Свой среди чужих чужой среди своих

В начале июня мы покидаем город и уезжаем на запад. Камчатка слишком мала — и в тот же день мы в Усть-Большерецком районе, на берегу Охотского моря. Холодно, пустынный берег, сильный ветер, а нам приходится ставить палатку, которая является прообразом будущего стана. До путины еще далеко, и мы намереваемся половить белорыбицу, а заодно и подготовиться к «настоящей» рыбалке.

В предчувствии путины не одни мы — в райцентре с утра до ночи стучат топоры, ставятся рыбные цеха. Кто-то из экономистов вывел показатель развития общества —бурное строительство. Вот верное определение состояния Усть-Большерецкого района перед путиной. Цеха ставятся на любом свободном месте — даче, бане, барже… В поселке Октябрьском, например, цех благополучно разместился в отделе местной милиции (сам отдел, надо полагать, вы-ехал в более удобное здание). Все это очень напоминает золотую лихорадку в произведениях Джека Лондона, и это сходство наполняет человека чувством предстоящих великих дел. Состояние это сохраняется до самой горбушевой путины, но не будем забегать вперед…

Поселок Октябрьский — отдельная тема. Рядом с жилыми зданиями — разрушенные. Недостроенная школа, грязь, дома с пустыми глазницами окон, дороги, по которым лучше всего «ездить» на вертолетах, потому что любые автомашины ломаются, одни раньше, другие позже. Люди все чем-то озабочеы, и улыбку на их лицах можно увидеть только в одном состоянии — пьяном. Но чаще встречаются более приземленные картинки местной жизни: сначала у бара тусуется народ, а чуть позже кто-то кому-то бьет морду. Скорее всего, не со зла, а так, от скуки. Вечером мы едем за хлебом, а перед машиной пытаются куражиться местные юнцы. Парни и девушки, все нетрезвые… Откуда у них деньги на выпивку? До путины еще два месяца. Никакой местной промышленности не существует. Несколько полукустарных производств не в счет. Но рядом Охотское море и р. Большая, а в море и в реке в данное время идет чавыча. Местные выросли на этой рыбе и ловят ее как могут. С продажей нет никаких проблем: к тебе подъедут и заберут товар, рассчитавшись на месте. Либо сам рыболов знает, куда отвезти улов. Поселковые рыбаки (не все) деньги относят в местные бары. Круг замыкается.

Конечно, никто не разрешал ловить чавычу в этом году: так, немного — на спиннинг, в строго отведенных местах. Но это официально и скучно. Как подтвердят жители Петропавловска, они спокойно могли приобрести эту «подпольную» рыбу на рынках в свободной продаже. Можно, конечно, предположить, что вся она выловлена на удочку, но если так, то удочка была невероятных размеров.

Было бы несправедливо умолчать и о других людях в поселке. Спрашиваю первого встречного, где тут хозмаг. Он объясняет, что такого магазина нет, и тут же интересуется, что мне надо. Говорю, что ищу кипятильник. Прохожий качает головой: вряд ли отыщешь, но тут же предлагает свой. Я отказываюсь, но в конце концов он ведет меня домой, дает кипятильник, а взамен не требует ничего! Мало того, обижается на предложение заплатить. Только после этого случая мне стало понятно замечание другого местного жителя, рыбака: «Это вы там, в городе, живете по принципу «каждый сам по себе», у нас так не принято — мы друг другу помогаем».

Итак, мы приехали и поставили стан, который постепенно стал обрастать всеми необходимыми атрибутами. Но жизнь на стане была скучноватой. Уже зная, что рыба ловится и сбывается, мне интересно было узнать технологию изнутри. Лучший способ — побраконьерить. Конечно же, я не сторонник такого вида лова и не стану им заниматься, но «сыграть» мне нетрудно. Труднее было сделать так, чтобы те, кто был со мной, поверили в то, что я действительно «иду на дело»... Словом, решаем ночью пройти сплавом по реке. Это такой вид рыбной ловли, когда один конец фала от сетки в лодке, а другой — на берегу. Рыбаки идут по течению определенное расстояние, а тот, кто в лодке, притоняется — и все, что поймано, то поймано. Вечером я заметил, что около стана маячит иномарка, но кто в ней, мы не знали. Хотя нутром чуял, что там инспектора рыбоохраны или рыбнадзора.

Ночью все необходимое было готово. Для себя я решил, что, поскольку все будет происходить в темноте, мои напарники не заметят, что сеть с лодки я не спущу, благо фал был длинный и позволял отплыть на значительное расстояние. А потом можно будет объяснить, что запуталось, не вышло: да мало ли что могло случиться. Главное, мне ужасно хотелось выяснить: поймают или не поймают?

В сплошной темноте мы втроем тащим надувную лодку к берегу реки. Спотыкаясь, тихо чертыхаемся. Сетка уже набрана в лодке. Сажусь на весла и пытаюсь грести. С берега река казалась спокойной, но, едва отплыв, понял, как она коварна. Большие волны набегали, и лодка то уходила вниз, то забирала ввысь... Ощущение нереальности полное. Кто ты, одинокий бродяга, и что тут делаешь? Здесь никого нет, только космическое одиночество и мерный накат волн. Странное, полуфантастическое состояние — возбуждения, восторга, страха... Только что мир, в котором ты был одним из многих, превратился во Вселенную с полным одиночеством. Откуда-то слышу: «Давай!» — и не сразу доходит, что это с берега, мне. Я бросаю груз в воду, чтобы был всплеск (вроде бы сеть начал травить). И через мгновение вижу, как на дороге два раза вспыхивают фары автомобиля. Та или не та иномарка? Еще через минуту мне кричат с берега: «Возвращайся!».

Выхожу из лодки, спрашиваю: «Зачем кричали?». Подходит высокий молодой человек в камуфляже, в кобуре — «макаров», в руке — радиостанция. Машина, сигналившая фарами, стоит на дороге капотом к нам. Все это отмечаю мимоходом, пока знакомлюсь с оперативным (как оказалось) работником. Он, надо отдать ему должное, первый заметил, что сеть из лодки не выходила. Видимо, поэтому мы не вызвали у него опасений, и он беседует с нами спокойно и даже чуть-чуть нудно. Мне хочется задать ему множество вопросов, но понимаю, что не время и не место. Выслушав лекцию на тему незаконного лова, основной мыслью которой являлось: «Что нашим детям и внукам оставим?», представляюсь и приглашаю его на чай. Он не отказывается и не обещает. Так и не пришел, а жаль. Самое главное все-таки удалось выяснить — браконьерить трудно. Ловят сразу и быстро. Может, потому что мы дилетанты, а не профессионалы.

Об этой истории доложили кому надо, и мне влетело. Наш руководитель сообразил, что это моих рук дело. Но встреча эта не прошла для меня даром. Не давала покоя мысль: «Ловят же все-таки рыбу и сбывают!».

В России борьба с незаконными способами лова и охоты началась очень давно. В основном эта борьба ограничивалась наложением штрафа. Уже с XI века в первом законодательном сборнике «Русская правда» мы можем найти размеры штрафов и за что они налагались. Дальше различные цари и императоры расширяли список провинностей, но штраф и по сей день остается самым популярным наказанием. Другими словами, за тысячу лет у нас ничего другого не придумали. Но кое-чему нам бы стоило поучиться у наших предков. В XI–XIII веках штраф налагался на общину, на чьей территории находили незаконные орудия лова или следы браконьерства, а уже община была обязана найти виновника. Если таковой не находился, государство не страдало, ущерб ему возмещался за счет общины.

В 1741 г., во время знаменитой зимовки экспедиции Беринга на островах, впоследствии названых Командорскими, зоолог Стеллер впервые описал морскую корову. Этот морский зверь помог выжить российским первопроходцам — в зимовку они им питались. В 1755 г. уже не зоолог, а геолог Яковлев, посетив острова Берингова моря, начал бить тревогу по поводу сохранения этого животного. Но напрасно Яковлев обивал пороги чиновников г. Петропавловска-Камчатского: ничего он не добился. Никто не принял никаких мер. Результат впечатляющий: в 1768 г., спустя 27 лет после открытия, был убит последний экземпляр стеллеровой коровы. Вот такая печальная арифметика.

С середины 90-х общественность страны начинает бить тревогу по поводу сохранения морепродуктов на Дальнем Востоке. Особенное беспокойство вызывают отношения российских рыбаков и покупателей в Японии. Одна телекомпания провела собственное расследование состояния дел в двусторонних русско-японских отношениях. На рыболовецкое судно был внедрен журналист, который успешно работал в течение нескольких месяцев и смог добраться до двойной бухгалтерии, практикующейся на судах. Цифры поразили, и факты были преданы гласности. На судах существует, по крайней мере, два журнала: один — для российских властей, другой — для японских. Количество валютосодержащих морепродуктов, безнаказанно уходящих в Японию, превышает все допустимые нормы. По одному только крабу, на 1995 г., следующие цифры: в Японии куплено российского краба на сумму 670 млн долларов, а отражено в российском экспорте 85 млн долларов. От 670 отнимаем 85, получаем 585 миллионов черного нала по одному только крабу. Телекомпания и подключившиеся силовые структуры выявили ряд рыболовецких компаний, занимающихся незаконным ловом. После расследования виновные были привлечены к уголовной ответственности. Было решено обратиться и к сопредельной стороне, с тем чтобы и она провела расследование в отношении своих соотечественников, замешанных в криминальном бизнесе. Но никакой реакции не по-следовало.

Да, из двух стран одна отказалась от уголовного преследования виновных, хотя все факты по делу были переданы. Что же это за страна, которая отказывается сохранять российские биоресурсы, оберегать их? Эта страна — Россия. Япон-ские власти, обеспокоенные хаосом в экономической зоне России, предложили вернуться к нормальным, межгосударственным отношениям в деле экспорта морепродуктов. Россия ежегодно теряет миллиарды долларов, которые ей так нужны. А журналист, внедренный на рыболовецкое судно, был работником японской телекомпании Эн Эйч Кэй. Отчего же японцы так забеспокоились? К ним приходят дешевые морепродукты, они их перепродают по высокой цене… Японцев, как людей прагматичных, беспокоит тот факт, что реально этих морепродуктов может не оказаться в скором времени совсем. Странно, что наша сторона об этом не задумывается. И перед глазами встает образ стеллеровой коровы, очень неясный, потому что мы ее никогда не видели и не увидим. Кто даст гарантию, что краба или лосося наши дети не будут вынуждены изучать по фотографиям и фильмам?

На море шторм бушует с вечера и до утра. Утром выхожу прогуляться по берегу, замечаю — метрах в ста что-то блестит. Иду на это серебристое пятно и обнаруживаю чавычу. Довольно крупную, а главное, свежую! Пока наши рыбаки не проснулись, прихожу с «уловом» на кухню и оставляю повару. Решил пройтись подальше. За обход улов составил две самки и одного самца. Народ глазам не поверил. Правду говорят, что волка ноги кормят. Видимо, рядом с нами охотились нерпы, и в штормовой неразберихе чавыча, спасаясь от преследования, выпрыгнула на берег. А тут еще и отлив. Другого объяснения найти не могу. Конечно же, мы устроили «праздник живота»: икра-пятиминутка, уха, жареная чавыча... Никогда не приходилось за один присест есть столько такой дорогой и малодоступной рыбы. Кто-то из наших подсчитал, на какую сумму мы съели, исходя из цен на чавычу, сложившихся на рынке в июне. Получилось четыре тысячи рублей. С того дня после шторма я не раз обходил берег по прибойке, но лишь два раза улыбнулось счастье, да и то по одной рыбине.

А как она попадает на стол к горожанам, мне удалось выяснить. Местные рыбаки в местах, известных только им и не подлежащих обсуждению, ловят чавычу. Дальше все просто: подъезжает скупщик и по оптовой цене забирает рыбу. Если ему повезло и он нигде не попался (ГИБДД, посты и т. п.), он добирается до города, и тут уже скупщик сдает рыбу по другой, но тоже оптовой цене. На рынке рыба распределяется по прилавкам, а оттуда на стол к вам, господа хорошие. Для любителей легкой наживы сразу оговорюсь: дело это невыгодное, а хлопот много. Те, с кем я имел «счастье» общаться, люди не богатые. Так что их бизнес, кроме проблем, ничего не приносит. Потому в этом году хотя и можно было купить чавычу, но по очень высокой цене.

А что касается местных рыболовов, то браконьерами у меня язык не поворачивается их называть. Конечно, такое заявление нуждается в объяснении. Я уже упоминал о впечатлении, которое оставляют поселки на побережье Охотского моря. Так это все снаружи — внутри еще хуже. Трубы отопления давно полопались, в каждой квартире стоит печь или, на худой конец, буржуйка, но это не спасает от холода и сырости. По этой причине стены покрыты плесенью, которую ничем уже не изведешь. Все рыболовы, как правило, мужчины, а им, хочешь не хочешь, приходится быть добытчиками. Именно добытчиками, потому как экономическая инфраструктура давно и успешно развалена, а без работы нет и заработков. Электричество включается по графику, а что это такое, объяснять не стоит. Рыба и дикоросы — вот и все ресурсы, на какие может рассчитывать житель побережья. При всем этом не следует забывать, что рыба идет не круглый год, возможность заработать и заготовить имеется только летом. Цены в местных магазинах гораздо выше, чем в городе. Как в таких условиях жить? А позиция государственных структур очень удобная. Я тебе ничего, а ты, когда попадешься, мне штраф, взятку и прочие виды дани. Если это демократия, то Римская империя — развитой коммунизм. Потому и не хочу называть тех, кто живет на этих землях, браконьерами. Я не против сохранения природных биоресурсов, но не за счет здоровья главного биоресурса — человека.

Чтобы поймать в море хоть что-то мало-мальски стоящее, требуется буй. Буй оборудуют кольцом или блоком, через который посредством фала он связан с берегом, и именно это обстоятельство позволяет заводить сеть, невод (не путать с речной рыбалкой), другими словами: заниматься рыбалкой. Раньше мне казалось, что «поставить буй» — легкое дело, не стоящее внимания. Это в какой-то степени подтверждало и поведение наших «опытных» рыбаков: кинули пару батарей в море, прикрепили буй — и тут же рыбачить. Благодаря такой рыбалке мы один раз вытащили на берег буй, со всем содержимым, второй, третий! Это дело мне вскоре надоело, и пошел по берегу спрашивать совета у рыбаков. Уже через пять минут мне объяснили, что в Охотском море сильные течения, чтобы закрепить буй на «мертвяк», загружают около двадцати мешков с песком, которым дают замыться в течение двух-трех дней. Не ловят сразу, а ждут. (Количество груза зависит от предполагаемой нагрузки на буй).

И вот тут-то и начались прелести настоящей рыбалки. По песку ходить просто так не очень-то легко, а надо еще загрузить мешки с песком и тащить их к месту погрузки на лодку. Вчетвером мы этим занимались часа три, и нам не позавидовали бы рабы на галерах. Каждый мешок следует обвязать, и его переворачивают и возятся с ним, как с куклой. Когда все уже готово, ищут лодку, которая выдержала хотя бы десять мешков.

Нам помогла одна рыболовецкая бригада. Они дали лодку и двух человек. Работали эти ребята прекрасно. Мне всегда импонируют настоящие профессионалы, так вот это были профессионалы. Они подошли на лодке к нашему стану, загрузили десять мешков, лодка опасно осела на корму, несмотря на то что груз был по возможности распределен. Я пошел с ними в море, но моя помощь заключалась лишь в одном: в момент выброса очередного мешка я вставал, по их команде, на противоположный борт, чтобы лодка не перевернулась. Работали они красиво и легко, как работают люди, давно изучившие свое дело. За час с небольшим весь процесс был закончен. Если учесть, что море было неспокойно, что был туман, работа была сделана на ять. Тот буй, который они загрузили, стоит по сей день! Вот что значит дело мастера боится.

С этого дня и до конца путины мне перестали сниться сны — спал как убитый.

Охотское море в июне щедро на белорыбицу. Идет мойва, ловить которую одно удовольствие. Рыбаки высматривают мойву в линии прибоя, а затем обыкновенными сачками черпают. Мы настолько увлеклись этим занятием, что не замечали ни мокрых сапог, ни взмокших спин. Ловят все — мужчины, женщины, дети. Рыба вкусная, и не требует особого труда в приготовлении. Кроме мойвы, в это же время берется навага. Навага вообще замечательная рыба. Приятная на вкус, почти без костей, легка в обработке. На наваге мы решили немного подзаработать и поймали ее тонны две. Машину отправили на рыбозавод в Елизово, чтобы там сдать на заморозку. Но наважку нашу не приняли. То ли связи с заводами слабые, то ли действительно песка много было в жабрах — словом, отказали нам. Что делать? Рыба не может долго храниться. Недолго думая, наши рыбаки поставили грузовик на рынке в Елизово и начали бесплатно предлагать рыбу всем подряд. Все-таки запуганный у нас народ, везде подвох ищет. Почему бесплатно? Она что, пропала? Ну что бы мы делали без пенсионеров? Сначала одна бабуля подошла — взяла, потом другая. Наши пенсионеры без комплексов, благодаря их смелости рыба не протухла, а пошла на столы граждан славного города Елизово. Две тонны мы раздавали три часа. Вот так мы «заработали» на наваге.

Говоря о белорыбице, нельзя умолчать и о такой рыбе, как камбала. Камбала попадается в море огромных размеров. Ее парную зажарить или потушить — приятно и полезно. Вкусная рыба, когда свежая. Причем любая. Но камбалу, в сущности, ловить не надо, она сама идет в сеть, когда нужно и когда не нужно. Вот уж действительно дотошная рыба и надоедливая! Но с пивом наши граждане соленую камбалешку, о-го-го как употребляют, с хрустом и удовольствием. Да и солить ее надо всего шесть часов, а дальше — отмачивай, подвяливай и ешь.

Как раз в июне мы увидели на мусорной свалке под Большерецком первую рыбу. Эта была навага. Кто ее свалил, останется тайной, видимо, не все согласны раздавать рыбу, проще выкинуть.

Дни летели незаметно, и все чаще коса, на которой стоит п. Октябрьский, сотрясалась от мощных тягачей и большегрузных машин, среди коих не смогли затеряться и представители отряда «джипов». В общем-то, и советской техники — «москвичей», которых не жалко угробить на бездорожье путины, хватало. Поток автомобилей увеличивался, а вместе с ним росло и количество рыболовецких станов на берегу моря и р. Большой. «Оккупация» мест хода лососевых шла не только сухопутным путем, но и с моря: по линии горизонта, как на параде, выстраивались рыбоперерабатывающие суда, с маячащими между ними танкерами. Для полной картины не хватало только дирижаблей, зависших над водной гладью.

Все это стягивалось и накапливалось, и, наконец, в одно прекрасное утро видишь, что нет свободного кусочка берега: по всей косе со стороны реки стоят станы, на станах краны, под кранами люди, за людьми деньги. Такая же картина со стороны моря, но там вместо кранов — ставные невода.

Ночью, особенно темной, безлунной, когда не видно ни зги, все это преображается из-за огней. Представьте себе голливудский фильм — кадры какого-нибудь американского города ночью в огнях. Вот эта картинка точно передает ночные окрестности п. Октябрьский, точнее всей косы, от устья до мыса Левашева.

Что касается людей, то только негров на этой путине не было. Да и не удивлюсь, если узнаю, что были, да мимо прошли — не заметил. Каждый маленький или большой начальник счел своим долгом притащить на путину своих родственников мужского пола, у кого какие есть. Своих друзей и знакомых. Из России, из ближнего зарубежья, откуда только не встречался люд, и все они приехали откушать рыбного пирога.

Рядом с нами работали фирмы из Москвы, Владивостока. Некоторые из них ориентированы на западный рынок, другие (попроще) — на внутренний. Народ в таких фирмах подбирают более тщательно, но и там родственники и друзья составляют значительную часть коллектива.

Не надо быть бухгалтером, чтобы понять, что за всей этой организацией, отрядами техники и людей стоят огромные финансовые средства. И то, что эти средства имеются в нынешней России, уже не вызывает удивления. От обилия техники и орудий лова невольно закрадывается мысль: «Куда бедной горбуше деться?». И, действительно, куда уйдешь, когда ставные невода с моря буквально перекрыли путь хода рыбы?

Рядом с нами стоял такой невод — это стенка от дна моря до поверхности, выдвинутая перпендикулярно берегу метров на триста в море, на краю стенки — ловушки, попав в которые рыбе уже никуда не уйти. Из невода рыбу выбирают и отправляют на переработку — на суда или заводы.

Предприятий, которым разрешен лов, было огромное количество, и доходило да абсурда: на одной тони (это уже на реке) ловили пять-шесть организаций. На нашей тони было зарегистрировано аж… семь! Правда, представителей трех организаций мы так и не видели: они вероятно, «ловили» свою рыбу в городе. Но и четырех нам хватало с лихвой.

Какими только эпитетами не награждали горбушу «рыбаки», и такая она, и сякая — если бы рыба понимала, то явно бы обиделась. И это несмотря на то, что все эти люди оказались здесь благодаря такой-растакой горбуше. Вообще, мне кажется, что презирать то, на чем ты живешь, — удел недалеких людей…

Каждое утро у нас начиналось с выхода на нашу тонь, где мы заводили невод. Для того, чтобы завести в реку, невод сначала набирают в лодку. Процесс этот достаточно трудоемкий и требует усилий четырех, а иногда и шести человек. В нашей бригаде как-то сразу определились люди, занимающиеся этим самым набором. Не знаю, как у других, а у нас они составляли наиболее сознательную часть коллектива. Эта путина имела особенность — невод заводить приходилось часто. Часто, потому что рыба отсутствовала, и те, кто хотел хоть что-то поймать, буквально черпали ее по килограммам. Десятки раз за путину мы вытаскивали пустой невод (если, конечно, не считать нескольких хвостов). Самый запоминающийся замет — ничего! С тиной речною…

Тот, кто занимался набором невода, нес самую большую физическую нагрузку. А если это делать 15–20 раз в день, то к концу дня свет в глазах меркнет... Как я уже говорил, нас было несколько бригад на тони, и все смотрели: кто что взял, чтобы лишний раз не заводить невод. Рыбалка без отдачи очень изнуряет, и лишь когда затрепещется рыба в неводе, поднимается настроение, и вроде бы уже и полегче... Эта скученность рыбаков породила в средствах массовой информации утку о том, что бригады дерутся за каждый метр берега. Нас это очень развеселило, и мы с утра предложили соседям в шутку подраться, чтобы подтвердить написанное. Ну а если без шуток, мы друг другу помогали. А что было делить? Рыбу, что здесь есть, а на метр дальше отсутствует? Ее нигде не было. А многие ждали, когда пойдет настоящая рыба, и не ловили вовсе! Те, кто ждал, так и не дождался — «пролетел». В сущности, «пролетели» все, но кто-то черпал, как мы, а кто-то смотрел.

Были дни, когда удавалось взять за замет тонну-две, это уже считалось хорошим уловом. Когда я видел трепещущуюся массу рыбы, эта картинка не вызывала во мне положительных эмоций. Мне было жалко эти незначительные остатки горбуши, которая могла пройти на нерест, но не прошла. Если бы рыбы было много, вопросов бы не возникало. Но когда ее нет — есть о чем поразмышлять. Десятки таких же, как мы, черпали ошметки огромного стада горбуши, которое шло на нерест. И люди в этом не виноваты: они ловили то, что зашло в реку. Но в реку зашло очень мало, вот в чем штука! Самое смешное, что опытные рыбаки понимали не больше, чем любители. Они все время повторяли: «Подождите день-два, рыба пойдет, ей некуда деться…». А рыба не шла. Почему?

Говорить о неведомом пути миграции горбуши я могу только со своей точки зрения, которую, правда, разделяют многие из рыбаков, работавших в путину на реке Большой.

Проблем со сдачей рыбы (не говоря уже об икре) на заморозку не было — ни в Усть-Большерецке, ни в Октябрьском. В то же время рыбозаводы и оборудованные для переработки лосося цеха использовали производственные мощности далеко не полностью — и были рады любому клиенту. Мне неизвестно, может быть, какие-то заводы и работали в полную силу, но я о таких не знаю и не слышал от других.

В те дни вся атмосфера на Большой была пронизана ожиданием настоящего хода рыбы — даже когда обещанные сроки уже прошли. Люди упорно выходили на берег и делали контрольные заметы, но все это уже было ни к чему: рыба не шла.

Присутствие внушительного флота, который маячил на горизонте до конца путины, должно было, наверное, насторожить речные бригады… Возможно, еще до начала путины в определенных кругах знали, что «большая» рыба будет только в море. Тогда зачем было так плотно заполнять берег реки и моря рыболовецкими бригадами? Сам по себе никто на рыбалку попасть не может: нужны лимиты, рыболовный билет, землеотвод и много-много других необходимых атрибутов. Все эти разрешительные бумаги проходят через определенных чиновников, регистрируются и на них ставятся соответствующие визы. Без всего вышеперечисленного никто не имеет права выйти на берег и закинуть невод в реку или поставить ставной в море. Следовательно, «дикая» рыбалка исключалась. Но если было известно, что в реке Большой не должно быть «большой» горбуши, то зачем вообще состоялась эта поголовная регистрация рыбодобытчиков, для чего поощрялось создание перерабатывающих производств? Разве трудно было сказать: «Ребята, вы не угадали, рыба пойдет другим путем»?

Любое производство состоит из технологической цепочки. В нашем случае это выглядит так: построил цех по переработке, купил или получил лимиты, добыл рыбу, транспортировал к месту переработки, переработал, транспортировал к месту реализации или дальнейшей транспортировки. Даже поверхностный взгляд на эту цепочку заставляет задуматься о количестве людей (и техники), в ней занятых. Давайте порвем цепь в месте, где у многих случился этот «обрыв» — «добыл рыбу», дальше люди не задействованы, у них нет главного объекта — рыбы, ради которого затевалось все. Так что за любой правильной или неправильной организацией производства стоят люди. И эти люди должны бы объяснить, почему сотни рыбаков, десятки предпринимателей не заработали на этой путине — а некоторые и понесли огромные убытки.

Речная рыбалка имеет свои прелести. Когда невод уже заведен в реку, его начинают выбирать. Подчас этот процесс идет с помощью техники, потому как руками здесь мало что сделаешь. Тут каждый работает по-своему, но смысл один — согнать рыбу к сливной (это самая широкая часть невода), чтобы оттуда ее уже можно было вынуть. Если рыбы мало, то ее «сушат» и выбирают вручную, если много — то с помощью коплера.

Как-то раз я находился в реке и страховал фал, который шел от крыла невода. Не знаю, каким шестым чувством, но вдруг понял, что фал порвется, — и инстинктивно разжал пальцы. В этот же момент фал со свистом разлетелся в разные стороны, и — несмотря на то, что я его уже не держал, он чуть касался рук, — меня перевернуло в воздухе и бросило в воду. Со стороны на это, наверное, было страшно смотреть, потому что вся бригада, сидевшая на бревне в ожидании работы, вскочила на ноги. Вынырнув, я успокоительно помахал рукой: мол, все в порядке! Но меня можно было выжимать, промок насквозь.

Другой кульбит у меня вышел, когда выходил закидным на лодке. Это тот человек, который помогает неводу уйти с лодки в реку. Как я уже говорил, мы ловили постоянно. На реке было мелко, можно было винтом мотора зацепить дно, потому мотористы и не подходили близко к берегу, а закидной спрыгивал с концом фала (со стороны сливной) и бежал с ним в сторону берега, где фал подцепляли к какой-нибудь технике. В азарте я перепрыгнул через борт, на ходу зацепившись одной ногой за фал. Естественно, в воду ушел с головой, потому что приводнился не на ноги, а на спину. Правда, быстро пришел в себя и донес конец фала до берега. В тот замет, на удивление, мы взяли много рыбы, и с тех пор, когда ее не было, народ в шутку предлагал ловить ее на «живца».

Когда работа шла без криков и совершенно необдуманных приказов, было легко и спокойно. Несколько раз к нам приходили настоящие профессионалы и опытным глазом сразу замечали наши ошибки, после чего давали толковые советы. Например, невод или сеть нужно вытягивать, находясь спиной к фалу — тогда спину не сорвете. Это так просто, но это все надо знать. Оснастку невода нам делала женщина, которая является специалистом высшего класса. Вообще, в п. Октябрьском и во всем районе проживает огромное число невостребованных спецов — тех, кто вырос в рыбной промышленности. На сегодня их знания и опыт никому не нужны.

Пару недель у нас в бригаде работал тралмастер, которому до выхода в море просто нечего было делать, и он решил посмотреть на путину береговую. За то короткое время, что он у нас пробыл, мне удалось обучиться у него разным маленьким хитростям при работе с сетью или делью невода, а если бы знакомство происходило не в режиме путины, то у такого человека запросто можно было пройти рыбную академию.

На наборе невода в нашей бригаде работал представитель малочисленных народностей из Анавгая, и, честно говоря, вся бригада его уважала. Физически крепок, этакий эвенский Геркулес, и от работы не бегал. Прибавьте к этому мягкий и общительный характер, и станет понятно — работать с таким одно удовольствие. Если вспомнить всех, кто является профессионалом (и не только в рыбном деле), то всех их объединяет удивительное спокойствие и кажущаяся неторопливость — а на самом деле они гораздо производительнее суетливых и мечущихся крикунов. Таких, к сожалению, хватало и у нас, да и у других, вероятно, тоже.

Тем же, кто решит рискнуть и поехать на заработки на путину, можно пожелать удачи и настойчивости. Но если у вас есть такая возможность, то без контракта никуда не устраивайтесь, а еще лучше — наведите справки о фирме, в которую идете работать. Не обольщайтесь, когда вам обещают золотые горы, и не рассчитывайте на них, лучше уйдите туда, где помимо золотых гор оговорены условия на случай неудачной путины. Потому что под соусом неудачи вам могут не заплатить и того, что вы явно заработали. Вы должны знать, сколько идет вам «от вала», что позволит хоть и приблизительно, но предполагать размер заработка и вести какой-то учет.