О самой стране КамчаткеСтрана Камчатка со всех сторон омывается водою, за исключением только ее северо-западной части, где она соединяется с материком Азии. Таким образом, она представляет собою один из величайших в мире полуостровов. Море, омывающее Камчатку, сообразно с побережьями, с впадающими в него реками и со всевозможными вылавливаемыми из него в разных местах морскими животными, носит следующие названия.
Начиная от устья реки Камчатки, впадающей в Восточный океан, или в пролив Пико де Фриса, с мыса, и кончая предгорьями Кроноцкими, оно именуется Камчатским на широте 56–55°; от Кроноцкого мыса и залива до Авачи, на широте 55–53°, или даже до мыса Лопатка (51° широты) оно называется Бобровым морем вследствие обилия излавливаемых там морских бобров. От Лопатки до впадения реки Пенжины в большой морской залив оно называется морем Пенжинским. Последнее в направлении с севера к югу имеет в длину примерно 120 миль и почти такую же ширину с востока к западу; вблизи устья реки Амур его ширина не превышает 80 миль[1]; а выше Камчатки на протяжении 58–60° широты оно называется, от устья реки Анадырь, морем Анадырским. Это имя сохраняется за ним до Чукотского носа, или мыса.
Побережья Камчатки отличаются различным строением. От устья реки Пенжины до Хариузовки берега очень кремнисты[2], а так как горы, подступающие к самому побережью, с другой стороны непосредственно от него тянутся к северу, то эти берега не только очень круты и скалисты, но и обрамлены множеством видимых и подводных, далеко тянущихся в море утесов и рифов, а потому чрезвычайно опасны для моряков. По этой же причине в тех местах нет ни одного спокойного залива или защищенной бухты для судов. Между тем, несмотря на это, казаки неоднократно ходили этим путем на своих байдарах, при наступлении непогоды подступая в них к берегам или даже вытаскивая их, для большей безопасности, на сушу. Таким образом, во всей этой местности нет ни одной реки, устье которой было бы достаточной глубины хотя бы для небольшого корабля: прибрежная полоса слишком узка, грунт побережья состоит из торфа и мха, горы же, откуда вытекают эти реки, расположены вблизи моря. Начиная от Хариузовки до впадения Явины, на расстоянии 70 верст от крайнего на юго-западе мыса Лопатка, берега ровны, плоски и песчаны; тем не менее на этом 80-мильном пространстве[3] найдется, и то лишь для судов с осадкою не свыше 6 футов, не более двух подходящих рек, именно реки Большая и Кампакова; а между тем там был бы необходим хороший лоцман из-за находящихся в устьях рек песчаных отмелей и переменчивого течения самих рек, которые, вследствие песчаного дна морского, часто меняют свои устья. В силу этих причин в прежние времена архангельские мореходы, недавно же — ученые моряки при поднявшемся шторме или по собственной неосторожности дважды на всех парусах налетели на берег, чтобы затем, к несказанному разорению здешних жителей, вновь выйти в море. От реки Явины до Лопатки большой горный хребет, тянущийся по всей Камчатке в направлении с юго-запада к северо-востоку, а еще чаще прямо с юга к северу и там берущий свое начало, настолько близко подходит к морю, что не только морское побережье становится каменистым, но там расположены многие видимые и скрытые под водою рифы, далеко уходящие в море; впрочем, эти подводные камни снова убывают против самой Лопатки, там, где пролив, или канал, между первым островом и материком имеет ширину в полторы немецкие мили, давая, таким образом, возможность прохождения даже наиболее крупным кораблям.
Самые значительные мысы, заливы и бухты следующие. Чукотский нос — на северо-востоке и другой, находящийся на расстоянии примерно двух градусов южнее него, — Сердце-Камень, который, впрочем, и в первую экспедицию поставил предел необычайной отваге морских офицеров; неподалеку от последнего расположена очень большая бухта с хорошею гаванью даже для самых крупных кораблей; Анадырский мыс с большим заливом, в который вливается река Анадырь, также в устье своем обладающая достаточною для морских судов глубиною; Олюторский нос с заливом. Хотя этот залив внутри и весьма поместителен для морских кораблей, он обладает, однако, тем недостатком, что вход в него очень опасен из-за множества подводных скал и камней. Впрочем, быть может, это обстоятельство и не соответствует действительности и сознательно распространяется туземцами для того только, чтобы им было легче бесконтрольно проделывать свои плутни и воровские делишки. Олюторцы ежегодно ловят в этом заливе тенетами много китов; следовательно, думается мне, туда, куда может проникнуть кит, прошел бы без затруднения и корабль. Это и кое-что другое можно было бы, к великой пользе, разузнать досконально, если бы прибывающие в те места геодезисты не таскали за собою совершенно напрасно, в целях придания себе большей важности и увеличения, своей свиты, а также для ловли лисиц, соболей и бобров множество народа в виде какой-то лейб-гвардии; туземцы рассуждают на этот счет таким образом: у кого в услужении много лиц, тот сам большой господин, причем такое заключение находит себе подтверждение и в том, что в опьянении эти господа потчуют своих слуг пощечинами, за что те обязаны их еще благодарить как за знак особой к ним милости.
На расстоянии двух миль от Олюторского залива, к востоку от него, находится в море остров, на котором водятся исключительно черного цвета лисицы и множество морских птиц[4]. Олюторцы, однако, добывают их лишь в случаях крайней нужды, считая это, по своим религиозным верованиям, грехом и опасаясь вследствие этого больших несчастий. Вблизи Караги, расположенной примерно на широте 57 1/2°[5], находится, на расстоянии 20 верст от материка, большой остров[6], куда коряки отправляются на байдарах, построенных из дерева и обтянутых шкурами лавтагов — очень крупных тюленей. Имея в длину свыше 18 миль, а в ширину не более 3–4[7], этот остров совершенно безлесен и порос только очень низкими кедрами, березами, осинами[8] и ивами, имеющими вид кустарников. У этого острова находится также место стоянки («отстой») для судов средней величины.
Под 57° широты в материк вдается большой и очень удобный залив[9], представляющий вполне надежную и хорошую гавань для крупных морских кораблей. Залив этот носит название Укинского — от выстроенного на его берегу острога Укаэ.
Под 56° широты находится мыс Камчатский, устье же реки Камчатки представляет гавань для судов с осадкой 7, 8 и даже 9 футов. В период разлива река эта имеет глубину 11 футов.
Кроноцкий мыс, на 55-й параллели, является наиболее крупным из всех мысов и очень далеко вдается в море, являясь северною границею так называемого Бобрового моря; отсюда между мысами Кроноцким и Шипунским тянется большой залив, в который впадает река Жупанова; тут могут укрываться небольшие суда с осадкою 4 фута. У крайних концов Кроноцкого и Шипунского мысов очень много камней, носящих название столпов, кекуров и отпрядышей. Мыс Шипунский находится как раз на 54° широты[10], имеет в длину 12 миль[11] и весь состоит из совершенно обнаженных утесов и скал.
На широте 53° с несколькими минутами в море вдается мыс, именуемый Островным, так как за ним расположен маленький, примерно 7 миль в окружности, скалистый островок[12], который иногда посещают люди ради добычи морских львов, морских медведей, тюленей и морских бобров.
На широте 53° находится огромный и превосходный залив Авачинский, или, по ительменскому произношению, Гжуабач, с тремя прекрасными, безопасными, вместительными и отличающимися красотою природы морскими бухтами. Залив имеет в длину 14 верст и столько же в ширину[13] и окружен повсюду высокими горами, образующими как бы вал вокруг него и защищающими его от всех ветров. Одна из бухт расположена к северу и именуется Петропавловскою гаванью по двум новым пакетботам; в эту бухту вдается кусок суши шириною примерно в 60 саженей, а около самой этой суши глубина достигает 14, 16 и 18 футов, так что суда могут причаливать к самому месту; там же находятся разные жилища, казармы и амбары для морского командования. В указанных гаванях удобно могло бы разместиться 10 больших судов.
Другая гавань находится в особой бухте указанного залива, в восточной его части, и называется Раковой губою из-за множества раковин, усеивающих там прибрежные утесы; в этой гавани могло бы удобно расположиться свыше 40 судов, но берега ее пока еще не застроены. Третья гавань находится на юго-западе, около Тарьинского острога, и еще вместительнее обеих вышеназванных. Насколько мало, однако, моряки интересуются практическою стороною дела, видно из того, что, хотя они в прошлую экспедицию дважды проходили мимо этих мест и даже добывали там бобров, они, тем не менее, не узнали ничего путного просто оттого, что не позаботились об этом. Этот залив, к тому же, представляет еще то преимущество, что вход в него доступен вплоть до декабря, когда все реки уже давно замерзли, а выход из него возможен уже в марте и апреле. Случается, впрочем, что вход в этот залив на несколько дней в начале июня совершенно забивается плавучими льдами, пригоняемыми сюда из вскрывающихся рек, лежащих напротив Америки[14]. В Адмиралтейской коллегии есть очень хорошо и аккуратно исполненная карта залива и гавани св. Петра и Павла[15]. Однако, несмотря на все свои старания, я не смог получить копию с нее; раздобыть эту карту окажется возможным в Санкт-Петербурге.
С правой стороны от этой гавани расположен маленький каменистый остров с бесчисленным количеством гнездящихся на нем морских птиц; их ежегоднго можно ловить молодыми и старыми; и они позволяют собирать во множестве их яйца[16]. Остров этот именуется Вилючинским. Отсюда и до Лопатки тянется еще ряд различных мысов, носящих названия находящихся на них гор. Первый мыс, или сопка, между которым и Шипуном расположена у большой бухты Авача, называется Асачинским (также сопка и губа, или залив), прямо напротив Апальской сопки; расстояние по суше между обоими морями здесь только 16 миль. Здесь есть также большой, вместительный залив с гаванью[17]. Однако так как залив усеян многими подводными и выступающими на поверхность воды утесами, то гавань эта навряд ли пригодна. Впрочем, до сих пор еще не дали себе труда исследовать этот вопрос: местные жители никогда ничего не откроют, потому что ни русские, ни ительмены недолюбливают этих флотских гостей. Между этим заливом и Лопаткою лежит еще одна очень хорошая, длинная и большая, закрытая от всех ветров бухта, именуемая Жировою губою. Впрочем, и она пока не исследована, и господам мореходам об этом еще ничего не известно. Что же касается меня, то, если бы из-за такого исследования я упустил исполнение других своих обязанностей, мне за это не воспоследовало бы благодарности.
Начиная от мыса Лопатка, все побережье от 51° до 66° северной широты, простирающееся в северо-восточном направлении, как и от Чукотского носа до Лопатки — в юго-западном, выглядит иначе чем обозначено на географических картах. Здесь наблюдается много рифов, мысов и подводных камней; во многих местах оно отличается большою крутизною и около самого края глубиною от 40 до 60 саженей; вследствие этого крайне необходимо выискать там ряд гаваней и тщательно обследовать их: в них, несомненно, недостатка тут нет и можно предполагать о наличии многих бухт и гаваней, так как все побережье изрезано чрезвычайно неравномерно.
Лопатка является крайним, наиболее значительным и самым южным мысом на юго-западе и представляет границу между материком Азии и страною Камчаткою[18]. По своим очертаниям этот мыс напоминает лопатку, почему казаки вполне правильно назвали его этим именем. Мыс поднимается над поверхностью моря на высоту не более 10 саженей, вследствие чего сильно заливается водою, и он на расстоянии 20 верст от моря необитаем, за исключением тех случаев, когда там иногда зимуют из-за охоты на лисиц и песцов отдельные охотники. Когда же туда подходит плавучий лед с бобрами, ительмены, постоянно следящие за ними с суши, собираются там в большом числе. Лопатка на протяжении трех верст лишена всяких деревьев и кустарников; нет там ни рек, ни ключей, и только изредка попадаются озера со стоячей водой и лужи. Мыс состоит из двух пластов, из которых нижний, мощностью в шесть саженей, представляет собою дикий гранит[19], остальное же пространство — торфяную почву. Вследствие частых наводнений вся эта местность изобилует буграми и небольшими холмами, которые ительмены называют по-своему — «гэтчючу» (elongatio — «продолжение»). Весною мыс Лопатка нередко видит у себя людей, так как от него возможен тогда переезд на легких байдарках на Курильские острова, где охотники поджидают курильцев для торговли бобровыми мехами. Пролив, отделяющий Лопатку от первого Курильского острова, имеет в ширину полторы мили[20]. На расстоянии нескольких верст от острова при убыли воды обнаруживается чрезвычайно сильный и очень опасный водоворот или бурун, именуемый казаками сулоем*; даже в тихую погоду его волны вздымаются на высоту более 20–30 саженей. При переезде обязательно считаются как с направлением ветров, так и с приливами и отливами, практически хорошо изученными островитянами. Собираясь перебраться через этот бурун, они выбирают момент, когда вода начинает убывать: тогда море бывает там так же спокойно, как и в других местах. Этот бурун с его водяными валами очень хорошо виден с Лопатки, и даже в тихую погоду его волны вздымаются на высоту многих саженей. Собираясь плыть с Лопатки на первый остров или с него обратно, ительмены припасают «табак» — стружку[21], которую они очень искусно и ловко умеют строгать своими ножами. Они называют эту стружку также образом божьим, представляя себе божество очень красивым, то есть имеющим несомненно такие же курчавые волосы и локоны, как курчава эта стружка*. Поэтому они считают последнюю приятным божеству даром и жертвоприношением, в благодарность за которое бог охранит их от гибели в водовороте. Приближаясь к последнему, они кидают стружку в море, причем при этом неизменно присутствует рулевой, шаман, который заговаривает водоворот, между прочим, таким смешным обращением к нему: «Не обижайся на нас за то, что мы часто переезжаем через тебя, как бы совсем забывая о страхе. Мы в достаточной мере тебя страшимся, но что тут поделаешь? Мы в этом не виноваты: к этому нас принуждают казаки, заставляющие нас платить им ясак и делать им подарки. В противном случае мы спокойно сидели бы на своем месте». Теперь, впрочем, благодаря более частому общению с русскими, островитяне становятся разумнее и сами смеются над этими дурачествами; к тому же в 1741 году они были, при содействии капитана Шпангберга, почти все крещены и, вследствие отнятия у них множества бобровых мехов, превращены в блаженных бедняков[22].
С мыса Лопатка в очень ясную погоду на море видны семь островов**[23]. Первый Курильский остров тянется в восточно-южном направлении, большею частью продолговатым овалом, подобно другому острову — Бурумуши, отделенному двухверстным проливом от него. Оба чрезвычайно гористы[30], имеют множество небольших озер и ручьев, но ни одного, который в половодье был бы глубиною свыше 4 футов, и совершенно лишены древесной растительности и лесов. Население зимою живет в подземных обиталищах, летом же — в сооруженных из японского леса или древесных стволов, вынесенных в море течением реки Амур. Топливом им служат низкорослые ивы и кустарниковые кедры[31]. Острова подвержены весьма частым землетрясениям и наводнениям; из последних в течение 10 лет было два очень значительных. Одно из них произошло в 1737 году, и о нем обстоятельно сообщает студент Крашенинников; другое — в ноябре 1742 года.
Между обоими островами, в проливе, на случай опасности есть убежище — «отстой» — для одного судна. Более подробное описание обоих островов на русском языке, сделанное по моему приказанию служивым Аргуновым[32], я пересылаю. Другие, мною опущенные факты я приведу отчасти в своем описании Камчатки, отчасти в особом «Дополнении».
Третий остров отстоит от второго на расстоянии свыше 50 верст[33]. Жители его иногда являются и вносят добровольный ясак в виде бобровых и лисьих мехов; они делали бы это ежегодно, если бы их не отпугивала варварская жадность сборщиков податей. Жители этого третьего острова говорят на том же языке, что и жители острова Бурумуши, очень любят друг друга, приветствуют прибывающих оттуда длинными речами, пляшут, фехтуют между собою и выражают свою любовь многочисленными поцелуями. Они плаксивы; пользуются стрелами и луками; носят длинные одеяния из птичьих кож[34], причем ни мужчины, ни женщины не знают панталон, питаются рыбою и мясом морских животных и водных птиц, в том числе так называемых «глупышей» — разновидности чаек[35], часто к ним залетающих, и вдобавок кореньями, травами и всем, что дает им море. Они требуют от русских защиты, потому что к ним часто являются жители более отдаленных островов и похищают их жен, детей и домашний скарб[36]. Сами жители очень любят разное суконное, хлопчатобумажное, шелковое и льняное платье и рубахи, за которые они очень дорого платят русским, а также всякую железную утварь — ножи, топоры и котлы; табак они не курят; они привозят с собой много мамбы, или бамбука[37], которым все эти островитяне пользуются для изготовления наконечников для стрел. Они весьма высоко ценят целомудрие, отличаются правдивостью и очень огорчаются, если их обманывают. Разговаривают они очень учтиво: когда кто-нибудь говорит, все остальные молчат, и лишь по окончании речи первого начинает говорить другой. Старики, будь они богаты или бедны, всегда занимают почетное и первенствующее место в беседах, во время еды и питья и в собраниях. Все относятся к ним с большим уважением. При этом они весьма кичатся своими нравами, свидетельствующими об их достаточной цивилизованности и вежливости.
Четвертый остров[38], расположенный на расстоянии примерно 4 немецкие мили от материка, в сторону Пенжинского моря, имеет форму круглую и в окружности 5 немецких миль[39]; он не заселен и состоит из одного только высокого утеса, который издали похож на кучу зерна, основанием своим подходящим всюду к самому морю. На самой верхушке его иногда, в ясную погоду, видны клубы взвивающегося дыма. Отчего и по какой причине русские назвали его Алаитом, я выяснить не могу. Ительмены именуют его по преимуществу Уякозачем, высоким камнем, а также Кютампу. Ительмены, проживающие около большого Курильского озера[40], твердо уверены в том, что этот большой остров, или утес, в былые времена высился посреди Курильского озера и благодаря своей высоте и крупному объему лишал все остальные горы солнечного света. И вот горы эти постоянно ссорились и очень его ругали*. Несмотря на всю свою ответную ругань, этому Уякозачу в конце концов стало невтерпеж, и он, порешив вдруг уйти от этой ругани, отправился через озеро к морю и стал там на совершенно одиноком месте. Позади него потекла вода из озера, и таким образом возникла река Озерная, напротив самого устья которой, на западе, и стоит этот остров. На память же о себе на старом месте он оставил свое сердце, представляющее собою огромный конусообразный камень, возвышающийся посредине озера, из которого вытекает река Озерная, и называющийся по-ительменски Учичи или же Нугуык, то есть Пуп-Камень[41]. Хотя молодежь и смеется над этими россказнями, однако старики и женщины до сих пор в это твердо верят, из чего можно судить о причудливом воображении этих людей. На этом острове водятся рыжие и черновато-серые лисицы, животные мусимоны, или каменные бараны**[42], и много морских львов и тюленей, но там нет вовсе бобров, или морских котиков, морских медведей, или же они попадаются очень редко, разве заблудясь, потому что никогда не заходят в Пенжинское море. Ради мяса и шкур морских львов, как вещей необходимых и вкусных, жители от самой реки Явины до Лопатки, равно как население первого острова, летом часто отправляются туда на сивучий промысел; на сухопутных же животных они обращают очень мало внимания.
Мне приходится остановиться здесь на одном совершенно неизвестном обстоятельстве. Подобно тому, как от мыса Лопатка тянется к западу в сторону Японии ряд островов, так от него же тянется другой их ряд к востоку на одинаковой с Лопаткою долготе и на широте 50–51°; острова эти, раньше совершенно неизвестные, были случайно и против всякого ожидания открыты нами во время обратного путешествия нашего из Америки. Когда мы в 1741 году находились на расстоянии примерно 150 миль к востоку от Лопатки, считаясь с географическою долготою, то усмотрели материк Америки под 53° широты, острова же находились на широте до 57°. Мы тут несомненно имели дело с наиболее южной оконечностью Америки[43], откуда материк в обе стороны, как на восток, так и на запад, вновь постепенно простирается к северу. Следовательно, эти американские острова расположены на одинаковой географической широте с третьим из Курильских островов; затем они тянутся в северном направлении таким образом, что приходятся как раз посередине пролива между Азией и Америкой[44], где мы их нашли и увидели. Итак, если бы отправиться от этой самой южной, отныне известной оконечности в юго-западном направлении, мы наткнулись бы на наличие компанейской торговли, возможность чего многие отрицают. Предположительно компанейские владения являются основанием треугольника, две другие стороны которого состоят из обоих известных боковых островов.
Относительно остальных островов мы располагали неопределенными отрывочными и плохими сведениями, потому что во время первой экспедиции капитана Шпангберга все было сделано чересчур поспешно и легкомысленно*, и этот моряк удовольствовался лишь тем, что окрестил эти острова именами, заимствованными из обихода православной церкви: один из них он назвал Архимандритом, другой — Протопопом и т. д. Деловое же суждение насчет этих островов он предоставил другим. Известно только, что западные острова — крупнее и плодороднее восточных и что они покрыты прекрасными лесами и что на них растут лимонные деревья[45], бамбук[46], испанский тростник и ядовитое растение, подобное ревеню, шафранно-желтого цвета, с клубнеобразным корнем; растение это знакомо жителям первого острова и в былое время употреблялось ими для отравления стрел и продавалось ими. Из птиц мне удалось раздобыть и срисовать гагару[47], из морских же у них встречаются крупные полипы и сепии, макрели, рыбы-ласточки, чепцы и орлообразные.
На одном острове, названном капитаном Шпангбергом Фигурным, есть, как говорят, отличная гавань. По моему мнению, более отдаленные острова вполне заслуживают точного обследования. При некоторых обстоятельствах они могли бы оказаться весьма выгодными для интересов государства: без особого труда для этого можно было бы приспособлять и японцев, и китайцев, а при возникновении недоразумений между Китаем и Россией тут могла бы в значительной мере быть поднята торговля между обеими странами и могли бы быть получены значительные выгоды. Об этом легко судить тем, кому известно, какими товарами торгуют между собой Китай и Япония и как плохи мореходство и корабли обоих этих народов[48], так как суда их могут ходить только по ветру и дают возможность европейскому кораблю делать с ними все, что ему заблагорассудится, хотя бы азиатских судов собралось разом даже штук до 30. Эти отдаленные острова с их гаванями могли бы с течением времени оказаться весьма полезными и прибыльными.
|