Восьмая глава.О деревьях, кустарниках и растениях страны КамчаткиВ общем я отсылаю благосклонного читателя к моей «Истории камчатских растений» (Historiam plantarum Kamtschaticarum), часть которой уже отправлена. Здесь я только укажу, что деревья и кустарники Камчатки ничем особенным не отличаются от европейских и азиатских; зато почти половина присущих ей растений больше нигде, кроме нее, не встречается, а следовательно — неизвестна.
Из деревьев на Камчатке растут: лиственницы[1] (larices), именующиеся в Нижнем остроге «кром», и ели[2] — «сокар»; растут они только на горах у реки Камчатки и отличаются такою толщиной, высотой и крепостью, что они с большой пользой могут идти на постройку как кораблей, так и домов[3]. Зато здесь нигде не встретишь белых елей[4], сосен[5] и кедров. Но так как стволы их находили часто на морском побережье, куда их выбрасывало море, то это подало повод к разумному предположению, что недалеко от Камчатки, где-то напротив ее, находится какая-то другая большая страна, что впоследствии действительно и оправдалось.
Береза[6] растет в изобилии у Большой реки («ичуда»), около Нижнего острога («ичин») и по всей Камчатке. Она тут настолько отличается от березы европейской, что могла бы считаться как бы особым видом ее, если бы не было известно, что это различие вызывается климатом и условиями погоды. Стволы у этой березы очень кривые и покрыты множеством очень крупных наплывов или наростов, называемых в России капом; эти наросты отличаются большою твердостью и огнестойкостью и идут на выделку различной столовой посуды; кора этой березы не столько белого, сколько серого и пепельного цвета, древесина же очень тверда, тяжела и крепка, напоминая в этом отношении кость. По причине своей прочности и трудности обработки этот материал не идет ни на топливо, ни на постройки, а идет исключительно на сооружение саней и нарт.
Березовую кору на Камчатке употребляют также в пищу, но она трудно переваривается и со временем оказывает вредное влияние на здоровье, вызывая нарывы, чего при употреблении ивовой коры, по наблюдениям камчадалов, можно не опасаться. Они также ферментируют корою березовый сок, отчего он приобретает приятный вкус, напоминающий малину. Кроме того, есть еще два мелких низкорослых вида березы[7]: оба они стелются по земле и растут на торфяниках.
Тополь, или топольник[8], называющийся у Большой реки «костгаль», несмотря на всю его малоценность, идет главным образом в обработку, особенно у берегов Пенжинского моря. Из него строят жилища и лодки. Вымоченный в соленой воде, он с течением времени становится таким же легким и губчатым, как пробковое дерево. Зола его на вольном воздухе сбивается в красноватый камень, довольно тяжелый и с течением времени все увеличивающийся в своем весе: если такую глыбу, несколько лет пролежавшую на открытом воздухе, разломать, то внутри нее оказываются железистые пятна.
Ива[9] и ольха*[10] идут исключительно на топливо и на постройку балаганов. И та и другая насчитывают много различных сортов. Ольховая кора является настолько сильным красящим веществом[11], что она дает цвет, нисколько не уступающий прекраснейшему померанцевому и оранжевому. В голодное время довольно часто на Камчатке население бросается в ивовые леса и сдирает кору с деревьев на больших пространствах. Эту кору жители и других мест часто едят вообще вместо хлеба[12].
Мелкая кедровая поросль, носящая название «стланец»[13], произрастает на горах и на торфяных пространствах, стелется по земле и чрезвычайно затрудняет передвижение по стране. Если кедровые орехи родятся в изобилии, они составляют добрую часть пищи, потому что ительмены едят их вместе с кожурою.
Хотя красная смородина[14], называемая в Нижнем остроге «троротач» , и встречается на Камчатке, но в весьма незначительном количестве, равным образом как и малина[15].
Из кустарников наиболее полезна жимолость[16], именуемая в Нижнем остроге «алтахт», а на Большой реке — «маечигам»; ягоды ее достигают величины темных вишен[17], очень сладки и приятны на вкус, тогда как в России их из-за терпкости нельзя взять в рот. Кроме того, что водка настаивается как на простой, так и на сладкой траве[18], именуемой «кач»**, водка также ферментируется этими ягодами, вследствие чего она становится крепче и гуще. Хлебное вино настаивается также на коре жимолости и получает от этого больше крепости, хмеля и вкуса, что я сам испробовал и могу подтвердить. Существует еще другой вид жимолости, дающей красные, похожие на вишни ягоды[19]; но из-за терпкого вкуса своего она не в почете.
Рябина (Sorbus humilis)[20], достигающая в Европе и Сибири обычно размеров крупнейших деревьев, растет здесь в изобилии, но не достигает высоты более одной сажени; впрочем, ветви ее чрезвычайно развесисты, и ягоды ее гораздо крупнее и вкуснее, чем на нашей рябине; она называется у ительменов «пицад» и должна быть причислена к заготовляемым камчадалами впрок припасам, заменяющим конфеты.
Можжевельник[21] также вырастает в стране и называется у Большой реки «какаар», а на реке Камчатке — «кунелетан». Ягоды его туземцы употребляют в пищу (заменяя им перец). Можжевельником они, при прибытии русских в острог, обычно окуривают свои жилища[22]. Растет он по всей Камчатке.
Боярышник (Oxyacantha) имеет тут красные и черные ягоды и встречается в двух сортах[23]. Ительмены едят красные ягоды в сыром виде, черные же — с примесью рыбьего жира, зная по опыту, как сильно эти ягоды крепят желудок и каким вяжущим средством они являются, а также и то, что, съеденные без жира, они в некоторых случаях вызывали смерть[24]. Оба сорта боярышника растут в виде высоких деревьев[25]. Причем второй сорт его называется на нижнешандальском языке «коарата».
В окрестностях Верхнего и Нижнего острогов, помимо лиственниц и елей, не растущих вблизи Пенжинского моря, встречается еще черемуха[26] (Padus Theophrasti), на местном языке — «катхал», плоды которой на Камчатке, как и во всей Сибири, очень ценятся. Также растут там и осина (Populus alba), на туземном языке — «лиумч», и ветлы, идущие на изготовление очень больших лодок[27].
Из низкорослых ягодных растений туземцам известны следующие: черная, крупная голубика[28] (на реке Нижней она называется «тибуниц»); черная, мелкая черница[29], которой очень мало и которая растет только вблизи Нижнего острога, и красная брусника[30]. Стебли и листья последней вдвое мельче, чем в России, хотя сами ягоды такой же величины, как и там. Казаки варят листву и пьют отвар вместо чая. Наиболее известною, чаще всего встречающейся и наиболее полезною ягодою является желтая морошка, по-нижнешандальски — «ессельтаеч» (на большерецком языке — «сюч» и «сют», а также «сюэ»); ее собирают целыми бочками и изготовляют из нее напиток, который подают при всякой еде и применяют при изготовлении разного рода печенья. Раньше, до того как стала известна польза сладкой травы, из морошки гнали водку, на вкус очень хорошую и своим беловатым видом напоминавшую фронтиньяк.
Другой сорт ягод называется по-русски шикшей, около Нижнего острога — «еннинэч», вблизи Большой реки — «эит», по-латыни — Empetrum. Хотя это растение и встречается в окрестностях Санкт-Петербурга на болотистых местах, неподалеку от моря, оно там, однако, никогда не дает плодов. Последние собираются также с торфяников в огромнейшем количестве и сохраняются в течение целой зимы; их употребляют для приготовления различных блюд и печенья. По сравнению с морошкою эта ягода гораздо крепче. Кроме того, ее соком окрашивают в вишневый цвет всевозможные выцветшие шелковые ткани. Обманщики варят ее вместе с квасцами и рыбьим жиром и этой смесью придают шкуркам морских бобров[31] и соболей красивый черный цвет, который не линяет, отличаясь в то же время настолько ярким блеском, что покупатели за это качество готовы переплатить несколько рублей.
Кроме названных вкусных ягод, здешние жители употребляют в пищу отчасти еще неизвестные, отчасти безвкусные, вроде ягод
Хотя русскую клюкву[35] (Oxicoccus) и можно найти повсюду на торфяных болотах, но здесь она дает ягоды редко и в ничтожном количестве, почему и малоизвестна[36]. Княжница[37], именуемая около реки Нижней (Нижнего острога) «ихолтс», произрастает на Камчатке повсюду во множестве и представляет собою превосходную ягоду.
Что касается остальных растений с сухими плодами, то я могу определенно заявить, что любознательность здешнего населения и знакомство с местными растениями и их применением на кухне, в области медицины и экономики так исключительно велики, что подобных сведений нельзя было не только предположить у такого уединенно живущего и дикого народа, каким местное население было еще до самого последнего времени, но даже найти в большей полноте у народов самых культурных. Обычно местным жителями известны все туземные растения как по их именам, так и по их свойствам; не могу в достаточной степени надивиться тому, как они умеют определять свойства растений, одинаковых по виду, но различных по месту их произрастания и по времени их сбора. Любой ительмен имеет здесь то преимущество перед всяким иным человеком, что он повсюду и в любое время умеет найти пропитание на родной почве и что нельзя ему причинить вред или его лечить никаким ядовитым или лечебным растением, в его стране водящимся, которого бы он не знал. И хотя ему, не знающему никакой торговли, и приходится вести более трудную борьбу за существование и обходиться без каких-либо иноземных товаров, он все-таки умеет использовать все и изо всего что-нибудь сделать себе, о чем бы не подумал даже величайший философ и знаток природы. При этом, правда, философские теории ительменов оказываются в высокой степени смешными и причудливыми. Хотя и можно утверждать, что тому или другому их научили нужда и бедность еще в незапамятные времена, тем не менее наблюдения над всем образом их жизни только подтверждают их огромную изобретательность, природную любознательность и предрасположенный к повиновению и ко всему хорошему характер; видно, что этот народ одарен богом живым умом и изумительною памятью. И относительно никакой другой народности во всей Сибири и России, кроме именно этой, нельзя быть более уверенным в надежде за короткое время превратить ее представителей в добрых христиан и сделать из них нам лучших русских подданных. Все лучшее и более разумное, что ительмены видят у других, они воспринимают с благодарностью и настолько умеют смеяться над собственными суевериями и плодами своей причудливой фантазии, равно как иронически относиться к своей былой слепоте, что этих качеств не найти ни у какого другого народа Сибири. И все это при условии (вопреки повелению ее величества) самого жестокого и гнусного обхождения с ними со стороны варварских якутских кровопийц. От этого они страдают еще до сих пор, но господь, быть может, когда-нибудь смилостивится над ними и направит сердце ее величества на то, чтобы вспомнить об этих наиболее отдаленных ее подданных и, путем посылки к ним добросовестных, разумных и по-христиански настроенных начальствующих лиц, превратить их в таких подданных, которые благодаря своим способностям и доброму нраву должны будут всяческими способами еще более выявить свою верность и готовность всеподданнейше служить своей государыне.
Однако мое хорошее мнение об этом народе и моя жалость к нему слишком отвлекли меня в сторону от моей темы, и я вновь возвращусь поэтому к их знакомству с местною растительностью, с ее полезностью и пригодностью к бытовым условиям. Итак, я начну с трав.
У моря растет высокая трава, как по стеблю, так и по верхушке своей похожая на рожь[38]. Из этой травы туземцы плетут всевозможного рода циновки[39]. В праздники или при посещении чужих и проезжих людей они стелют их на пол, чтобы можно было на них сидеть, а также кладут на кровати; такими же точно циновками целиком обвешаны все стены их жилищ. Некоторые вплетают в эту траву китовый ус, выделывая таким образом разные на них изображения и фигуры, и приходится только изумляться столь искусной работе из столь плохого материала и хвалить ее красоту и полезность. Из той же травы они плетут очень красивые и полезные дождевики: внутри эти дождевики гладкие, снаружи же — шероховатые и украшены по краям оборкою или каймою из плетеной соломы. Эти плащи они летом, в дождливое время, всегда носят на себе, и нечего опасаться, что дождь проникнет сквозь них[40].
Еще изящнее и красивее плетение из той же самой соломы. Женщины плетут из нее корзиночки и коробочки для своих украшений и для предметов домашнего обихода и обычно держат в них свои инструменты для шитья и все необходимое для портняжничества, а также разную весьма ценимую ими мелочь. На первый взгляд, никто не подумает, чтобы эти изделия были изготовлены не из камыша. Иные вплетают сюда, в виде разных фигур, китовый ус, равно как выкрашенную в огненно-красный цвет тюленью шерсть, что считается здесь очень красивым.
Из той же соломы, но когда она еще зелена, они с меньшим старанием изготовляют разного рода мешки и кошелки — «кулоке», в которых хранят свои запасы рыбы, сладкой травы, кипрея[41] или специально приготовленного ивняка, а также которые пересылают с места на место. Равным образом из нее же они делают всевозможные маты и рогожи, которые они всегда носят при себе, чтобы в случае необходимости немедленно зимою или осенью соорудить из них шалаш, где могут укрыться они сами и спрятать свое имущество.
Всякою длинною соломою туземцы вообще кроют как свои летние и зимние жилища, так и балаганы, или амбары; в короткое время они умеют нарезать огромное множество этой соломы, пользуясь костяным серпом, изготовленным из медвежьей лопатки. При помощи камня они умеют отточить его так же, как железный. Из травы осок (gramine Cyperoides), которая в других местах считается совершенно ни на что не годною, они, расчесывая ее двузубчатым гребнем из кости чайки, изготовляют особый сорт мягкой травы[42], видом своим похожей на свежевыдернутый лен. Русские называют ее мятой травой или чичею, туземцы же около Большой реки — «эхей»[43], около реки Камчатки — «йимт». Ежегодно, осенью, заготовляются большие запасы этой травы в нижеследующих целях:
1) Для новорожденных это растение, за отсутствием распашонок и пеленок, служит свивальником и помогает держать младенца в чистоте.
2) Когда ребенок подрастает, оно служит чулками; туземцы умеют так ловко обвивать им ноги, что растение, подобно чулку, плотно прилегает к ногам. Этою травою все пользуются во время путешествий, потому что она мягка, держит тепло и удобна.
3) Пока дети пачкаются, на них надевают штаны, сзади снабженные широким клапаном, в который кладут эту траву. Когда ребенок сходил по своей нужде, матери остается только отстегнуть клапан, экскременты выпадают сами собою, ребенку же устраивают новую подкладку из этой травы.
4) Так как ительменские девушки, по своему миросозерцанию и жару в половых органах, распадаются на натуры горячие и холодные, причем первое свойство считается достоинством, а второе же — заслуживающим порицания, то те из них, которые желают стать плодовитыми, всегда носят в своих половых органах клочок этой травы, нащипанной в виде корпии; особенно придерживаются они этого во время месячных очищений. У влюбленных супругов нередко можно наблюдать следующую картину: в случае надобности в платке или в салфетке муж получает таковую из панталон своей хозяйки.
5) Эта трава служит трутом, с помощью которого местные жители раздувают угли или вызывают горение.
6) В прежнее время в большие праздники ею украшали голову как бы венком, особенно в тех случаях, когда устраивалась вечеринка или совершалась пляска.
7) Когда приносят в жертву или закалывают какое-либо животное, оно за предоставляемое им мясо украшается венком из этой травы; это делается для того, чтобы предотвратить гнев убитого животного и его жалобу своим сородичам. Когда туземцы в былое время убивали казаков, они также надевали на их головы венки из этой травы и прикрепляли их, в честь бога Кутки, к дереву. Точно так же поступали они со своими убитыми врагами-соотечественниками.
Из стеблей растения Adianthum aureum[44] туземцы изготовляют фитили для своих каменных ламп, наполненных ворванью, тюленьим или рыбьим жиром; таким способом они в ночное время освещают свои жилища.
Крапиву[45] они вырывают из земли в августе и сентябре, вяжут ее в пучки и высушивают их под своими балаганами на воздухе; затем, по окончании всякой рыбной ловли и прекращении сбора ягод и трав, они зимою принимаются за эти пучки. Они разрезают стебли вдоль ножами[46] и очень проворно собственными зубами очищают их от верхнего слоя, снимая волокна; последние они трясут и, собрав их в пучки, колотят по ним палкою. После этого, постоянно смачивая ладони слюною, они сучат их руками или, вернее, скручивают их в длинные нитки, которые сматывают; тонкими нитками они пользуются для шитья, а скрученными из двух или более частей — для изготовления разного рода рыбачьих сетей[47]. Плести сети каждый из них умеет, но эти сети не выдерживают долее одного лета, и не только вследствие постоянной с ними работы, а главным образом вследствие плохой обработки как сырой крапивы, так и ниток. Не говоря уже о том, что они не вымачивают и затем повторно не сушат крапиву, не кипятят ниток и тем не придают волокну гибкости; они, чему следует удивляться, не научились у казаков ни ломать крапиву, ни провевать ее, ни изготовлять из нее пряжу при помощи веретена, ни ткать из нее что-либо. Казаки своим личным опытом вовсе не желают облегчить и улучшить путем введения лучших методов обработки тяжелый труд туземцев и спокойно взирают на то, что их собственные жены и дети работают точно таким же образом. А между тем опыт показывает, что изготовленные на берегах реки Лены и сюда доставляемые сети могут служить от трех до четырех лет подряд. Но так как этот любознательный народец, по-обезьяньи подражающий представителям народа русского, ничего лучшего не видит у казаков, то он не в состоянии и сделать ничего лучшего, хотя уже это одно улучшение в производстве могло бы принести очень существенную пользу здешней экономике. А так как вдобавок крапива не растет на мысе Лопатка и в окрестностях Авачи, где идет весьма выгодная ловля бобров, равно как она не встречается и на островах, то вследствие этого на Камчатке идет бойкая и выгодная торговля нитками-сырьем: за 40 фунтов пряжи можно получить трех бобров, стоящих по здешней расценке от 40 до 45 рублей. Ту крапиву, которая имеет красную кожицу[48], туземцы еще недавано считали священной и использовали для манипуляций шаманов и для гаданий. Крапива достигает на Камчатке роста в 1 1/2 и даже в 2 сажени.
По всей Камчатке в огромном количестве растет трава, именуемая на Большой реке «кат», а по-русски — сладкою. Она во всех отношениях может быть сравнима с нашей медвежьей лапою (Sphondylis), называемой по-русски борщевиком, а около реки Камчатки — «аунгч», разновидностью которого она и является. Местные жители в июле собирают в большом количестве стебли, обрезают их и, очистив от листьев, связывают в пучки. Принеся этот материал к себе домой, они очень проворно очищают раковинами верхний слой стеблей, вывешивают подготовленную траву пучками, носящими название пластин, на солнце и высушивают ее. От влияния обильного и сладкого сока трава уже через несколько дней приобретает белоснежный цвет и напоминает своим внешним видом ленты. В течение шести недель, потребных на изготовление, одна женщина в состоянии заготовить запас ее в 80-100 фунтов. Этою травою пользуются в следующих целях:
1) ее едят маленькие дети, которых таким средством, как у нас сахаром и фруктами, заставляют прекратить плач;
2) при всякой еде: горсть этой травы вымачивается в воде и присоединяется в миске к прочим блюдам; эту сладкую воду едят ложками в числе других блюд;
3) ею пользуются вместо конфет наравне с другими составными камчадальскими блюдами, и тогда она называется по-казацки толкушею, а по-ительменски — «селага»;
4) в былые времена туземцы приносили ее в жертву своим идолам и засовывали ее вместе с другими вещами в пасть пойманных животных; при этом они обращались к обглоданным черепам последних с увещанием впредь их не опасаться, но сообщить о том своим сородичам, чтобы те также дали поймать себя и получить столь чудесное угощение;
5) кое-где, пытаясь гнать водку из различных ягодных растений и даже из гнилой рыбы, добрались до этой травы и заметили, что при гонке она дает очень сильную и быструю ферментацию и легко опьяняет, и начали приготовлять из нее водку в котлах с деревянными крышками и приделанными к ним длинными трубками. Этот напиток, к великой радости казаков, сразу оказался настолько удачным, что уже после первой дистилляции дал настоящую водку — раку, которую до сих пор пьют в таком виде. Немногие дистиллируют ее вторично, отчего она приобретает такую крепость, что ее едва можно пить. Первым изобретателем указанного приема был енисейский казак Черный. Эта водка обладает, между прочим, такими особенностями: она весьма нежна, содержит в себе много кислоты и, следовательно, чрезвычайно вредна для здоровья, очень сгущает кровь, сильно на нее действует и придает ей черный цвет; водкою этой можно пользоваться для травления железа и гравирования на нем. Пьющие эту водку очень быстро хмелеют и, придя в состояние опьянения, становятся безумными и буйными; лица их при этом синеют, тот же, кто выпьет ее хотя бы немного чашек, мучается затем всю ночь самыми странными и несуразными фантазиями и сновидениями, а на следующий день становится таким робким, опечаленным и беспокойным, как если бы он совершил величайшее преступление. Это состояние побуждает туземцев прибегать к новому опьянению, и случается — я это видел собственными глазами, — что они на следующий после этого день вновь настолько пьянеют от стакана холодной воды, что бывают не в силах устоять на ногах.
Сама водка приготовляется следующим образом: на 2 пуда сладкой травы выливают 4 ведра теплой или тепловатой воды, кладут для брожения в сосуд либо остатки предшествующей дистилляции, отчего напиток получает, впрочем, неприятный запах или привкус, либо ягоды жимолости; от этого настой приобретает очень большую крепость, становится приятнее и дает большое количество водки; или же всю смесь ферментируют окисленной мукою; спустя 24 часа ее подвергают перегонке и получают тогда ведро водки.
Борщевик, растущий на востоке близ Восточного океана, дает гораздо больше продукции, чем тот, что находится у Пенжинского моря. Остатки перегонки являются самым приятным для коров кормом, почему эти животные повсюду шатаются по улицам острога, посещая места, где гонят водку, и там обычно располагаясь. Таким образом, скотина часто вместо телохранителей сопровождает своих хозяев к кабакам, что неоднократно заставляло меня смеяться. Обычная цена этому растению колеблется от 3 до 4 рублей, иногда, впрочем, бывает и выше, и жители ведут им оживленную торговлю. Лишь только устанавливается санный путь, это — первый доставляемый в остроги товар. Так как ительмены подвергаются со стороны наспиртовавшихся казаков большим обидам и при опьянении даже жестоким побоям, то я обычно именую это растение кислой капустой.
Высушив это растение, его можно превратить в сахарную пудру, что делается, впрочем, скорее курьеза ради, чем вследствие ожидаемой от того пользы. Если с этого растения не снимать верхней кожицы, а расщепить его на четыре части, то хотя это и дает одинаковое количество водки, однако она так вредна для здоровья, что люди от нее начинают удушливо кашлять, и все тело их при этом покрывается синевою.
Во время сбора этого растения всюду царит большое веселье, как у нас при сборе винограда или на масленице. Кому желательно предаться разврату, тот отправляется прямо в поле; тут повсюду можно найти в траве готовых беспрекословно отдаться любому девушек, и никто не может сильнее наказать свою прислугу, как удерживая ее в ту пору дома. У девушек установился обычай всегда оставлять срезанный борщевик в тех местах, где они предавались разврату. Во время прогулки легко узнаются места подобных совокуплений по этим брошенным предметам.
Кроме обработанного борщевика, в пищу идут также и сырые стебли цветков, его так называемые «пучки»; они очень сладки. Но если, очищая их от кожицы ртом, не соблюдать осторожности и уколоть волосками кожицы, находящимися там, как у крапивы, губы, то не только последние, но и все лицо начинает сильно пухнуть. Стебли, свареннные с мясом, впрочем, очень вкусны, равно как и молоденькие растения, отнюдь не уступающие по своему вкусу савойской капусте.
Я полагаю, что и русский борщевик, подобно этому растению, пригоден ко всему указанному, тем более что мне достоверно известно, что под Тобольском из него гонят водку, как я и указал в своих «Наблюдениях» 1739 года. Самым удивительным является то обстоятельство, что то же растение произрастает и в Америке, где оно подвергается такой же точно обработке и потреблению, как и на Камчатке. Об этом можно, между прочим, осведомиться из моего описания путешествия в Америку.
Помимо этого растения на Камчатке, как и по всей Европе и Азии, встречается Chamaerium speciosum, именующийся по-немецки красным ивняком, по-русски — кипреем[49], у Большой реки — «алькута», по реке Камчатке — «алькусит». Листву его варят вместе с рыбою или мясом: она представляет собою хорошие овощи. Зеленые листья этого растения заваривают и пьют как чай; когда же листва растения начинает увядать, стебли собирают, очищают при помощи раковин, накладывают друг на друга и подвергают просушке на солнце. В высохшем состоянии эти стебли похожи на черкасский табак. Они представляют собою одно из изысканнейших и приятнейших лакомств на Камчатке, очень сладки и мягчат. Туземцы употребляют их в пищу в сыром виде, подмешивают их ко всевозможным толкушкам, или селагам, варят. Отвар и своим цветом, и вкусом похож на молодое пиво, сусло, имея свойство сильно насыщать пьющих. Если взять на один пуд сладкой травы 6 пудов кипрея, заварить все это кипятком и поставить закисать, то получается очень хороший и крепкий уксус. Ительмены, впрочем, не любят ни соли, ни уксуса, считая их горькими. Этим растением, предварительно несколько прожеванным и смягченным слюною, они лечат пуповины новорожденных младенцев. Это средство известно всему народу.
Кору роз[50], измельченную вместе со стеблями и сваренную в воде, они пьют как зеленый чай, на который напиток этот по своему вкусу действительно очень похож.
Таким же образом они используют и листья растения Pentaphyllois fruticosa elatiori minus hirsuta, особенно на Курильских островах и на мысе Лопатка, отчего это растение называется также курильским чаем[51]; по причине его вяжущих свойств оно очень ценится при поносах и коликах от простуды.
Знаменитое растение, именующееся по-ительменски «кутахшу»[52], также произрастает на Камчатке. Оно принадлежит к роду Thapsiae Tournefortii, внешностью своей почти одинаково с Angelica, обладает сладким душистым вкусом и приятным запахом. Туземцы едят как его корни, так и цветочные стебли в сыром виде, равно как вареными вместе с рыбою, считая эту пищу полезною для здоровья. Оно же служит им пластырем и повязкою при всех нарывах и кровоподтеках, полученных от падения или удара. Вследствие мягчительных и согревательных свойств оно, в последних случаях, оказывается чрезвычайно полезным. При тошноте первое, что делают, это пьют отвар из кутахшу и пользуются припарками из этого растения[53].
Черемша, или медвежий чеснок[54], называемый у Большой реки «босхат», как русскими, так и ительменами употребляется в пищу в сыром виде, или свареною с рыбою, или засушенною. На зиму его заготовляется большое количество, причем его рубят на мелкие кусочки и солят. Это одно из лучших и полезнейших растений; оно рано появляется весною из-под снега и в общем известно по всей Сибири.
«Учишаул»[55] на Большой реке, или иначе «учухзу», упоминается в моих «Заметках» под названием Jacobaea cannabis folio flore Inteo; стебли (Turiones) и корни этого растения туземцы едят весною в сыром виде, листья же его сушат и варят с рыбою, воображая, что такой суп вкусом напоминает тюлений жир, считающийся у них большим лакомством.
Растение, именующееся на Большой реке «кайлум», иначе Gale septentrionalium, произрастающее на болотистых лугах, они чрезвычайно любят и варят его с рыбою. Если у них обнаруживаются нарывы или материя отступает обратно в кровь, они при помощи отвара из этого растения и сушеной рыбы вновь выгоняют ее наружу и заставляют нарывы вскрываться. Они также убеждены, что оно способствует потению и удаляет из тела все ядовитое.
«Ашельхут»[56] (на обоих языках) является разновидностью myrrhidis и именуется казаками морковником, потому что его цветочные стебли вкусом своим напоминают морковь. Стебли этого растения собирают в июне, квасят их подобно капусте, и отвар служит питьем вместо кваса; сами же стебли заменяют капусту или овощную приправу.
«Иикум» или «сикуи» , по-тунгусски — «чагич» , а по-русски — макаршиные коренья — так именуется растение Bistorta alpina minor[57]. Оно часто произрастает на всех мшистых горных возвышенностях и на торфяниках. Вследствие своих крепящих свойств корни его никем в Европе не употребляются в пищу, в медицине же они применяются как крепительное при поносах и дизентерии. Растение это на Камчатке, однако, обладает крепящими свойствами в весьма малой мере, отличается сочностью и напоминает вкусом лесные орехи; едят его как в сыром виде, так и в толкуше, или селаге. Его отчасти выкапывают из земли, отчасти выбирают вместе с некоторыми другими растениями из мышиных нор.
«Кадаход», «итха», — на Большой реке, по-русски — лебяжий корень[58] представляет собою корень растения Populagine. Его туземцы весною выбирают из ручьев и ключей, кладут в деревянные корыта, заливают водою и варят, опуская в воду раскаленные камни. Я сам ел его вареным с мясом или приправленным уксусом и растительным маслом вместо салата; вкусом он почти одинаков со спаржею. При употреблении в пищу в свежем виде, эти корни вызывают воспаление горла.
Корень растения, называемого «окельхарн» [59], туземцы также едят сырым.
«Шаламей» — так именуется особый вид Barba caprae[60], произрастающего по всей Камчатке и описанного в моих «Заметках». Корни и побеги его собирают весною, едят в сыром виде, а в сушеном их сохраняют на зиму. По вкусу они очень похожи на персиковые косточки и сообщают этот вкус водке, подобно коре рябины и персиковым косточкам, если ее на них настоять.
«Сарана» — по-татарски, «аугч» — по-ительменски — частью луковицы турецких пучковых лилий[61], именуемых Lilium reflexum, частью луковицы других луковичных растений. На Камчатке из них известны, собственно, пять сортов:
1) «кемчига»[62] растет по Тигилю и около Хариузовки, похожа на крупный сладкий горошек и в вареном виде почти схожа с ним по вкусу;
2) «аугч» или круглою сараною[63] называют луковицы растения Lilio reflexo flore atro purpureo, описанного в моих «Заметках»;
3) сарана-овсянка[64], по-ительменски — «тамук», мною еще не описана;
4) «титхпу»[65] растет на реке Быстрой; этого луковичного растения я также еще не видел цветущим;
5) «маттэвит»[66] — так называются как красные, так и белые луковицы Bulbi satyrii.
Все эти луковицы в большой цене у камчатского населения; их употребляют в пищу как в сыром виде, так и сваренными с рыбою. Туземцы делают из них пироги или пирожки, пюре, по-русски называемое саламатом; поджаривают их на рыбьем жиру. Они ежегодно делают значительные их запасы, которые сушат на солнце. Отчасти они отнимают эти запасы со многими фантастическими церемониями и суеверными обрядами у мышей. В каком году развелось много мышей, в том туземцы соберут и много сараны, которую они вообще сравнивают с хлебом русских. Раскапывая мышиные норы, они обязаны делать это непременно при помощи изготовленного из оленьего рога инструмента, который у них называется «коссикоас»[67]; при этом они обозначают все предметы не их настоящими, а чужими именами, отчего возникает совершенно новый язык; это делается с той целью, чтобы мыши, знающие местный язык, не поняли их. Выбрав весь запас, причем туземцы никогда не умерщвляют ни одной мыши, они суют в норы старое тряпье, ломаные иглы, кипрей, сладкую траву, кедровые орехи и некоторое количество сараны; вся эта процедура должна напоминать нечто вроде торговли: ведь они таким образом снабдили мышей одеждою, постелями, утварью и другими предметами. Они уверены, что если они этого не сделают, то мыши утопятся или повесятся, причем люди, конечно, лишатся своих работников. При этом туземцы также обращаются к мышам с просьбой на них не обижаться, они, мол, поступили так не со злыми намерениями, а по дружбе. Находя среди сараны и другого рода корни, они имеют на этот счет свою особую философию: попадающиеся корни, именуемые у реки Камчатки «чикуачич», принадлежащие растению Ana campseros flore purpureo, они называют его «халопка»[68] и утверждают, будто этим кореньям поручен весь запас на сохранение и под надзор. В саране попадается иногда также ядовитый корень растения Napello[69]. Туземцы утверждают, что мыши в свои праздничные дни напиваются его соком и пьянеют, подобно тому как они сами опьяняются мухомором, а казаки — водкою.
В числе других курьезных и необыкновенных вещей туземцы употребляют в пищу также белые губчатые наросты на стволах березы. Они колотят по ним деревянными дубинами, затем рубят топорами и в таком виде едят замороженными с величайшим аппетитом, хотя этот трут[70] совершенно лишен соков, совсем безвкусен и почти непереварим. Из грибов в большом и особом почете ядовитый мухомор, по-ительменски — «гхугакоп». Вокруг русских островов это, правда, давно уже оставлено, зато тем более распространено по Тигилю и в стороне корякских пределов. Туземцы сушат эти грибы, поедают их, не пережевывая, целыми кусками и запивают их значительной порцией холодной воды. Уже через полчаса после этого они впадают в дикое опьянение и им мерещатся самые причудливые вещи. Коряки и юкагиры еще более падки на эту пищу и настолько любят ее, что повсюду скупают мухоморы у русских; те же из них, которые по бедности не в состоянии купить их, собирают мочу опьяненных и, выпивая ее, становятся от этого столь же возбужденными и еще более сумасбродными. Моча эта действует даже, пройдя через четверых или пятерых. Невзирая на то, что я об этом подробно говорил еще в своих «Заметках» 1739 года, кое-кто сделал мне по этому поводу возражения и подверг сказанное мною сомнению. Поэтому я, охотнее борясь за любовь к истине, чем за поддержание авторитетности своих слов, лично постарался на месте выяснить этот вопрос, причем узнал, что дело обстоит именно так, как я сказал, и не допускает никаких сомнений. Кроме того, заслуживающие доверия как русские, так и коряки сообщили мне то же самое, а от боярского сына Кутукова, которому поручен надзор за казенными оленьими стадами, я узнал, что северные олени, вообще очень падкие на грибы, между прочим, не раз поедали мухоморы, после чего падали наземь и буйно вели себя, подобно пьяным, в продолжение некоторого времени, а затем впадали в глубокий сон. И вот, если коряки находят дикого северного оленя в подобном состоянии, они связывают его по ногам, пока он не выспится и пока грибной сок не прекратит своего действия; только после этого они оленя закалывают: если бы они умертвили его во время сна и в состоянии опьянения, то всех, кто отведал бы его мяса, обуяло бы точно такое же бешенство, как если бы они сами поели мухоморов.
«Куткуну»[71] — так называется на Большой реке растение вышиною в один фут, с тремя листьями, выходящими из одного центра; над ним, на стебле длиною в вершок, появляется, как у Herba paris, белый цветок, пестик которого превращается в овальный сочный плод, напоминающий грецкий орех и наполненный, подобно «жидовской вишне», множеством мелких белых семян. Растение это цветет в июне и дает плод в сентябре; оно часто встречается на Камчатке и обладает приятным сладковато-кислым вкусом. Вкушение его плода вызывает очень спокойный сон. Ительмены называют его плоды яблоками по их сходству с последними. Между тем это растение представляет собою настоящую разновидность Ephemeri[72], о чем подробнее сказано в моих «Заметках».
«Чацбан»*[73] — так именуется около Большой реки Drymopogon; очень распространенное по всей Камчатке растение; отвар из него туземцы пьют при опухании и болях в ногах.
Из «накустом» Acetosa на Камчатке известны два сорта[74]; их варят и едят, как капусту.
Chamaerhododendros flore magno sulphureo, или пьяная трава, именующаяся у Большой реки «катанагч»**[75], на Камчатке по силе своей значительно уступает той, которая растет в других местах Сибири. Камчадалы пьют ее отвар при сифилисе, с плохими, впрочем, результатами, так как у них нет ни средств, ни умения лечить эту болезнь.
«Митуй-корень»[76], как его называют курильцы — произрастает на первом из Курильских островов и, будучи Radix Hedysari flore albo, именуется по-якутски «сардана»; около Верхоянска он употребляется в пищу сваренным в молоке. Там же население варит его в рыбьем или тюленьем жиру, считая это весьма лакомым блюдом.
Корни растения Cerinthe[77], повсюду встречаемого на морских побережьях, употребляются камчадалами в пищу в сыром виде. При этом, по наблюдениям туземцев, выходит, что корни его вызывают появление вшей.
«Сусу»***[78] — так называется камчатская трава, мною доселе еще не наблюдавшаяся на корню. Она издает весьма приятный запах. Путем расчесывания и трения женщины изготовляют из нее мягкую, как лен, траву, которую забивают в свои половые органы для их согревания и придания им приятного запаха. Впоследствии я упомяну о ней и о других травах более подробно в своих «Заметках».
«Кохакимч»[79] — название другой травы, употребляемой с тою же целью и в таком же виде.
«Эйнанумч»[80] — название растения, служащего у туземцев для придания благоухания половым органам.
Растение, называемое на реке Камчатке «кулитам», а русскими — омецом, — не что иное, как Cicutaria Wepferi[81]. Растение это встречается на всей Камчатке около озер и рек; в былое время оно при еде служило символом взаимного прощения. В случае сильной боли в спине туземцы жарко натапливают юрту, вызывая сильное потение, затем натирают спину корнем и быстро ощущают облегчение, но при этом они весьма остерегаются прикасаться к спинному хребту, ибо подобное прикосновение, по их мнению, быстро вызывает смерть.
Лютик Napellus, на Большой реке называемый «згат», растет по всей Камчатке, и действие его известно всем камчатским жителям, равно как корякам, юкагирам и чукчам. Вырывая его, они нанизывают его свертками на веревки, вывешивают на вольный воздух для просушки, затем толкут его в порошок и смазывают им свои стрелы. Если такою стрелою ранены животные или люди, раны начинают синеть, а некоторое время спустя вся сторона тела, где находится рана, вздувается, причем по прошествии двух дней от этого гибнут даже крупнейшие киты и морские львы. Раненные таким образом морские животные уже не в силах дольше оставаться в воде и вылезают на сушу, издавая ужасный рев.
|