Об ительменских острогах

Ительменские остроги* нигде, кроме как у рек, не встречаются[1]. Обычно острог образуется из членов одной семьи, путем браков и деторождений невероятно размножающийся, так как и раньше они редко выдавали своих дочерей замуж за жителей других острогов, куда бы те могли направиться для жительства со своими мужьями. Здесь установилось правило, что мужчине приходится покидать, в случае желания вступить в брак, дом своих родителей, поселяться у отца жены и становиться его батраком[2]. Тот, у кого было много дочерей, легко мог создать большой острог с многочисленным населением, причем старший в роде становился начальником острога. Что этот народ очень заботился о своем размножении, видно из того, что во время первого покорения страны казакам приходилось находить в одном остроге семейства, насчитывающие до двухсот и даже трехсот членов. И в конце концов им приходилось, вследствие своей многочисленности и ненахождения достаточного пропитания на месте, прибегать к разделу. Это производилось таким образом: определенное количество лиц выселялось и перемещалось на другой берег той же реки, только выше по ее течению, и оставалось там до тех пор, пока не размножалось настолько, что становился необходимым следующий раздел. Эти лица постоянно общались друг с другом, заключали между собою отдельные дружественные союзы и помогали друг другу тем, в чем у одних был излишек, а у других ощущалась нехватка. Впрочем, они мало интересовались чужими, если их к тому не принуждали войны, когда вся семья поднималась за одного своего сочлена; у них была гарантия большей безопасности в случаях нападения, если они были многочисленны, и они подвергались большой опасности, если были малочисленны.

Именно вследствие такой их раздробленности в основном ительменском языке наблюдается так много говоров: порою на одной реке распространен один диалект, а на следующей — уже другой, причем по мере удаления от первоначального места зарождения изменения все увеличиваются, становясь чем дальше, тем существеннее; особенно это замечается в таких словах, которые не являются безусловно необходимыми, так как живущие по одной реке раньше общались между собою, воздерживаясь от ошибочного обозначения вещей жителями других мест. Вследствие этого они не верят, что они с незапамятных времен постепенно размножались друг от друга, но, согласно своим преданиям, утверждают, что Кутка, бывший то богом, то первым жителем Камчатки, со своею хозяйкой Хаки первоначально селился на каждой реке, проживал там некоторое время, производил потомство и занимался промыслом, затем отправлялся на новое место и т. д. Странствования же свои он закончил на реке Озерной, около Курильского озера, и, прислонив свои лодки к скалам, оставил их там, а сам после этого скрылся.

Еще теперь встречаются остроги, хотя их уже немного, в которых население состоит из 40–50 душ. Обычная численность острога 10, 15 или 20 лиц мужского пола.

Главенствующими в этих острогах всегда бывали старшие по возрасту; следующее за ними место занимали самые искусные и ловкие работники; на последнее качество ительмены до сих пор обращают большое внимание при выдаче своих дочерей замуж. Кроме наличия рек, они, при выборе места для острога, принимали в расчет еще следующие два обстоятельства: особенно желательно было поселиться вблизи озера или устья маленькой реки при впадении ее в большую реку, а также в таких местах, которые были богаты лесом или кустарником.

Сообразно с числом своих обитателей остроги либо велики, либо малы, что наблюдается в распределении внутренних помещений ительменского жилья. Всякий острог, как бы мал он ни был, издали кажется очень большим и внушительным как из-за самих жилищ, так и из-за обилия окружающих амбаров и балаганов. В начале ноября туземцы перебираются на свои зимние квартиры*, в которых остаются до начала апреля, когда начинаются снеготаяние и оттаивание почвы (никогда вследствие глубокого снега сильно не промерзающей) и подземные жилища наполняются водою. Население переходит в летние помещения, или балаганы, высящиеся над землею на столбах, подобно голубятням.

Указанные зимние жилища[3] устраиваются следующим образом: в земле на глубине 3, 4, 5 футов вырывают углубления в форме продолговатого четырехугольника, в размерах, сообразных с числом членов семьи; вырытую землю раскидывают слоем в два фута ширины со всех сторон по краям ямы; затем нарубают много расколотых кольев или ивовых стволов длиною от 5 до 6 футов и вбивают их плотно один к другому вдоль стен ямы в землю таким образом, чтобы эти колья сверху были одинаковой высоты; между этими кольями и землею кладут сухую солому, чтобы земля не проваливалась сквозь отверстия в стенках и хранимые в жилье товары и вещи не плесневели и не ржавели от непосредственного соприкосновения с землею, а также, чтобы ничто не западало в эти щели и не погибало в них. После этого устраивают земляной карниз шириною в фут вокруг всего сооружения, наваливают на него вокруг всей ямы по четыре с каждой стороны больших бревна, которые снаружи снова забивают в землю и укрепляют в ней с помощью кольев и жердей так, чтобы бревна эти не смогли разъехаться. Потом воздвигают четыре столба, которые бывают такой высоты, какой высоты желают иметь юрту посередине, и которые имеют на верхних своих концах вилообразные углубления; на них, как на вертелах, кладут опять по четыре бревна и прикрепляют их к упомянутым столбам ремнями; к бревнам прислоняют со всех сторон стропила, также связанные с вертелами ремнями, в то время как положенные внизу вокруг столбов колоды мешают им разъехаться в стороны. Между стропилами крыши кладут более тонкие жерди, а поперек последних, вместо теса, небольшие дощечки, плохо пригнанные друг к другу. На всю эту деревянную крышу наваливают слой соломы толщиною в полфута, насыпают на него остатки вырытой земли и плотно утаптывают ее ногами. Посередине юрты сооружают очаг, который помещается между четырьмя тонкими столбами, служащими для укрепления верха юрты, а с одного бока укрепляют двумя бревнами отверстие, находящееся над очагом и одновременно служащее для выхода дыма. Напротив очага сооружают канал длиною от 8 футов до 2 саженей, смотря по высоте и объему юрты; этот канал продолжается и за пределами юрты и открывается при разведении огня и закрывается, когда топливо выгорит. В устройстве этого дымохода туземцы не придерживаются определенного направления, следя лишь за тем, чтобы его отверстие всегда смотрело в сторону реки. Ветер может отовсюду без труда свободно проникать в него, а для того чтобы это происходило легче, крышку дымохода делают наподобие ширмы, отчего налетающий ветер должен с большею силою входить в дымоход. Камчадалы называют такое дымовое отверстие на Большой реке «сингюч», на реке Камчатке — «пван», из чего казацкие «филологи» в шутку образовали слово «жупан»*, как оно именуется и по сей день. Если человек желает войти в жилище, ему приходится непременно влезать туда через дымовое отверстие по лестнице или по стволу с вырубленными приступками. Насколько это дело кажется трудным европейцу, особенно если в юрте разведен огонь и в дыму можно задохнуться, настолько легким и привычным оно является для ительменов. Маленькие дети обычно пролезают по дымоходу, служащему одновременно repositorium (складом) для кухонной и столовой посуды. Внутри жилья повсюду раскладываются квадратные доски, между которыми каждый имеет свое место для сна и свою «комнату».

Все места для сна устланы «чирелями», или соломенными циновками, на которые ночью стелются оленьи и тюленьи шкуры. На таком ложе туземцы спят одетые в свои кухлянки. Почетным местом в такой «квартире» считается то, которое расположено напротив дымового отверстия. Там туземцы обычно прикрепляли, тотчас же по сооружении юрты, своего божка-покровителя, так называемого «нусауде», то есть попросту деревяшку с вырезанным на конце изображением головы. Ему они тепло рекомендовали свое жилище и всякую производимую в нем работу, причем в случаях удачи либо мазали ему морду кровью, либо подносили шейный платок из сладкой травы или кипрея. У каждого обитателя юрты на месте его сна хранятся все необходимые в его домашнем обиходе или для его работ вещи; да и на карнизах, тянущихся вдоль всей юрты, наложена и навалена всякая всячина.

Жители мыса Лопатка и Курильских островов, во всех отношениях отличающиеся большою опрятностью и даже изысканностью, применяют при сооружении своих зимних жилищ лучший способ постройки. Их жилища настолько поместительны, что в каждой юрте могут удобно переночевать пятьдесят человек, а кроме того, в них не так дымно, и, хотя внутрь юрты приходится все же проникать через дымовое отверстие, здесь это не так затруднительно, как у ительменов в других местах: очень высокий очаг помещается посередине юрты, дымовое же отверстие расположено очень далеко от очага, на другом конце юрты.

В больших острогах есть несколько таких зимних подземных жилищ. В одном же из них, самом просторном и лучше других обставленном, проживает «тайон», и останавливаются гости и путешественники. Здесь по праздникам и вообще зимою ради экономии в освещении по вечерам собирается все население. После того как туземцы приняли крещение и узнали, что такое стыдливость, спальное отделение каждой семьи завешивается в ночное время пологом.

Летние жилища[4] называются у казаков балаганами*. В них туземцы проживают в течение всего лета. У каждой семьи или каждого хозяина есть свой отдельный балаган, потому что сооружение этих построек сопряжено с меньшими трудностями, чем возведение зимнего жилья, да и тут не требуется ни освещения, ни топлива; если бы они вздумали и зимою жить отдельными семьями, то это потребовало бы больше и того и другого, а также больших затрат труда. Балаганы имеют вид круглых или четырехугольных строений, широких внизу, суживающихся кверху и напоминающих пирамиду; они покоятся на девяти или двенадцати столбах, скрепленных ремнями. Верхняя часть построек состоит обычно из одних жердей, на верхушке своей связанных и сплошь покрытых соломою. В них по две двери; одна из них обращена на юг, вторая — на север, причем та из них, со стороны которой дует ветер, закрывается. Эти балаганы построены настолько близко один к другому, что из одного из них можно по мосткам или перекинутым доскам перебираться в другой. В былые времена, когда в одной местности стояло по 100 и больше балаганов, можно было пройти с одного конца к другому по этим мосткам, как на улице. Но в то же время вследствие такой скученности там нередко происходят очень серьезные несчастные случаи, особенно при пожаре; так как эти балаганы состоят почти исключительно из соломы, то пламя распространяется с такою быстротою, что почти никто не успевает спастись, особенно если в селении много стариков и детей. Случается также, что эти «скворечники» сбивает сильный ветер. Кому впервые приходится жить в таком балагане, тот чувствует головокружение, потому что строение, особенно при сильном ветре, постоянно раскачивается, подобно люльке.

Кроме жилья, балаганы служат также амбарами для хранения съестных припасов для людей и корма для собак. В острогах, имеющих население в 40–50 душ, можно найти от 60 до 80 балаганов, что придает этим поселениям, если смотреть на них издали, довольно внушительный вид; но вблизи в этом скоро приходится очень разочароваться. Балаганы являются на Камчатке, вследствие бывающих там густых туманов и сырости воздуха, неизбежною необходимостью жилья. Так как эти воздушные постройки со всех сторон пронизываемые ветрами, то хранящиеся в них припасы не так легко портятся. Наоборот, то, что в остроге хранится в построенных прямо на земле амбарах и ларях, через несколько месяцев настолько сыреет, что без постоянного обследования и просушки продуктов на вольном воздухе в конце концов все сгнивает. По-видимому, и столь многочисленные некогда лисицы, похищавшие все даже из жилищ, немало способствовали возведению таких кладовых на известной высоте. В то же время здесь встречаются такие собаки-артисты, которые умеют замечательно ловко взбираться на балаганы, на что я не мог в достаточной мере надивиться. В этом им, впрочем, препятствуют большие жерди, прикрепляемые им на шею как собакам, охраняющим овец. Другой недостаток балаганов в том, что иногда дети падают с них и убиваются насмерть или, по крайней мере, ломают себе руки и ноги; это случается очень часто.

Под балаганами туземцы сушат рыбу: там на нее действует воздух, но не сырость. Там же они сушат коренья, крапиву и другие травы, а также держат свои сани и другой инвентарь. К столбам балаганов они привязывают и своих собак, которым не требуется никакого помещения, кроме этого.

Так как рыбу приходится ловить в разных местах, то ительменам приходится всюду сооружать балаганы, а не амбары — за неимением крупного строительного леса. У каждого ительмена, постоянно проживающего в расположенном на реке остроге, тут же, в устье ее, стоят и свои балаганы для просушки под ними рыбы и хранения в них просушенной, пока ее, по завершении рыбной ловли, не перевезут в острог[5].

Кроме таких летних и зимних жилищ, при каждом остроге, равно как на берегу моря, стоят еще соломенные шалаши, построенные непосредственно на земле. Тут варят корм для собак, а на берегу моря вываривают соль или топят жир. Там, где камчадалу приходится ночевать, он тотчас же сооружает себе из длинной и высокой травы шалаш; можно видеть очень часто повсюду на берегах рек и на торфяниках. Казаки называют такие шалашы барабарами; на Большой реке они именуются «коангеут», на реке Камчатке — «папапар»; последнее слово казаки-насмешники и превратили в слово «барабара». Вследствие того что эти лжефилологи создают все новые и новые слова, возникает, в смысле originis gentium (происхождения племен), такое множество затруднений, что из созданного ими лабиринта очень трудно подчас выбраться.

Все эти остроги были до прихода русских всегда со всех сторон окружены частоколом или земляным валом, а также камнями с целью хотя бы некоторой защиты от нападения соседей. Но по своей неприступности такие остроги, конечно, не заслуживают названия укреплений, как и русские остроги на Камчатке. Последние состоят обычно из четырехугольника, обнесенного частоколом из ветхих и большею частью свалившихся или склоняющихся к падению стволов, так что вполне правильно применяется к ним изречение: «Если господь бог не охранит города, то и стража стережет его напрасно». Эти сооружения представляют собою образчики «военного искусства» местных народностей. Так, например, два человека могут справиться с 50 или 60 туземцами, если последние, по обыкновению, пребывают в своих подземных обиталищах. Один из осаждающих становится с топором или копьем в руке у входа в юрту, а другой у дымохода, и каждый из них бьет в голову всякого, пытающегося вылезть, или же сговаривается наверху, через дымовое отверстие, со всеми об условиях сдачи. Во время восстания на Аваче туземцев принудили немедленно сдаться при помощи нескольких гранат, брошенных через дымовое отверстие внутрь жилья и вызвавших там сильный переполох; то же самое произошло и в 1741 году на Утхолоке. Если же ительмены сговариваются убить проживающих у них казаков, то они удаляются от своего жилища, закрывают вход в дымовое отверстие, бросают внутрь юрты много дров и затем все это поджигают. Таким способом они неоднократно одолевали значительно превосходивших их численностью казаков. Подробнее об этом будет сказано дальше, когда будет речь о способах ведения ительменами войны. Здесь же я напомню только, что такие укрепления не имеют никакого значения, за исключением построенных на высоких утесах; впрочем, и там осажденных берут измором. В настоящее время туземцам запрещено возводить какие бы то ни было укрепления или жить на скалах; последнее, впрочем, имеет место лишь у некоторых коряков в окрестностях Караги и Олюторы, так как их до сих пор еще не удалось вполне покорить.

Если в точности перевести термин «острог», то лучше всего будет называть остроги камчатскими деревнями. Число их в настоящее время легко определяется числом рек, впадающих в оба моря. По сохранившимся до сих пор ruderibus (развалинам) острогов без труда можно заключить, насколько они были некогда многочисленны и насколько силен был своей численностью весь народ[6]. По Большой реке, на расстоянии 40 верст выше Апачинского острога, по обоим берегам тянулись вплоть до устья реки жилища туземцев, что по прямой линии составляет дистанцию в 40 верст. Далее отсюда и до Большерецкого озера, из которого вытекает упомянутая река, было расположено от 30 до 40 густонаселенных острогов. По берегам тех рек, где были когда-то жилища туземцев, встречается в земле такое множество ям и дыр, что летом тут и шагу сделать нельзя без риска провалиться. И до сих пор еще на торфяниках часто попадаются человеческие кости и черепа, подобно тому, как в других местах попадаются полевые камни: туземцы никогда не хоронили раньше своих покойников, а просто выбрасывали трупы, причем у большинства зубы были извлечены казаками.

Так как ительмены считались все в родстве между собою, то они проводили всю зиму в многолюдных «вечеринках», чтобы съесть все заготовленные ими запасы. В начале зимы в гости отправлялись вверх по реке туземцы, жившие у ее устья, а начиная с марта жители мест, близких к истокам, в свою очередь, надолго отправлялись вниз по реке в гости, пока они, не желая никого миновать, после двухмесячного путешествия не добирались наконец до моря — как раз в то время, когда оттуда начинала подниматься в реки рыба. И до сих пор они еще не могут вспомнить без обильных слез об этом прежнем привольном житье-бытье. Горечь об утрате былых удовольствий окончательно исчезнет только тогда, когда еще остающиеся в живых старики и «историки», жившие раньше прибытия русских в край, закроют глаза навеки; впрочем, таких осталось уже очень мало.

В настоящее время по всей Большой реке сохранились только три острога: на источниках находится Начикинский острог, население которого состоит из двух стариков и трех молодых парней, их сыновей. В Апаче живут 16 мужчин. В Кучиницком остроге, где живет мой крестник Алексей Стеллер, есть 7 человек, итого 25 душ, обитающих на пространстве в 140 верст. Во время присоединения страны численность большерецких ительменов превышала 800 человек, так что теперь налицо только одна тридцатая часть их. На основании этих данных можно без особого труда вывести заключение о том, насколько многочисленным было некогда население Камчатки и каково оно сейчас, когда во всей стране осталось не свыше 3 000 человек, платящих ясак, или подать, камчатским острогам. Впрочем, по податным спискам никоим образом нельзя судить о численности местного населения, потому что казакам, за многочисленностью туземцев, не удавалось так точно подсчитывать их, как теперь, и еще потому, что при внесении ясака по крайней мере третья часть ительменов от него уклонялась. В окрестностях Олюторы, Караги и острова Карага и до сих пор нет возможности собрать полагающийся ясак: туземцы укрывают друг друга и платят по собственному усмотрению столько, сколько им самим угодно.