ТАЙНЫ БЕРИНГОВА МОРЯ

 

Обычно я стараюсь не перечислять всех своих должностей и регалий, но к данной теме, которой я хочу коснуться в этой своей статье, они имеют самое непосредственное отношение.

Когда моих детей спрашивают, кем работает их отец, они теряются и не сразу находят ответ. Да если и находят, то только какой-то один из многих — рыбинспектор, журналист, писатель, кинематографист, теперь вот еще и издатель.

Поэтому назовем все по порядку — начальник пресс-центра Камчатрыбвода, главный редактор журнала «Северная Пацифика», газеты «Тихоокеанский вестник», Дальневосточной рыбацкой киностудии, книжного издательства «Северная Пацифика», президент Благотворительного Общественного Фонда сохранения биоресурсов Северной Пацифики (Фонда «Северная Пацифика»), член Союза журналистов, кинематографистов и писателей России.

Зачем мне понадобился весь этот перечень и какое отношение все это имеет к тайнам Берингова моря?

Самое прямое. 15 июля 1954 года я родился на берегу этого холодного северного моря, в селе Тиличики, Олюторского района, Корякского национального округа. Пять первых лет своей жизни я провел в селе Вывенка, где мой отец, Иван Григорьевич, был парторгом рыболовецкого и оленеводческого колхоза имени В.И. Ленина (позже имени Горького). В возрасте примерно трех лет меня с каким-то мальчишкой прямо на глазах у родителей унесла беринговоморская волна, слизнула вместе с ракушками и камушками, которые мы с ним собирали. И вернула назад…

Потому священно для меня это море.

И литературные поиски начались с Берингова моря — его истории: истории открытия, истории освоения.

Первая книга — «Покорители Великого океана» — о тех, кто осваивал.

Вторая книга — «Встречь солнцу» — о тех, кто уже покорял.

И фильмы — видеоцикл «Охотоморский многоугольник» с беринговоморской его частью «Donut hole» («Дырка от бублика»), «Рыбацкий поселок» об Ивашке, «Я родом из Японии» о моем родном Усть-Камчатске, куда мы переехали с севера в 1959 году.

Как инспектор рыбоохраны и журналист, я побывал практически во всех поселках Олюторского района и во многих поселках соседнего с ним Карагинского района. Самое главное, я побывал в тех труднодоступных местах, где некогда кипела жизнь на приемке и обработке знаменитой олюторской сельди. Эти брошенные рыбацкие поселки, не разоренные, а просто брошенные, со всем, что там находилось — судами, механизмами, оборудованием, — излучали такую радиоактивную тоску, что невозможно было не заразиться. Тем более, что и в родном своем Усть-Камчатске мне уже пришлось к тому времени столкнуться с этой нашей советской обыденностью — разрушать построенное до основанья, а затем…

А затем… Вот об этом мне и хотелось бы поговорить.

 

Тайны Берингова моря начинаются, наверное, с самого уже его названия. Знаменитый Витус Беринг, которому велено было найти пролив, разделяющий Азию с Америкой, не справился с заданием своего сюзерена. Но пролив, разделяющий два материка, получил имя незадачливого мореплавателя, как и самое северное море Тихого, или, как говорили в старину, Великого океана.

Почему? Да потому что всегда — и прежде, и ныне — история, как и жизнь, наполняется вовсе даже не фактами, а слухами и предположениями. Именно они — слухи и предположения — являются двигателями прогресса. Факт он и есть факт — им трудно манипулировать. А вот слухами и предположениями — сколько угодно. Самое главное — в них имеется интрига. А коли имеется интрига, то обязательно найдется и интриган, который использует и слухи, и предположения в свою пользу.

Так и в случае с Витусом Берингом. Пролив официально открыли Федоров — Гвоздев — Мошков. Назван Беринговым.

Первым из мореплавателей Второй Камчатской экспедиции к берегам Северной Америки подошел пакетбот, которым командовал А. Чириков. Но море носит имя капитан-командора.

А имя первого русского человека, который открыл эру промыслового освоения Берингова моря и повел шитики (то есть шитые лозой и китовым усом, без единого гвоздя(!) суденышки) к Алеутским островам и Аляске вообще забыто в России и мире.

А ведь он не был тем, кого мы на современном русском языке называем «рвачем» и «хапугой». Это был гражданин Отечества в самом высоком смысле этого слова. Примером может служить тот факт, что все заработанные на промысле морских зверей деньги, этот человек — сержант Охотской команды Емельян Софронович Басов — вложил в экспедицию по поиску меди на острове, который позже поэтому и получил свое название Медный. Басов умер в нищете. Имя его затерялось в истории. И явное становилось тайным. И эти тайны нужно было раскрывать, чтобы воскресить для истории его имя. Так рождалась моя первая книга «Покорители Великого океана». И открывалась при изучении малодоступного исторического материала совершенно другая картина, нежели та, которую создавала для нас отечественная история, бичующая первые ростки капитализма в России и все остальное, что было в нашей истории до Октября 1917 года.

Примерно то же самое происходит у нас сегодня, когда мы поменяли свое мировоззрение на противоположное. Теперь во всех смертных грехах обвиняется советская власть.

А я вот листаю страницы архивных документов, которых за двадцать лет поисков у меня скопилось уже немало, и удивляюсь тому взлету рыбной промышленности Советского Союза, который относится к эпохе, которую мы называем «советской».

Нет, не удивляюсь — я по-ра-жа-юсь!!!

Истории рыбной промышленности Дальнего Востока чуть больше ста лет. В дореволюционной России основу основ его составлял примитивный лососевый промысел. Примитивный в том смысле, что добытая ставными морскими неводами или сплавными речными сетями рыба солилась так называемым «сухим посолом» и складывалась, прикрытая лишь циновками, прямо на берегу в ожидании парохода, который доставит эту продукцию в Японию.

Спрос на дальневосточный лосось был уже тогда во всем мире. Увы, российские рыбопромышленники (да и японские тоже) почему-то не очень спешили с выходом на глубокую переработку и затратой средств на строительство рыбоперерабатывающих заводов.

Но с приходом новой власти в 1927 году в Усть-Камчатске строится первый государственный рыбоконсервный завод. Через десять лет на Камчатке их было больше тридцати. В пятидесятых годах первый завод в Усть-Камчатске имел уже порядковый номер 65 или 66.

В 1936 году на острове Карагинском появляется база активного морского лова (БАОЛ). А в середине 50-х годов на Дальний Восток поступает среднетоннажный рыболовный флот, промысловые мощности которого оказались несоизмеримо выше традиционной сырьевой базы — промысловых объемов сельди, камбалы, трески, окуня в северной части Тихого океана.

Этого никто не знал тогда: думали рыбы, что «грязи», «штанами» ловить можно. Не получилось. Тайное становилось явным — Берингово море, как и любое другое море, имеет ограниченные возможности.

Увы, тогда эти открытия ничему не учили. Ни русских рыбаков, ни японских, ни американских. Осваивался Мировой океан. А он ведь и безбрежный, и бездонный.

И потому никто даже и не заметил, что в северной части Тихого океана, в мало кому известном на планете Беринговом море, произошла трагедия.

Не заметили ее даже и на Камчатке, вроде бы непосредственно припадающей к его водам.

Это произошло по двум причинам.

Во-первых, примерно в это же время Камчатка переживала последствия лососевой катастрофы. Начиная с двадцатых годов, в период нерестового хода лососей японцы выставляли сначала на траверзе (напротив) устья реки Камчатки, а потом и других лососевых рек дрифтерные (плавучие) сети, которые перекрывали ход лососю. Были годы, когда на уничтожение этих сетей посылались боевые корабли Тихо-океанского флота. Увы, итог печален. Лососевая катастрофа. Были закрыты за ненадобностью десятки прекрасно оборудованных мощнейших рыбоконсервных заводов и рыбоперерабатывающих баз, обезлюдели поселки рыбаков и рыбопереработчиков, началось объединение мелких рыболовецких колхозов в крупные, то есть начали закрываться села и поселки, в том числе и те, где люди — коренное население — жили тысячелетиями.

То есть Камчатка переживала свое горе.

Это одна причина.

Вторая — в соответствии с правилами советской цензуры не разрешалось публиковать в открытой печати всего того, что было связано с проблемами рыбной промышленности. В советские времена эта тема —проблемы сохранения и рационального использования рыбных ресурсов — была ЗАКРЫТОЙ.

И не только в пятидесятых. И в шестидесятых, и в семидесятых, и в восьмидесятых.

Я сам был жертвой той эпохи «негласности», когда подготавливал ту или иную публикацию по проблемам отрасли для центральной печати. Моя статья поступала в редакцию газеты и направлялась в Министерство рыбного хозяйства СССР, откуда ее переправляли для визирования в Главрыбвод, а оттуда — в Камчатрыбвод. Меня вызывал начальник Камчатрыбвода (ныне покойный, светлая ему память!) Дмитрий Филиппович Колмогоров, которого все мы здесь боялись (это потом уже, с годами, стало ясно, что мы его боялись точно так же, как маленькие детки боятся своего сурового отца). Я входил в кабинет, еще не зная зачем вызвали, но уже в смятении — вызывали сюда редко, и все больше «на ковер». Дмитрий Филиппович протягивал мне бумагу: «Писал?». «Да, писал (для «Правды» или для «Советской России» — в то время самых главных, самых авторитетных)». «Ну, а теперь пиши ответ».

И я шел писать ответ на собственную статью: «В статье старшего государственного инспектора С.И. Вахрина содержится объективная информация о проблемах…». Колмогоров подписывал эту рецензию, и статья совершала второй круг по инстанциям, обрастала подписями, сокращалась, вымарывалась, и когда я получал оригинал статьи, подготовленной к печати, то от поднимаемых проблем порой ничего уже не оставалось.

А это ведь были не пятидесятые, а восьмидесятые уже годы. Мой друг, кинематографист, создатель множества фильмов о дальневосточных рыбаках, Геннадий Лысяков в конце восьмидесятых годов, будучи уже Секретарем Союза кинематографистов СССР, лауреатом Государственной премии России, работал над фильмом с внешне безобидным названием «Где купить живую рыбу?». Выход этого фильма на экран был сенсационен, хотя он ставил самый заурядный с сегодняшней нашей точки зрения вопрос: почему бы не дать дальневосточным колхозникам право (вы не поверите!) на… обработку рыбы.

Обработка рыбы была монополией государства. Колхозники имели право только ловить рыбу и сдавать ее государству. Исключение составляли прибалтийские колхозы. И вот что интересно — колхоз-миллионер с Камчатки из поселка Сероглазка, добывающий сотни тысяч тонн рыбы, имел столько же прибыли, как тот же прибалтийский колхоз имени Калинина, который добывал в десять раз меньше, но имел право на переработку сырья.

Казалось бы, аксиома — главный доход в рыбной отрасли дает не промысел, а обработка. Но с каким трудом пробивалась эта тема, и если бы не рецензия секретаря обкома партии П.П. Зиновьева, этот фильм, может быть, вышел бы на широкий экран гораздо позже или вообще был бы уничтожен. А уже вовсю шла перестройка, перекраивалось на новый лад мышление, становилось «новым», но старые запреты сидели так прочно, что их было не выдрать, как старые заржавленные, прикипевшие к дереву гвозди.

Что же говорить о пятидесятых или шестидесятых годах, когда именно эта проблема — проблема сдачи и обработки рыбы — стала причиной трагедии, а точнее целого ряда экологических трагедий Берингова моря, в результате которых было опустошено на долгие десятилетия ( и по сей день) его российское побережье.

В 1965 году (в короткий период послабления цензуры) корреспондент «Комсомольской правды» В.М. Песков писал (а мне в конце восьмидесятых годов ДОЛГО НЕ ПОЗВОЛЯЛИ ЭТОГО ДАЖЕ ПРОЦИТИРОВАТЬ) об олюторской эпопее: «Зацепил, например, сейнер две тысячи центнеров, а залить в трюм можно сто пятьдесят (с нарушением норм судоходства — двести-триста). Куда остальную? Позвать бы соседа, ему отдать. Некогда, каждая минута — большие деньги. Вывалил мятую рыбу — и ходом на базу. Дошел. А на базе — очередь. Простоял, триста центнеров в третий сорт превратилось, невыгодно сдавать — за борт. Вот так и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…

На берегу та же картина. Засолили партию рыбы. Заплатили и рыбаку, и засольщику, и за бочку заплачено. Вдруг выясняется: много продукции накопилось, не скоро вывезут, а тут другого сорта пошла сельдь, более жирная. Что делать? На свалку».

В 1965 году наступил резкий перелом на промысле сельди. А через три года в связи с полным уничтожением этого стада промысел ее был запрещен. Не восстановились прежние запасы и через тридцать с лишним лет. Так и стоят брошенные поселки, ждут возвращения жильцов и работников.

И трагедия Берингова моря, огромного моря, уменьшилась до маленьких капелек личных трагедий, личных судеб рыбаков и рыбообработчиков, которым пришлось сниматься с насиженных мест и искать себе новое жилье, новую работу, новую родину. Об этом не писали в газетах, не говорили по радио. И страна ничего не заметила.

Впрочем, стране было не до этого. Как раз в это время великие советские реформаторы приняли решение о сотворении очередного экономического чуда — разорении и уничтожении сотен тысяч небольших поселений («экономически нецелесообразных») в целях их объединения и укрупнения различных хозяйств. Наверное, Великая Отечественная война не принесла столько разрушений и горя нашему народу, сколько эта безрассудная идея.

То же самое в это же время происходило и на Камчатке. То есть почти сразу же после закрытия береговых предприятий на побережье началось объединение и укрупнение колхозов и переселение жителей в новые места.

Так что в общей суматохе трагедию олюторской сельди и последствия этой трагедии как-то и не заметили.

Министерство рыбного хозяйства СССР, видя бесперспективность развития камчатского берега (расположенного в самом центре одного из крупнейших в мире рыбопромысловых районов!), принимает историческое решение о рыбопромысловой экспансии.

Вот тогда окончательно (и пока бесповоротно!) закрывается доступ к любой информации, связанной с негативной деятельностью рыбопромыслового и рыбодобывающего флота Советского Союза в морях и океанах планеты.

Мы могли знать только о победах и рекордах, о выполнении социалистических обязательств и перевыполнении годовых и пятилетних планов.

Победы, безусловно, были. Как были и герои. Разве можем мы другими словами охарактеризовать подвиг наших рыбаков, которые в невероятно сложных условиях, не имея никакого специального оборудования, чтобы бороться с обледенением, вели зимний промысел на СРТ у островов Прибылова или в Аляскинском заливе. Не все вернулись из тех экспедиций, которые открывали эру освоения Мирового океана. Об этом нам тоже не рассказывали тогда. Просто живы еще очевидцы, хранители информации, вот мы и черпаем у них сведения, восстанавливаем факты и историческую справедливость. Но ведь сколько нерассказанного уже ушло навсегда, потеряно для потомков, для истории.

Что мы знаем об аляскинской эпопее? Только то, что буквально за несколько лет промысловые запасы окуня и камбалы были подорваны. То есть массированные промысловые экспедиции среднетоннажного флота в течение десяти лет подорвали основные промысловые районы в северной части Тихого океана: в пятидесятых годах уничтожены запасы пенжинской сельди и явинской трески и камбалы, в шестидесятых — олюторской сельди, окуня и камбалы Аляскинского залива.

Таким образом, среднетоннажный флот должен был выживать за счет тех рыбных ресурсов, которые еще оставались на Дальнем Востоке, а следующий этап в освоении Мирового океана отводился крупнотоннажному флоту. И мы пошли на Гавайские острова, к берегам Калифорнии, к побережью Южной Америки и даже вели промысел антарктического криля.

Это была эпоха наших мировых достижений в рыбной промышленности. Не менее значительных, чем в освоении космоса. В космосе мы были первыми. На рыбалке — вторыми.

Но пока мы осваивали Мировой океан и пугали советских людей трудновыговариваемыми экзотическими названиями рыб, основные наши конкуренты — японские рыбопромышленники — вовсю осваивали Берингово море, точнее, беринговоморский минтай, которому (а японцы в этой области абсолютные доки!) уже тогда цены не было.

В то время, когда наши среднетоннажники вышвыривали голубоглазого «митьку» за борт, чтобы он не засорял уловы, или сдавали его только для того, чтобы подогнать цифры вылова под плановые и получить премиальные за перевыполнение по добыче, японские рыбаки вовсю занимались технологией получения из минтая высокодоходной продукции.

В семидесятые годы, когда мы вернулись в дальневосточные свои воды, мы не придумали ничего лучшего, как загнать в Охотское и Берингово моря рыбомучные базы, сжирающие в сутки по тысяче тонн минтая, чтобы насытить страну рыбной мукой и поднять за счет минтая советское скотоводство и птицеводство.

Наше высокодержавное презрение к этой несчастной рыбе сохраняется и по сей день. Рыба-кормилица содержит весь Дальний Восток. С утратой минтая разразится экологическая и экономическая катастрофа, какой мы здесь еще не переживали. Лосось и сельдь, треска и камбала — это семечки по сравнению с тем, что может принести нам гибель минтая.

Но мы по-прежнему, как напуганные кем-то страусы — гордо подняв общипанные хвосты, прячем головы в песок.

Гибель минтая — это национальная трагедия. И неужели мы не понимаем сегодня, что стоим уже на самом краю пропасти и делаем все возможное (да и невозможное тоже — то, что уже за гранью разума) для уничтожения нашего кормильца.

И это уже не тайна мадридского двора. Это правда. Суровая, нелицеприятная, но правда. Хотя мы знаем очень мало. До обидного мало. Правда скрывается. Но она, как иголка, ее не спрячешь — все равно уколет.

Я не хочу говорить о биологических проблемах беринговоморского минтая, о его происхождении, путях миграции. Для широкой общественности, что российской, что американской, все эти научные мудрствования ни о чем не говорят. Да и как верить науке, когда по Охотскому морю столько раз менялись биологические теории распределения минтая по промысловым районам, сколько было требований высшего руководства о выполнении и перевыполнении планов пятилетки. Одни и те же люди сначала уверяли общественность в одном, а потом, столь же категорично, говорили о совершенно противоположном. Ведомственная наука зависима. И в этом нам не раз приходилось убедиться на практике.

Поэтому не будем вдаваться в тайны биологии.

Лучше коснемся других тайн — тайн экономики.

В Беринговом море, оказывается, выгодно крупнотоннажному флоту ловить в сутки по 5–8 тонн минтая. Мы не раз сами поднимали эти данные и возмущались на страницах «Тихоокеанского вестника». «Американскому Монарху», например, был выгоден такой промысел. Польскому БМРТ. Китайцу. Корейцу.

Наши отечественные рыбопромышленники, что в Приморье, что на Камчатке, открыто возмущались этим произволом. Но ведь на каждом иностранном судне сидит представитель России. И, следовательно, представителю России глубоко наплевать, какой фактически ежесуточный вылов на иностранных крупнотоннажных судах.

Что касается российских рыбаков, то их промысел в Беринговом море вообще бесконтролен. Высадиться с рыбоохранного судна (это средний траулер) на борт крупнотоннажника представляет большие трудности: Берингово море редко бывает спокойным. Да и рыбоохранного флота в Беринговом море всегда очень мало. Поэтому промысел здесь идет самотеком, и попробуй разберись, кто сколько показывает, правильно-неправильно, честно-нечестно. Все это снова в области слухов и выдумок.

Факты же такие — по итогам прошлого промыслового сезона вылов минтая в Беринговом море составил где-то половину или немного больше от того, что было определено в ОДУ (объемах допустимого улова).

Значит, оскудело Берингово море?

«Да, — говорят российские рыбаки. — Цедим тралами воду».

«Нет, — говорят американцы. — Состояние минтая очень хорошее, и мы можем выделить даже часть лимитов на содержание морских львов Стеллера (сивучей) — пусть кормятся и живут!»

Итак, в двух частях Берингова моря картина просто противоположная.

А может быть одинаковая или схожая, но критерии определения «скудости» несколько разнятся? Может быть, мы просто лукавим и за цифрами добычи стоят совершенно другие цифры. Не верим же мы в то, что Диденко согласился бы, чтобы его супертраулеры испанской постройки добывали в сутки по 5–6 тонн минтая. Да он бы за это своих промысловиков давно бы уже на реях (если они у него имеются) повесил.

Ключик к этой нашей тайне с промыслом беринговоморского минтая отыскали наши камчатские ученые А.И. Варкетин, А.О. Золотов, А.В. Буслов, написавшие совместную статью «Недоучет вылова минтая как один из факторов снижения численности».

Ученые посчитали, сколько рыбы выбрасывается и недоучитывается на промысле минтая в Охотском море. Цифры просто ошеломляющие.

Причины? Выброс за борт минтая, размеры которого не устраивают обработчиков, производящих обезглавленный минтай и филе. Вот один из выводов: «Таким образом, на судах, выпускавших обезглавленного минтая, перерабатывалось и учитывалось 83,6% улова, а на филейщиках — лишь 47%».

Но если в Охотском море Правилами рыболовства ограничивается до минимума прилов молоди и капитан при повторном тралении в том же месте, где он до этого выловил много молоди, может быть очень серьезно наказан, то в исключительной экономической зоне России в Беринговом море сняты всякие ограничения по вылову молоди.

И сколько десятков тонн выброшенной рыбы приходится на каждую тонну продукции из минтая? Тайна, покрытая мраком!

Считается, что это минтай американского происхождения и поэтому с ним можно не церемониться.

Но минтай, видимо, сам не дурак и нашел такой миграционный путь на родину, что обходит уже российские владения стороной — может быть, этим объясняется тот феномен со скудостью уловов у россиян и увеличением ОДУ на промысел минтая в американской исключительной экономической зоне Берингова моря?

Но тема моей статьи все-таки не минтай Берингова моря, хоть он и представляет одну из неразгаданных еще тайн.

Тема заключается в другом — слишком уж много тайн хранит в себе прошлое и настоящее Берингова моря.

Когда мы начинали подготовку общественной российско-американской конференции по проблемам сохранения биоресурсов Берингова моря, мы пришли к очень важному выводу: самая первая проблема по важности и значимости, проблема проблем Берингова моря — это наличие (или отсутствие) полной и объективной информации об истории освоения Берингова моря, современном его состоянии и существующих (реальных или придуманных!?) проблемах сохранения биоресурсов.

Сегодня пересматриваются, например, выводы о гибели олюторского стада сельди — причины, якобы, в глобальном изменении климата.

Заговорили и о том, что резкое сокращение запасов минтая — это также следствие постепенного потепления морей в северной части Тихого океана.

В то же время бристольские рыбаки связывали одну из неудач на промысле нерки не с природными факторами, а с российским (правильнее японским, но по соглашению с Россией) дрифтерным промыслом.

Американские рыбаки рассматривают как негативный фактор влияния на биоресурсы Берингова моря присутствие иностранного флота в российской исключительной экономической зоне России. Но при этом нет конкретных экономических обоснований этого влияния, кроме, опять же, слухов и домыслов. Хотя имеются другие данные — о лоббировании Госкомрыболовством (!) интересов иностранных рыбаков. Недавно в печати прошло сообщение о том, что президент России В.В. Путин пообещал южнокорейским рыбакам увеличить им квоты в дальневосточных морях (а это значит все в том же многострадальном Беринговом море). Но ловить они будут, как и прежде, по пять тонн в сутки. То есть воровать ресурсы. А мы будем, как и прежде, старательно этого не замечать. Как не замечаем, например, того, что поляки игнорируют плату за ресурсы и ловят беринговоморский минтай бесплатно. Но Россия, в отличие от американцев, не рассматривает все это как негативный фактор, влияющий на состояние биоресурсов Берингова моря.

Более того, российские рыбаки наоборот обвиняют американцев в том, что это именно их стараниями, проведением их политики в Беринговом море исключительная экономическая зона России оккупирована иностранными рыбаками. Именно американские дипломаты заставили российских (в период «шеварднаденщины» и «козыревщины») прогнуться перед США и подписать ряд соглашений и протоколов, которые во всю силу-матушку аукаются до сих пор России. Закрытие промысла в открытой части Берингова моря привело к тому, что иностранный флот пришел в открытую часть Охотского моря. И вот для того, чтобы выкурить оттуда иностранцев, подрывающих запасы Охотского моря, им и дали лимиты. Поэтому они сегодня в Беринговом море. И кто же в этом виноват? Одна Россия? Или Соединенные Штаты? Или обе эти страны должны нести всю полноту ответственности за то, что совершили?

То есть все мы — и американцы, у которых не было столь жесткой и длительной цензуры на публичные выступления по защите биоресурсов Берингова моря и был доступ к мировой рыбопромысловой информации, и россияне, которых держали в информационных тисках, — продолжаем жить в ЭПОХУ СЛУХОВ И ДОМЫСЛОВ, а не в ЭПОХУ ФАКТОВ по истории освоения и проблемам сохранения биоресурсов Берингова моря.

Море, которое является одним из самых богатых морей планеты по биопродуктивности, море, где на 180 меридиане начинается новый день всей планеты, море, омывающее побережье двух великих континентов, остается, как и в эпоху Витуса Беринга, большим белым пятном в нашем сознании и нуждается в том, чтобы о нем, его истории, его бедах и надеждах поведали самой широкой общественности, которая, в свою очередь, смогла бы донести информацию до самых высоких и заинтересованных инстанций.

То есть главнейшая задача, которую предстоит начать решать американской и российской общественности, озабоченной проблемами Берингова моря, — сделать все возможное, чтобы тайное становилось явным. Только тогда мы сможем не только разобраться в проблемах Берингова моря, но и отделить зерна от плевел, выделить наиболее важное, наиболее значимое и донести эту информацию до самых широких масс населения наших стран.

 

 

Ни один из биологических ресурсов морей Дальнего Востока пока не утрачен, но ряд видов находится на грани полного истощения, считают приморские экологи. Опасность исчезновения грозит в первую очередь таким видам, как трубач и краб в западной части Охотского моря, минтай в западной и центральной части Берингова моря, трепанг и гребешок вдоль всего российского побережья Японского моря.

Как сообщили в экологической организации «Фонд «Феникс», проводившей исследования состояния биоразноообразия дальневосточных морей, основную угрозу рыбным запасам представляет браконьерский промысел. Путем изменения принципов промысла, считают экологи, можно стабилизировать ситуацию и сохранить ценные виды.

Как показал проведенный опрос общественного мнения, более 30% жителей Дальнего Востока по-прежнему считают, что рыбные запасы практически неисчерпаемы и промысел и браконьерство никак не могут повлиять на численность обитателей морей. Это в свою очередь ведет к тому, что разграбление рыбных запасов не встречает практически никакого сопротивления со стороны жителей дальневосточных регионов.