даже против интересов Компании, там, где это служило интересам России.

Вряд ли Крузенштерн объективен — но здесь хоть причины известны.

А какие причины заставили наших историков напрочь забыть о Николае Петровиче. Почему даже биографии подробной не прочтешь нигде. Широкому кругу он вообще известен только лишь как герой «Юноны» и «Авось» Андрея Вознесенского.

Только в энциклопедическом словаре русского библиографического института Гранат (Москва, 1932 год) удалось найти кое-какую информацию. Годы жизни: 1764 — 1807. То есть прожил он на белом свете всего сорок три года. Государственный деятель и ученый. Получив домашнее воспитание, поступил в 1778 году на военную службу, которую вскоре оставил и перешел в службу «статскую», занимая различные должности при суде, сенате, адмиралтействе. Резанов был правителем канцелярии Г.Р.Державина, затем — обер-секретарем Сената, глубоко изучал вопросы экономики и торговли.

Гаврила Романович нес гроб с телом дочери Шелихова — Анны, умершей в 1802 году. Он же вместе с Иваном Ивановичем Дмитриевым (с которым позже близко сойдется в Москве и Владимир Штейнгель — вот как тесна матушка-Россия!) посвящал Григорию Ивановичу строки, выбитые в 1800 году на его надгробии:

 

 

И, конечно же, Резанов осознавал значимость ему порученного.

Имеются и свидетельства. Они в старых, непрочитанных книгах и документах.

Есть малоизвестное, но подробнейшее описание неудавшегося посольства — это «Журнал первого путешествия Россиян в круг земного шара, сочиненный под высочайшим его императорского величества покровительством Российско-Американской компании главным комиссионером московским купцом Федором Шемелиным».

Федор Иванович Шемелин еще в 1786 году по поручению Г.И.Шелихова снял в Игольном ряду в Москве торговое помещение для торговли американской пушниной, а затем навестил в Петербурге английского купца Шмидта, жившего на Малой Морской, выполняя просьбу главы Американской компании по налаживанию связей с английской «Индейской компанией». То есть Федор Иванович одним из первых начинал организацию внешнеэкономической деятельности будущей Российско-Американской компании. В своем журнале Шемелин приводит собственноручные инструкции Резанова, в которых последний ставит конкретные задачи деятельности Шемелина в Японии, определяет сферу интересов. К слову быть сказанному, первую часть этого журнала 6 сентября 1805 года Шемелин передаст для отправки в столицу лично командиру транспорта «Охотск» Владимиру Ивановичу Штейнгелю.

А теперь заглянем в «Журнал»:

«Имея высочайшее от его императорского величества поручение ходатайствовать у японского престола о прочном постановлении российской с японцами торговли, беру я в соображение все в таковую связь входящие обстоятельства и нахожу нужным вам, как доверенному от Российско-Американской компании в торговых ее производствах сообщить предварительно мои замечания, с таковым при том с моей стороны вам предписанием, чтоб вы совершая со мной сие путешествие, обратили возможное ваше внимание к приобретению вернейших сведений по всем тем предметам, которые от меня вам здесь на вид поставлены будут; между тем,как об отдаленной державе сей по необращению ее ни с кем, кроме голландцев, ни каких достоверных сведений нет, исключая путешествие Кемпфера, которому более ста лет протекло, а в 1776 году путешествие Тумберга есть ни что иное, как список с первого, то и должно теперь руководствоваться тем, что есть, доколе мы на месте сами себя в сем деле не усовершенствуем. (В этом месте я должен внести уточнение — было еще одно описание Японии, выполненное большерецким канцеляристом Иваном Рюминым, бежавшим в 1771 году вместе с Беньевским. Кстати, по возвращении из Японии Николай Петрович побывает на месте этих событий — в Большерецком остроге и оставит любопытное свидетельство о Большерецком бунте на основе бытующих в Камчатке легенд. Но «Записок канцеляриста Рюмина» он не прочтет — они благодаря архивным раскопкам известного нам уже Василия Николаевича Берха будут впервые опубликованы только в 1821 году. А жаль — тогда бы он понял, что успех экспедиции Лаксмана на «Святой Екатерине» во многом определяется тем, что Беньевский — Бенгоро (как прочли его фамилию в Японии) очень сильно перепугал нашего южного соседа угрозой с севера, а к моменту дипломатической миссии Резанова такой угрозы, вроде как, уже не существовало.)»

А теперь продолжим чтение инструкции, которая могла бы подтвердить, что интересы Компании Резанов ставил выше интересов Отечества.

Что же предлагает Резанов ввозить в Японию?

Рыба соленая (он на целое столетие опережал время — промысел был начат в 1896 году и является основой современных российско-японских отношений на Дальнем Востоке — С.В.), промысел сей так же требует прочного основания, он должен быть прост. Суда в Курилах для сего должны быть строены так, чтоб без бочек в них прямо и солить в сделанные ящики (это предложение сухого посола, который и определил развитие рыбной промышленности с конца ХIХ по середину ХХ веков — С.В.).

И так далее — о железе, о холстах, материях, стеклянной посуде…

То есть, как видим из этого только документа, намерения Резанова, камергера, действительного статского советника, полномочного министра, царского посланника и корреспондента РАК, не были противоречивыми, ибо он исходил только из того, чтобы завязать торговые и прочие отношения между Россией и Японией.

Не получилось. Как не получилось ни у одного посланника любой другой, кроме Голландии, европейской державы. Япония закрылась от всего мира, приоткрыв лишь малюсенькую щелочку между створками раковины.

Но семя сомнения в добропорядочности Резанова было посеяно на «Надежде» давно и надежно. И урожай выдался на редкость богатый. Не желая более продолжать совместное с Крузенштерном плавание, Резанов после возвращения из Японии, уходит в Америку на компанейском судне «Мария Магдалина». Вместе с ним отправляются в Америку — уже во второй раз — принятые на службу в Компанию морские офицеры — лейтенант Хвостов и, еще один сокурскник и друг Владимира Штейнгеля, мичман Давыдов — будущие командиры «Юноны» и «Авось».

Гавриил Иванович Давыдов, к тому же, еще и автор «Двухкратного путешествия в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним.»

Но мы обратимся сейчас к творчеству другого из них — лейтенанта Н.Хвостова, чтобы его глазами взглянуть на некоторые события в Америке, о которых столь нелестно высказался капитан первого ранга Афанасьев.

А эта запись произведена уже в Русской Америке на острове Кадьяк: « Я никому так не удивляюсь, как Николаю Петровичу, — однако и его терпение начинает останавливаться. До сих пор он был удивительно терпелив, но нынче, начиная чувствовать припадки цынготной болезни, и боясь последовать образцу наших промышленников, которые ежедневно отправляются в Елисейские поля, (то есть на тот свет — С.В.), намерился, спасая несчастную кучку людей, отправиться в Калифорнию, уповая достать хлеб от испанцев (вот он главный движущий мотив — или, другими словами, «не до жиру — быть бы живу», не о торговле с испанцами болела голова у Резанова, а о спасении «кучки» русских людей, заботу о которых он принял вместе с должностью — С.В.)… »

А теперь поясним — прибыв в Русскую Америку, Резанов застает промышленников и главного правителя в самом удрученном состоянии. Магазин на острове Уналашка заполнен товарами, но их никто не берет и брать не будет — все та же Охотская контора, возглавлял которую Алексей Евсеевич Полевой, по самой высокой цене сбывала сюда самые никудышные и дурные товары.

«Нужда в колониях, — писал П.Тихменев, — во всем необходимом доходила до того, что на 200 человек выдавалось хлеба, не более фунта на неделю на каждого, и то только до 1-го октября. Рыба перестала ловиться. Сушеная юкола, сивучина и изредка нерпы, составляли единственную пищу новоархангельцев. Нужда заставила не пренебрегать ничем: ели орлов, ворон, каракатиц и вообще всякую всячину. Только больным скорбутом (цингой — С.В.), царствовавшим, можно сказать, в заселении, давали пшено с патокою и пиво, сваренное из еловых шишек.»

Как должен был поступить в этой ситуации Николай Петрович, будучи, повторяю, руководителем Компании?

Идти в Калифорнию, где, несмотря на официальный запрет на торговлю с иностранцами, через миссионеров-контрабандистов можно было обменять меха на что угодно, в том числе и продукты.

И Резанов приобретает за 54 637 1/2 испанских пиастров у американца Вульфа 206-тонный обшитый медью корабль с товарами. Это и была «Юнона».

Еще бы — на дворе же был февраль. Но «Юнона» все же пошла в Сан-Франциско, дошла и несмотря на запрет испанцев, умудрилась зайти в бухту. У Резанова не было другого выхода. И он рисковал всем — в том числе и собственной жизнью — ради спасения русских американцев.

Губернатор Калифорнии — дон Арильяго прибыл ради этого случая из столицы — Монтерея — в крепость Сан-Франциско, где, благодаря щедрым и дорогим подаркам камергера двора русского императора, симпатии обывателей, в том числе и сына коменданта (исполнявшего в отсутствие отца его обязанности) дона Луиса де Аргуэльйо были на стороне русского правителя американских областей.

Особенно же большую роль в судьбе русских американцев сыграла, как известно, сестра дона Луиса — донья Консепсия, первая красавица Калифорнии, покоренная манерами и благородством дона Николаса.

Отношения же с Испанией — накануне Россия разорвала дипломатические связи с Францией, союзницей Испании, — были чрезвычайно сложными и напряженными.

И вот в этой обстановке, накаленной, нервной, взрывной, исповедывающий православие Николай Резанов обручается с католичкой Консепсией, и становится членом семьи коменданта Сан-Франциско. И хотя вокруг ширились слухи о возможной войне с Россией, Резанов загружает «Юнону» продовольствием, не забывая давать ежедневные балы для местной знати, гася всякую непрязнь и недружелюбие к своей державе.

4600 пудов пшеницы, муки, ячменя, гороха, бобов, соли и сушеного мяса доставил Николай Петрович — этот «говорун и писака» — в июне этого же 1806 года в Ново-Архангельск.

Цинга свирепствовала в то время не только в Ситхе, но и на Кадьяке. Привезенные продукты, опять же, как и на Камчатке, пошли по самой низкой цене: пшеница по 3, бобы и горох по 4, масло по 8, сало говяжье по 6 рублей ассигнациями за пуд, в то время как четверть хлеба (7 пудов 10 фунтов) до прихода «Юноны» стоила 34-35 рублей, а крупа — до 60 рублей.

Так что, как мне кажется, не выдерживает критики и обвинение Резанова о безрассудстве его вояжа в Калифорнию.

И остается последнее, самое серьезное из обвинений — о военной экспедиции «Юноны» и «Авось» к берегам Японии.

Замышлял ли Резанов военное нападение на японцев?

Да, замышлял.

Вот что он сам писал царю: «Усиля американские заведения и выстроя суда можем и японцев принудить к открытию торга, которого народ весьма сильно желает у них. Я не думаю, чтоб Ваше Величество вменили мне в преступление, когда имев теперь достойных сотрудников, каковы Хвостов и Давыдов, с помощью которых выстроя суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матсмае селение их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промыслы, и лиша до 20000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга, к которому они обязаны будут. А между тем услышал я, что они и на Урупе осмелились уже учредить факторию. Воля Ваша, Всемилостивейший Государь, со мною, накажите меня как преступника, что не сождав повеления приступаю я к делу; но меня еще совесть более упрекать будет ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих Вашего Императорского Величества намерений.»

План Резанова был прост — усиление России на границе с Японией, чтобы микадо и его ближайшие советники осознали необходимость установления дипломатических, в том числе и торговых, отношений с Россией.

Для этого Резанов предполагал создать русскую колонию на Сахалине. Колонию с крепостями, вооруженными артиллерией, прямо напротив Матсмая — Хоккайдо.

Кроме того, с помощью компанейских судов Резанов хотел парализовать торговую связь между островами, захватив в плен неповоротливые купеческие суденышки японцев, не способных отдаляться от берегов более чем на 3-4 мили. Все это должно было, по мнению Николая Петровича, вызвать ропот в народе и заставить согласиться самых упорных из министров на союз с Россией.

А вот теперь самое главное. В 1856 году в «Морском сборнике» (N 12,ч.IY) были опубликованы «Замечания старого моряка» Тридечного (мало кто подозревал, что под этим псевдонимом скрывается декабрист Владимир Штейнгель), в которых автор, ссылась на сведения, полученные от Гавриила Давыдова, пытался определить степень вины каждого из участников тех событий.

Давыдов и Хвостов были людьми отважными и горячими. В предисловии к «Двухкратному путешествию… » вице-адмирал Шишков рассказывал, что Николай Александрович Хвостов, будучи еще гардемарином, уже участвовал в сражении против шведов и в четырнадцать лет был отмечен золотой медалью. Впоследствии Хвостов проходил службу на судах английской эскадры и участвовал в сражении против голландцев. Предложение о службе на судах Российско-Американской компании он получил лично от Резанова и пригласил с собою молодого — ему было тогда 18 лет — мичмана Давыдова, отправившись через Сибирь в Америку, о чем и рассказал впоследствии Гавриил Иванович в своей книге.

И вот они во второй раз отправляются в Америку вместе с Резановым. 29 августа 1805 года в Ново-Архангельске, Резанов пишет официальное письмо о своем намерении снарядить экспедицию к берегам Японии.

«Первый шаг ваш в Америку доставил мне удовольствие узнать вас лично с стороны решительной предприимчивости (мнение же офицеров о нем, в первую очередь старшего из них — Хвостова — мы уже знаем -С.В.), успешное возвращение ваше в Европу показало опыт искусства вашего, а вторичное путешествие в край сей удостоверило, сколь глубоко лежат в сердцах ваших благородные чувствования истинной любви к Отечеству. Наконец свершил и я несколько с вами плаваний, оставивших мне навсегда приятное впечатление, что великий дух пользу общую свыше всего поставляет. В правителе здешних областей тот же пример ревности и усердия, каковому некогда потомки более нас будут удивляться. Пользуясь столь щастливою встречею нескольких умов к единой цели стремящихся решился я на будущий год произвесть Экспедицию, которая может быть проложит путь новой торговле, даст необходимые силы краю сему и отвратит его недостатки. Для сего нужно иметь два военные судна, бриг и тендер; они могут быть здесь построены, и я дал уже о сем господину правителю мое предписание. Теперь остается мне, милостивые государи мои, сказать вам, что первые суда сии в первую Экспедицию назначаемые должны иметь и первых офицеров. Не быв морским чиновником могу я только свидетельствовать о трудах ваших, деятельности и успехах. Не распространяясь в глубокость сей чуждой для меня науки могу лишь поверхностно судить одними сравнениями, приобретаемыми опытностью, и наперед уверен, что журналы ваши оправдают мнение мое; но не перестану чувствовать истинного почтения к тем великим и благородным порывам, которые в глазах каждого любящего Отечество дают вам право быть в числе первых офицеров. Я прошу вас теперь, как друзей моих, готовых жертвовать собою на пользу общую, для которой столь охотно мы себя посвящаем, быть готовыми к принятию начальства над судами предполагаемыми, разделя их по старшинству вашему, и для того ныне же приступить к рассмотрению чертежей, которые господа корабельные подмастерья представят,и по аппробации оных участвовать присмотром вашим в успешном их построении, так чтоб в конце апреля были они готовы и в первых числах мая мы уже под паруса вступили. Знаю, что многие встречаются недостатки, но когда же великий подвиг не имел своих трудностей? Оные не устрашают нас и лишь более дадут славы. Я не нахожу еще нужным распространяться о предмете Экспедиции сей, о которой в свое время получите от меня полное наставление. В постройке добрых судов, усердие строителей дает мне надежду, в плавании опытность и труды ваши обещают успехи. Я признаюсь, что с моей стороны нетерпеливо жду времени подвигов ваших и так приступим общими силами к совершению великого дела и покажем свету, что в щастливое наше столетие горсть предприимчивых Россиян бросит весь свой (пыл) в те огромные дела, в которых миллионы чуждых народов веками участвуют.

 

Построенному в Ново-Архангельске второму судну «дали сходное с покушением на Экспедицию название «Авось». Командование «Авось» было поручено Давыдову.

27 июля 1806 года суда отправились в военную экспедицию, первоначально которую возглавил сам Резанов.

Но вскоре последовали первые коррективы: при прохождении Курильских островов Резанов отдал новые распоряжения — «Авось» отправляло на Сахалин, где в заливе Анива должно было дожидаться «Юноны», которая уходила в Охотск.

В Охотске Николай Петрович, уже перед самым отходом «Юноны», снова изменил инструкцию, и теперь уже коренным образом:

 

Тихменев, считающийся официальным летописцем Российско-Американской компании, полагал, что все это произошло по одной причине: у Резанова появилась мысль:«Не будет ли экспедиция преждевременна и не лучше ли обождать решения правительства». И не желая прямо говорить об этом людям, всей душой своей поверивших в историческую необходимость для России этого военного конфликта, Резанов поступил более дипломатично и тонко.

Но людям прямым, искренним, горячим, головы которых были перевозбуждены от мыслей о своей исторической миссии, было, естественно, не до дипломатичности и тонкости. Оно и понятно.

Получив новую инструкцию, Хвостов тотчас возвращается в Охотск, чтобы объясниться с Резановым.Николай Петрович продумал и этот ход и, чтобы сжечь за собой все мосты и не дать себя уговорить, уезжает из Охотска накануне отправки новой инструкции на «Юнону».

— Как ему судить о безнадежности мачты? Я докажу, что и без мачты бы умел все выполнить. И как мне идти в Камчатку, когда «Авось» у японских берегов ждет меня?— таковы были рассуждения Хвостова (согласно пересказа Давыдова Штейнгелю).

И Хвостов, разумеется, отправляется на Сахалин. Здесь, обсудив с Давыдовым ситуацию, офицеры пришли к выводу, что новая инструкция не дает им основания не начинать военных действий против Японии, ибо есть еще и другой документ — письмо Резанова Александру I, с которым каждый из них, разумеется, был ознакомлен Резановым.

В 1806 году Хвостов и Давыдов разорили селение японцев в заливе Анива, реквизировали 1 200 пудов крупы и увезли с собой на Камчатку четверых пленных.

В 1807 году они напали на японское поселение на Итурупе и с одним из пленных передали письмо японскому правительству, в котором раскрывали причины военных действий. С Курильских островов они снова пошли в залив Анива, где уничтожили четыре японских судна, и ушли в Охотск.

Командир Охотского порта капитан 2-го ранга Бухарин попытался арестовать офицеров за их самовольные действия, но те бежали из-под ареста и прибыв в Иркутск «адресовались под защиту генерал-губернатора». Пестель… разрешил им ехать в Санкт-Петербург.

Из столицы обоих откомандировали в Финляндию, где они командовали канонерскими лодками и участвовали в военных действиях. За проявленную храбрость в боях они были представлены к боевым орденам — святого Владимира (Давыдов) и святого Георгия (Хвостов) 4-ой степени, но царь наложил на реляции главнокомандующего графа Буксгевдена следующую резолюцию: «Не получение награждения в Финляндии послужит сим офицерам в наказание за своевольства против японцев.»

Все-таки своевольства… Но почему тогда столь мягкое наказание (за вынужденную зимовку на Камчатке Штейнгелю — месяц ареста с внесением в послужной список, а здесь…) Тем более, что лейтенанта Хвостова терпеть не мог морской министр П.В.Чичагов!?

У меня есть только два объяснения на этот счет.

Или Николай Петрович успел взять всю ответственность за произошедшие события на Дальнем Востоке на себя. Или Александр Первый одобрял проект Резанова об открытии военных действий против Японии с целью заключения торгового договора, понимая все его выгоды для развития российской окраины.

К сожалению, Гавриил Давыдов успел написать только первую часть «Двухкратного путешествия… » и не ответил на многие непростые вопросы. 4 октября 1809 года Хвостов и Давыдов были в гостях у старого своего друга — личного врача Резанова Григория Ивановича Лангсдорфа на Васильевском острове. Доктор,он же известный ученый, натуралист, а позже и российский дипломат, принимал еще одного дорогого гостя из Америки — бывшего хозяина «Юноны» мистера Вульфа. На следующий день тот уезжал в Кронштадт для возвращения на родину. Потому за разговорами и воспоминаниями подзадержались. Возвращались поздно…

Таких вот совпадений, роковых случайностей и неожиданностей в нашем повествовании будет немало. Мы их не выдумываем — в этой книге, как вы уже,наверное, поняли, все будет построено на достоверных фактах. Сама жизнь преподносит нам эти неожиданности. Она гораздо богаче самой изощренной фантазии, самой невероятной выдумки.

Судите сами. Два примера из жизни наших героев. Оба случая описаны Кириллом Тимофеевичем Хлебниковым во «Взгляде на полвека моей жизни» («Сын Отечества», 1838 год,т.4):

 

А 9 мая 1807 года Кирилл Тимофеевич вышел в море на боте «Ростислав», командиром которого был… Джон де Вульф — да-да! бывший хозяин «Юноны». А пассажиром — Григорий Лангсдорф. Последние, кто видел живыми Давыдова и Хвостова.

Шли они в Охотск. И, конечно же, не без приключений.