(Этносоциальные проблемы коренных народов Дальнего Востока на пороге третьего тысячелетия, печатается в сокращении)

Мне нравятся закаты над Амуром, когда малиновый шар солнца, шипя и разбрасывая по облакам золотые искры, погружается в тяжелую черную воду. Беззвучные сполохи в полнеба, кажется, предвещают конец мира. Что это? Атомный взрыв, вселенский лесной пожар, агония умирающего дня? И то, и другое, и третье...

Вот так же, должно быть, тысячелетия назад древние жители Приамурья наблюдали за тем, как яростное небесное божество падает в страшную бездну. И они приносили жертвы ради того, чтобы не осталось оно навечно по ту сторону мира, чтобы всходило вновь и вновь, проливая свет и тепло на их благословенную землю.

Сегодня нас уже не пугают небесные явления. На планете происходят события пострашнее того, что могли себе вообразить суеверные туземцы. Но как сотни лет назад они наблюдали за заходом солнца, так и мы нынче с тревогой наблюдаем за тем, как медленно, но верно заходит солнце древних народов Приамурья и всего Дальнего Востока.

О сложном социально-экономическом положении коренных малочисленных народов Севера написано немало. Однако в большинстве статей преобладает эмоциональная оценка ситуации, научных исследований социологов, психологов, медиков значительно меньше. Несмотря на заметное увеличение внимания общественности, в том числе и научной, к проблемам коренных народов, следует признать, что у нас до сих пор нет налаженной системы, наработанных методик и приемов изучения нынешнего положения аборигенов, в то время как необходимость таких исследований, более того — мониторинга социально-экономического и физического состояния коренных народов, очевидна.

Отсутствие полной, научно выверенной информации об их реальном положении имеет сегодня двоякие последствия. С одной стороны, остаются незамеченными многие негативные явления в их среде, которые нужно и можно было бы нейтрализовать, с другой стороны — это порождает у некоторых общественных деятелей, в том числе и из числа самих коренных народов, желание поспекулировать на этой горячей теме, преднамеренно сгущая краски и приобретая себе тем самым политический капитал.

Следует напомнить, что скорое исчезновение тех или иных родов, племен, а то и всего населения Крайнего Севера предрекали уже не однажды. Известный русский мореплаватель В. М. Головнин, посетивший Камчатку в начале XIX века, предрекал гибель ее коренного населения в течение нескольких десятилетий от заразных болезней, голода и притеснений, чинимых русскими колонистами. И у него были на то основания. Ровно сто лет спустя инженер-путеец, приехавший в Хабаровск строить железную дорогу, но приобретший известность в качестве этнографа, Иван Лопатин утверждал, что не позднее, чем через 70 лет от нанайцев на Амуре, Сунгари и Уссури останутся одни лишь воспоминания. Первая советская северная экспедиция, работавшая в регионе в 1923 году, сделала еще более неутешительный вывод: коренным народам Севера, при сохранении темпов убыли населения, жить осталось не более десяти лет. Однако прошли годы, и оказалось, что «слухи об их смерти были сильно преувеличены». Сегодня, несмотря на неутешительные прогнозы, вопрос о физическом выживании коренных народов не стоит. Речь идет в первую очередь о сохранении их социокультурной самобытности и об оздоровлении духа народа путем его возрождения и развития.

Многие современные авторы, совершенно справедливо описывающие бедственное положение аборигенов, тем не менее, впадают в ошибку (может быть, и не осознаваемую ими) — они смешивают этнические и социальные проблемы, переживаемые этими народами. Если первое присуще им исключительно в силу их этнических и культурных особенностей, то второе характерно для всех жителей отдаленных поселков, независимо от их национальности. Нынешняя ситуация складывается таким образом, что в северных районах страдают от экономических неурядиц в большей степени именно пришлые люди, менее приспособленные к суровым условиям. И когда иные авторы призывают решать проблемы аборигенов, не говоря при этом об идентичных, а может быть и более острых проблемах переселенцев, живущих с ними бок о бок, то это в конце концов может вызвать не только непонимание, но и обострение межнациональных отношений, что сегодня было бы крайне нежелательно.

Именно поэтому в данной статье основное внимание будет уделено не общему социально-экономическому состоянию населения северных территорий, а специфическим этносоциальным проблемам коренных малочисленных народов, разрешение которых возможно уже в ближайшем будущем.

:Экономическая дискриминация аборигенов уходит своими корнями в годы первых «сталинских» пятилеток, когда им была навязана чуждая, во многом искусственная хозяйственная система колхозов и совхозов, практически никак не учитывавшая их национальную и хозяйственную специфику. Однако это было только начало. В 60–80-е годы, как будто в насмешку над аборигенами, руководители северных национальных территорий неоднократно заставляли их менять виды хозяйствования. Посчитав оленеводство экономически невыгодным, коряков и чукчей пересадили с оленных нарт на рыболовецкие траулеры. Оленеводов и рыбаков северных районов Хабаровского края за-ставили выращивать овощи, разводить коров, свиней и кур, задавшись целью прокормить северные территории «своими силами», не считаясь при этом ни с экономической нецелесообразностью, ни с не подходящим для земледелия и скотоводства климатом. Когда эта затея провалилась (а рыболовство стало невыгодным из-за резкого сокращения запасов промысловых пород рыбы), попробовали вернуться к старому. Но время было упущено, кадры растеряны, олени истреблены. В первые годы «горбачевской» перестройки с высокой трибуны XIX партконференции было заявлено о необходимости восстановления прав аборигенов на их родовые земли и традиционные промыслы. Но где та партия и где те права, о которых сегодня, если и вспоминают, то всуе?!

Аборигены всегда жили за счет возобновляемых природных ресурсов. В советское время их такой возможности лишили. Рыбаки, охотники и оленеводы, согнанные в свое время в колхозы, вначале утратили стимул к труду, который нищенски оплачивался, затем исчез и объект труда. В 80-е годы большинство рыболовецких колхозов и охотартелей были закрыты ввиду резкого сокращения рыбных и пушных запасов. Нечего стало ловить, не на что охотиться. Некому и некого стало пасти на необъятных просторах тундры. Колхозы исчезли, оставив людей предоставленными самим себе. Как жить? На что надеяться? Рыбачить нельзя — введенные повсеместно ограничения и запреты на ловлю рыбы возвели всех рыбаков в одночасье в ранг браконьеров. То же и с охотниками. Люди, конечно, и рыбачат, и охотятся, потому что сегодня для большинства сельских жителей это единственный источник средств существования. Ну а на них «охотятся», и небезуспешно, инспектора рыбоохраны, отряды милиции и ОМОНа. Трудно поверить, чтобы крайне немногочисленное коренное население, проживающее по берегам дальневосточных рек (только в Хабаровском крае их насчитывается около 20 тысяч, но рыбачат-то далеко не все), реально могло повлиять на состав и размеры речной ихтиофауны. Куда больший ущерб рыбным запасам наносят промышленные и бытовые стоки, деятельность леспромхозов в бассейнах нерестовых рек, существующие до сих пор государственные, частные и коммерческие предприятия, специализирующиеся на вылове рыбы. Но как прежде, так и сейчас главными и самыми «опасными» браконьерами оказываются нанайцы, ульчи, нивхи. Отобранные сети лишают их нередко единственной возможности прокормить семью, наложенные штрафы, которые нечем выплатить, пополняют перечень уголовных дел и наказаний, которые, говоря по совести, эти люди не заслужили.

Но я бы погрешил против истины, если бы не сказал, что в последние 5–7 лет отношение к таежным и речным промыслам среди коренных народов региона изменилось. Действительно, формирование рыночных отношений, появление большого числа частных предпринимателей, готовых закупать рыбу и другие дары природы у жителей национальных селений, привели к резкому увеличению вылова рыбы именно на продажу. Еще каких-то десять лет назад мало кто из нанайцев, например, ловил частика с целью сбыта. Сегодня большая часть сазанов, карасей, щук, да и занесенных в Красную книгу аух и змееголовов, вылавливается именно на продажу. Особенно это касается селений, расположенных поблизости от городов и вдоль оживленных автодорог.

Но как не понять этих людей, если в селе, какого бы размера оно ни было, сохранилось не более трех-четырех учреждений, способных предоставить работу для 50–70 человек! Это школа, сельская администрация, детский сад, Дом культуры. Мало где теплится жизнь в лесозаготовительных и лесоперерабатывающих предприятиях. Но и в тех, и в других люди месяцами не видят зарплаты, могут рассчитывать только на свой огород, реку да тайгу.

Сложное чувство вызывает еще одно новое явление в национальных селениях Приамурья — детский труд. Когда-то, в далекие и основательно позабытые времена, было нормальным и естественным, что сын рыбака, едва научившись ходить, стремился на реку, помогал отцу подготавливать сети к промыслу, а лет с семи-восьми выходил с ним на путину. Партийные идеологи в течение десятилетий проводили мысль о том, что дети не должны трудиться наравне со взрослыми. Детей аборигенов сознательно отучали от традиционных промыслов, освященных веками народных обычаев, видимо, для того, чтобы быстрее превратить их в «новую историческую общность» — советский народ.

И вот в последнем десятилетии XX века мне приходится видеть, как 10–12-летние пацаны, взяв старенькие рваные сети, с благословения родителей самостоятельно выходят на небезопасный промысел, во время которого могут возникнуть ситуации, смертельно опасные и для взрослых опытных рыбаков. Дети рыбачат, и это некое знамение нашего нового времени не только потому, что в их доме бывает не на что купить хлеба, а одной картошкой да черемшой сыт не будешь, но и потому, что иные родители весь свой приработок спускают на водку, нимало не задумываясь о судьбе сынов-пасынков. В последние годы среди детей и подростков стало привычным и престижным трудиться по-настоящему, по-взрослому, в поте лица, чтобы заработать свои, настоящие деньги. Как к этому относиться, я пока не знаю: то ли умиляться, то ли ужасаться, то ли спокойно принять как неизбежный результат очередного витка нашей российской действительности. Добавлю только, что и эти малолетние «браконьеры» в равной степени преследуются бдительной рыбинспекцией. Отличие одно — у детей отбирают сети, воздерживаясь от наложения денежных штрафов. Инспектора знают, что денег на штрафы все равно нет, а десятилетнего пацана к уголовной ответственности не привлечешь.

Итак, перед нами унижающий честь и достоинство аборигена замкнутый круг, из которого сегодня нет выхода. Круг, нарисованный нашим родным российским законодательством, которое вроде бы должно заботиться о благе россиян, но эта «забота» на практике очень часто оборачивается созданием условий, когда нарушение закона является едва ли не единственной возможностью выжить. Разорвать его просто — нужно лишь законодательно создать условия для возможности хотя бы минимального законного промысла на исконно принадлежащих им угодьях. Контроль, конечно, необходим, но полный запрет, который мы имеем сегодня, не просто губителен для людей, он губителен для самой России, потому что исподволь подтачивает и так уже основательно подточенное законопослушание и законопочитание россиян. Но как не просто разорвать этот бесправный правовой круг в нашей России, в которой со времен царя Гороха закон — что дышло!..

:О размерах и особенностях экологического кризиса на Дальнем Востоке России сказано и написано немало. Мы все каждодневно ощущаем на себе последствия необратимых, как утверждают ученые, изменений климата планеты, загрязнения окружающего пространства — воды, воздуха, почвы. Но если большинство населения региона воспринимает это как некое дополнительное неизбежное неудобство, только в отдаленной перспективе способное нанести вред здоровью и благополучию, то для коренных народов экологические проблемы уже сегодня представляют реальную угрозу их дальнейшему существованию.

Сельское аборигенное население, в большинстве своем по-прежнему ориентированное на традиционные формы хозяйства (а нынешний кризис в России лишь усугубляет эту тенденцию), имеет реальные шансы выжить, лишь занимаясь рыболовством, охотой, оленеводством, собирательством (причем, в самых примитивных его формах). И если для отдельных людей или семей еще сохраняется какая-то возможность выбора рода деятельности, то для этноса, как социально-территориальной целостности, утрата среды обитания и возможности традиционных промыслов однозначно несет гибель.

Современное состояние экологии, наложенное на отчаянное положение коренных народов, порождает поистине трагические коллизии. Нанайцы, ульчи, нивхи, неспособные физически существовать без употребления в пищу рыбы, в условиях фенольного загрязнения Амура поедают заведомую отраву. Удэгейцы и нанайцы Приморья сознательно и добровольно отдают свои родовые угодья зарубежным лесозаготовителям в надежде получить некую денежную компенсацию за предательство не только грядущих поколений, но и памяти предков, столетия оберегавших и лелеявших эти земли. Обитатели тундры — эвенки, чукчи, коряки — ликвидируют оленные стада ввиду уменьшения площадей ягельников, старения и сокращения кадров оленеводов. Что ждет их в будущем? Россия эвакуируется с Севера, промышленное производство замораживается, прекращается добыча полезных ископаемых. В условиях резкого снижения объемов северного продовольственного завоза эти народы также оказываются перед угрозой гибели. В отличие от пока еще численно преобладающего переселенческого населения, им уезжать некуда. Их родина здесь — на необъятных просторах тундры, изнасилованной горнодобывающей промышленностью России.

... Итак, чего мы хотим?

Общего для всех ответа на этот вопрос сегодня не существует. Нет единого мнения о путях решения проблем коренных малочисленных народов не только среди ученых и политиков, но и среди самих аборигенов. Одна их часть ратует за сохранение традиционных норм и ценностей, в возрождении национальной культуры видит единственную возможность решения всех проблем. Другие стремятся «войти» в современную цивилизацию на равных с мировыми нациями. Линия разлома общественного мнения проходит не только между поколениями: старшие — традиционалисты, а юные — модернисты. Проведенные исследования показали, что за сохранение традиций выступает больше мужчин, чем женщин (первые оказались более консервативными), нет единодушия в выборе путей развития этносов среди национальной интеллигенции. Противоположные чувства (с одной стороны — высокий уровень национального самосознания, идентификация себя с этнической общностью, стремление к политическому и экономическому суверенитету родного народа, с другой — боязнь «выпасть» из мирового социально-политического процесса, страх оказаться «на обочине» глобальной интернационализации всего человечества) побуждают их к противоречивым действиям: одной рукой они голосуют за традиционализм и реанимацию утраченных элементов народной культуры, другой — за повышение социально-политического и экономического статуса народов, что неизбежно ведет к новому витку модернизации как необходимому условию вхождения в российский и мировой социум.

Задача усложняется еще и тем, что различные этносы и по сей день в разной степени интегрированы в современный техногенный универсум. В большей степени это коснулось народов Приамурья и Приморья (нанайцы, удэгейцы, ульчи, нивхи), в меньшей степени — эвенов и эвенков, еще меньше — чукчей, коряков, ительменов и других жителей самого крайнего Севера. Таким образом, очевидно, что выработать некие общие рецепты для оздоровления каждого этноса нельзя. Тем не менее, несколько фундаментальных принципов, подходов к решению их проблем, как бы они ни разнились, можно обозначить уже сегодня.

Подход первый. Нужно лечить не следствия (алкоголизм, преступность, маргинальность), а причины социальных болезней.

Не правы те, кто рассчитывает решить проблемы аборигенов только путем возрождения культуры и повышения их экономического уровня. Да, это важно, вопрос лишь в том — как, посредством чего этого добиться? Справедливости ради следует сказать, что в 20–80-е годы советской властью было многое сделано как для развития культуры, так и для повышения благосостояния коренных малочисленных народов. Но и в 20-е, и в 80 е годы, и теперь мы стоим перед очевидным фактом, что все это мало шло впрок. Старые проблемы остались, к ним прибавились новые. Значит, мы «шли не тем путем». Что же делать? В первую очередь, необходимо стремиться к разрешению базовых, уже названных нами проблем этих народов.

Подход второй. Необходимо разнести понятия «этнос» и «представитель этноса». Интересы этносов и интересы его членов — суть не одно и то же.

Всякий этнос склонен переживать свою собственную судьбу: он возникает в какой-то момент, консолидировавшись из числа соседних племен или отделившись от некоего суперэтноса; он переживает период развития и расцвета, достигает зенита, после чего либо превращается в иной этнос, либо сливается с другими этносами, подвергаясь ассимиляции. В любом случае — этнос не остается неизменным. И нас не должно вводить в заблуждение сохранение его самоназвания. Действительно, русский этнос периода Киевской Руси (или совокупность родственных славянских этносов) — это совсем не то, что русский этнос конца XIX века. Современный русский этнос так же мало похож на русский этнос XIX века, как и этносы нынешних коренных народов региона — на этнос их предков, живших сто и даже пятьдесят лет назад. Причем, изменения коснулись самых сущностных его составляющих: изменился язык, традиции, обычаи, культура.

Сегодня много говорят о том, чтобы возродить национальную, народную культуру аборигенов Дальнего Востока. Это вызывает сочувствие и понимание «широкой общественности». Но почему так мало говорят о необходимости возрождения народной русской культуры, о возвращении к русским народным традициям и обычаям, русским косовороткам, гармоникам и благочинности? Потому что это неактуально. Эволюция русского этноса, практически ничего не оставив от его сущности прошлого века, не затронула самого главного — не поставила под угрозу его автономное в социокультурном плане существование.

Иная ситуация с аборигенами Дальнего Востока. Изменения в их среде привели к подмене традиционных этнических черт русскими или псевдорусскими. Возник кризис идентичности. Многие аборигены, а особенно «метисы», вынуждены решать жизненно важный для них вопрос самоидентификации. От их выбора многое зависит, в частности,— сохранится ли этнос как субъект историко-культурного процесса или нет. Это важно для этноса и для людей, остро ощущающих свою связь с судьбой своего народа. Но это гораздо в меньшей степени актуально для большинства его представителей.

Этническая общность, как некий социальный организм, призвана обеспечивать целостность, воспроизводить и транслировать традиционные ценности и нормы от поколения к поколению. Ее центральной задачей является сохранение самобытности, а при особо неблагоприятных условиях — выживание. При этом люди, принадлежащие к ней «по крови», совершенно необязательно должны стремиться к тому же самому.

Возрождение традиционной народной культуры аборигенов, развитие традиционных промыслов, восстановление этносреды (в частности, путем организации этноландшафтных заповедников, а между строк читай — резерваций) — путь заманчивый, более того, следующий в русле уже упомянутой Конвенции № 169 МОТ, но при этом превращающий сами народы, по меткому выражению Ю. Самара, в «этнографический материал», музейный экспонат, объект изучения криптоэтнографии.

Есть и другой путь — продолжение начатой модернизации с целью превращения аборигенов в полноправных и полноценных участников современного исторического процесса, но уже на основе не русской (или основательно русифицированной национальной), а исконно национальной культуры, последовательно и неспешно модернизируемой в соответствии с современными потребностями общества. Какой путь избрать — это, безусловно, должны решить сами народы. Более того, в идеале это должен решить каждый лично для себя. А задача общества — помочь ему реализовать на практике это решение. Итак...

Подход третий. Основа современной национальной политики в отношении коренных малочисленных народов — свобода выбора пути развития индивида, семьи, сельской или родовой общины, этноса. На каждом уровне — своя степень свободы, свои варианты выбора и соответствующие им государственно-правовые гарантии реализации.

С точки зрения современной демократии и гуманизма, предпочтителен именно этот вариант. Каждый человек вправе выбирать, как ему жить: следовать традициям предков, лелеять народную культуру и заниматься традиционными промыслами, или избрать другой путь — путь вхождения в мировую цивилизацию со всеми ее плюсами и минусами. А задача общества — создать возможности (правовые, экономические, социальные) для осуществления такого выбора.

Подход четвертый. Нужно считаться с мировым историческим процессом, который в отношении социальных общностей действует с такой же непреложностью, как и законы природы.

Мы можем лишь ускорить или замедлить его, но отменить — никогда. Именно поэтому призывы к возрождению, реанимации традиционной культуры, оживлению в первозданном виде родных языков заведомо обречены на провал. Так же, как обречены на неудачу надежды на дальнейшую консолидацию аборигенных этносов в нации с последующим их национально-государственным оформлением в виде национальных округов, автономных республик, суверенных государств. Подобный эксперимент, проведенный в начале 30-х годов Советской властью, был не более чем реверансом сталинской «национальной политики» перед мировой общественностью. Этот эксперимент провалился: и национальные районы, и национальные округа, и даже республики в советское время не стали, да и не могли стать реальными выразителями национальных интересов и чаяний северных народов. К сожалению, для этого не было (так же, как нет и сейчас) необходимых исторических и социальных предпосылок. Поезд истории ушел, и попытка догнать его не кончится ничем, кроме получения новых неоправданных травм и потрясений.

Очевидно, что в конце XX века мы являемся свидетелями некоего перелома в состоянии аборигенных этносов. Преобразования (добровольные, насильственные, оцениваемые сегодня положительно или отрицательно — неважно), достигнув некоторой критической величины, привели в конце 80-х–начале 90-х годов к социокультурному кризису, о котором уже было сказано выше. Означает ли это конец народов, конец этносов? Отнюдь нет. Происходит смена поколений, болезненная и трудная для них. Но пройдет еще 10–15 лет, вырастут нынешние десятилетки, и многие из тех проблем, о которых так много говорят сегодня, исчезнут сами собой. Изменится качественное состояние аборигенов, изменится состояние России. Появятся новые, не менее острые проблемы, о которых мы сегодня не можем и догадываться. Но жизнь продолжится.

Так заходит ли солнце народов Дальнего Востока? Оно заходит, чтобы оставить по ту сторону земли, в мире мертвых, все то старое, что тянет их в прошлое, но оно взойдет обновленным, взойдет так же, как всходило сотни, и тысячи, и миллионы лет назад.

Вы видели рассвет на Дальнем Востоке? В последний миг ночи земля дрожит от напряжения, готовясь родить новый день. Раскаленные недра планеты озаряют линию горизонта, вычерчивая причудливые изгибы сопок и жесткую щетину тайги. Из черного небо становится фиолетовым, синим, сиреневым. И вот, уже не в силах удерживать рвущееся ввысь светило, оно раскрывается, как лоно матери, являя миру пылающий лик. Великое божество, несущее людям тепло и свет, воцаряется в блаженной голубой выси на долгий-долгий, нескончаемо долгий день. И как бы ни было сумеречно сегодня, я знаю, что придет час, когда тьма ночи сменится блеском дня, и начнется новый виток этой удивительной, этой загадочной, этой непостижимой жизни.