РАЗГОВОР О РЫБНОЙ МАФИИ

 

С.И. Вахрин, главный редактор: Сергей Михайлович, до недавнего времени, когда мы с Вами вместе работали в Камчатрыбводе (Вы в должности старшего государственного инспектора конвенционного рыболовства, я в такой же должности по вопросам рыбоохранной пропаганды), да и позже — при Вашем переходе в структуру Комитета по экологии (сейчас Министерство природных ресурсов) не задумывались над проблемами коррупции в рыбной отрасли. В зоне ответственности нашей организации (наших организаций) добывалась основная рыба. На наших глазах (а может быть, и при нашем непосредственном участии) Камчатка в «параде суверенитетов» в эпоху перестройки и рыночных реформ отвоевывала права на приоритет в получении сырьевых ресурсов. Мы как-то все были связаны одной благой целью рыбного могущества полуострова, что и не заметили, когда на Камчатку легла зловещая тень рыбной мафии.

С.М. Донигевич: Почему же, Сергей Иванович, не заметили — кто, как не Вы, написал десятки статей о том же «Дальморепродукте» и его камчатских (московских, американских) покровителях. Мы этот «Дальморепродукт» выживали из Авачинской бухты, когда он непосредственно здесь, в самой бухте, перерабатывал камчатский краб и всю шелуху выбрасывал прямо за борт — 700 тонн органических отходов, как подсчитали наши специалисты. «Американский Монарх», супертраулеры испанской постройки… Разве это не рыбная мафия? Просто мы тогда действовали сообща с администрацией и не знали, что она уже существует на Камчатке.

А вот после того как администрация Камчатской области стала сдавать позиции перед комитетом по рыболовству, все резко поменялось — мы перестали действовать сообща, перестали быть единомышленниками. При прошлой администрации, как бы мы ее ни критиковали, — и губернатор В.А. Бирюков и вице-губернатор С.В. Тимошенко — отстаивали интересы рыбаков Камчатки. Я помню, как Сергей Васильевич на рыбохозяйственном совете скрежетал зубами, когда Камчатке хоть на мизер урезали лимиты. Тогда сохранялись какие-никакие малые плавбазы, чтобы они могли обрабатывать камчатский улов. А сейчас? Летом камчатские переработчики смогли принять только треть камчатского лосося. Мы расстались с последней камчатской плавбазой. В УТРФе, с которого началась история активного морского рыболовства на Дальнем Востоке России, идет процедура банкротства. А в этой компании часть собственности принадлежит Камчатке в лице ее администрации. Но, увы, не защищены ни корабли, ни люди. Получается, что на УТРФе можно ставить крест… Японские и корейские фирмы выставили ей долги. Значит будут арестовываться продукция и суда, а с чем же мы в конце концов останемся?

Камчатских рыбопромышленников в открытую заменяют на чужих, в первую очередь приморских (тот же «Дальморепродукт» снова имеет преимущества). А своих постепенно выдавливают — ограничивают в квотах, препятствуют в приемке сырца…

У «Акроса» проблемы постоянно. А ведь у «Акроса» сегодня самый эффективный флот, и нам надо решать вопрос, как оставить, сохранить этот флот под флагом России. Может, чтобы оставить эти корабли, стоит, например, дать ему по налогам льготы, дать льготы по лимитам — ведь развиваясь, это предприятие работает на Камчатку. Нельзя такие организации, которые владеют современным флотом, душить. По существу «Акрос», пока не рассчитается с долгами, будет работать на иностранцев. Продукция будет уплывать за рубеж. И мы фактически создаем все условия для этого — выживаем «Акрос» с Камчатки, гоним его прочь. С кем же мы тогда останемся?

Это передел в рыбной отрасли, который обозначился у нас с приходом новой власти, в других регионах — особенно в Приморье — уже пройденный этап. Мы просто идем чужой хорошо проторенной дорогой — и Вы ведь об этом уже тоже много писали: вспомнить ВБТРФ или Востоктрансфлот, производственное объединение «Приморрыбпром» или Преображенскую базу тралового флота, которые банкротились, по дешевке скупали бывшую социалистическую общенародную собственность, а на их базе создавали новые фирмы и фирмочки.

Теперь и Москва тоже хочет все переделить — прежние компании разорить на аукционах и запустить новых хозяев в наш морской огород.

Да, из моря деньги идут большие, но не сюда. Рыбаку не дают даже вздохнуть. Цены, которые озвучиваются на аукционах, — это цены на право купить разрешение на промысел, индульгенция. Покупается разрешение на 200 тонн краба, а вылавливается 1000 тонн. Имеется несоответствие цен и фактическая стоимость сырца с учетом того, что рыбак должен погасить долги по налогам, выплатить зарплату, начислить на ремонт, чтобы фирма процветала, чтобы любой судовладелец мог иметь минимальную прибыль, хотя бы 10–15%. Он должен быть в плюсе. А сейчас получается, если взять цены на аукционе, только минус. Кто же будет работать в минус?

С. В.: Но ведь работают же?

С. Д.: Флот работает, потому что охрана неэффективна, данные цент-ра мониторинга используются слабо, финансирование недостаточно. Государство играет в определенные игры — оно сдирает с рыбака три шкуры на аукционах и рассуждает примерно так: раз они воруют, так хоть какая-то часть ворованного достанется государству. И государство на финансирование органов рыбоохраны, может быть, даже умышленно ничего не выделяет. Вы воруете, но воруйте так, чтобы и государству тоже досталось. А если государство начнет выделять на охрану и охрана будет работать эффективно, анализировать данные, приходящие на мониторинг, то и будет результат, как показала охотоморская экспедиция. Мы вычислили, что плавбазы, которые работают с чужим промысловым флотом, дают объективные показатели, а флот, как правило, занижает выловы в три раза. И эти воровские при желании можно вырезать даже без выхода в море — по отчетным данным этих судов. И наглядным примером является случай с СТР «Сланцы». СТР был задержан нашим судном. Мы проследили, на какие плавбазы сдавал продукцию СТР «Сланцы», и провели совместную операцию с ОБЭПом, направили в море судно с инспекторами, которые проверили все плавбазы, куда сдавал «Сланцы» и собрали квитанции. Итог печальный — разрешение было 600 тонн, а фактический вылов — 1800 тонн. Ущерб составил по данным эколого-криминалистической экспертизы 213 миллионов рублей. Но для выявления этого нарушения нужно было оторвать судно от повседневного контроля и заниматься конкретно только «Сланцами». А такие СТР, которые сдавали, можно легко отследить по тем же плавбазам «Григорий Диденко», «Петр Житников» — там аналогичная картина была. Флот должен любой ценой взять рыбу, и никто не думает о последствиях… Взять Преображенскую базу тралового флота: базы, которые владеют собственным промысловым флотом, как правило, управляют процессом воровства, корректируют промысловые данные, ведут двойную бухгалтерию — то есть берегут тех, кто им в клювике добычу приносит. Вот и вскрылось на их плавбазе нарушение с ущербом на 22 с лишним миллиона долларов.

И получается, даже если взять за прошлый год только два случая — с большой плавбазой и маленьким траулером — ущерб нанесен по данным экспертизы на сумму 921 миллион рублей. В охотоморской экспедиции работает около 500 судов. Даже если половина из них — честные рыбаки, а половина нет, значит около 250 судов работает нечестно. Можно сделать вывод, сколько всего ущерба наносится этими судами.

Рыбная мафия платит государству на аукционах отступные или откупные, как хотите. Этим удовлетворяются, судя по схеме, все стороны. Наиболее вскрываемые нарушения сегодня — незаконный промысел и наличие на борту неучтенной продукции.

С. В.: О рыбной мафии знают сегодня в нашей стране буквально все — от мала до велика. Приводятся просто чудовищные цифры ущерба, наносимого ресурсам, а что же делается в противовес?

С. Д.: Не делается ровным счетом ничего, чтобы изменить положение дел в море. Те же Правила рыболовства, которые существуют, надо было пересмотреть уже десять лет назад. Появились новые формы собственности, новые отношения, нам приходится сталкиваться с совершено новыми нюансами в ходе судебных разбирательств, например, когда мы изымаем продукцию у перегрузчика, нам говорят, что правила не те, это собственность частника и продукцию изымать вы не можете. Хотя эта продукция не прошла регистрацию по судовым документам, на перегрузчике она тоже не зарегистрирована, все равно — это моя собственность. А ведь это не его собственность, это собственность государства, он украл у государства. Это нужно конкретизировать. Раньше в судебной практике такого не было.

И потом, сегодня существуют разные органы охраны и работают они по-разному. Капитаны, конечно, запуганы инспекторами, но при этом до неприличия безграмотны. Если фирма намерена работать порядочно, то у каждого капитана должна быть памятка, в которой написаны правила. Капитаны сдают правила рыболовства, проходят аттестацию. А если спросить конкретно, что написано в той или иной памятке, он не скажет, потому что не знает. Но должен знать законодательство, которое обязан соблюдать. Получается, что на практике ему это не нужно. В море действуют другие правила: капитан служит всего лишь барьером между инспектором и фирмой. Если капитан хочет работать — он должен действовать согласно приказам фирмы. Капитан не вор, но вынужден выполнять задания фирмы. А фирма его прикрывает. А если бы капитан хотя бы почитал, что написано в законе и понял, что ему грозит, может быть пыл бы его поуменьшился, как у капитана с СТР «Сланцы».

С. В.: То есть очень многое в море зависит от самого инспектора — от его профессиональных знаний, его принципиальности…

С. Д.: Но и мы в море повязаны по рукам и ногам. Мы можем находиться на тех же плавбазах, но эффективность контроля, когда инспектор сидит на судне, снижается. Даже чисто психологически — он питается вместе с экипажем, вступает в определенные отношения с руководством плавбазы. Если он будет активно работать против администрации (то есть действовать по Закону!), то будет лишать заработка людей, с которыми вместе проводит в море не один месяц. И поэтому бдительность, принципиальность здесь (будем объективны) притупляются. Более эффективный метод работы — это работа с борта патрульного судна, когда высаживается осмотровая группа в три человека, которая делает комплексную проверку базы, они не находятся в дружественных отношениях с руководством базы, которое бы поставило проверку в упрек этому инспектору: ты с нами живешь и тут же бьешь нас по карману.

Эффект работы патрульного судна гораздо больший. Но денег на патрульные суда у инспекций, как правило, нет. Да и самих судов ни у кого нет — те, что у пограничников или у рыбвода, больше стоят в ремонте по старости и дряхлости. Экипажи формируются бог знает из кого, потому что зарплата на этих судах мизерная. А у каждого есть семья, дети, и если он с моря приходит с тремя тысячами в кармане, то жена ему скажет: «На что детей кормить будем». И он не может ответить, что так любит море и любит охранять рыбу, что ходит в море из-за этих романтических чувств.

Спецморинспекция вынуждена арендовать флот. У ФПС тоже нет специализированных скоростных пароходов. Те, которые есть, или вот-вот развалятся, или они столько топлива употребляет, что улетают в трубу. Упущен момент по охране морской среды. Рыбу мы еще кое-как совместными усилиями охраняем, но не состояние морской среды, в которой живет эта рыба. Для получения хоть каких-то данных о состоянии морской среды у нас нет вообще никаких возможностей (даже мини-лабораторий).

Мы видим, что творится сегодня в экономике, а экологи вообще находятся в замкнутом положении, точно мы враги собственного государства. Вы посмотрите, что сделали с Госкомэкологией. Те экологи, которые были в Москве, в принципе, все уже порублены министерством, в состав которого вошла экология. Морские инспекции живут за счет того, что контролируют фирмы и организации, имеющие ресурс, продукцию, суда и деньги. А те организации, которые на берегу, — или неплатежеспособны, или под опекой той или иной администрации. И не смей трогать!

К нам в спецморинспекцию, когда она образовывалась, пришли кадры, которые работали в Камчатрыбводе. Часть людей пришла из морской дивизии — где-то 5 человек. Знают специфику работы, знают район, и здесь есть определенная доля риска у руководителей в плане обеспечения охраны. И мы рискуем — потому у нас количество результативных проверок самое высокое по стране.

Многие предпочитают работать по сложившейся схеме: сидеть на плавбазах и глубоко не вникать. Они приходят и говорят капитанам: «У нас есть план, нам нужно определенное количество конфискатов привезти. Или мы будем проверять, как положено, или давай нам каждый месяц по 20–30 тонн». Оформляется протокол, фирма платит за это, инспекция дает показатели.

И это тоже можно понять — у наших инспекций нет никакого финансирования со стороны государства. Было в прошлом году 80 миллионов рублей на 20 инспекций, без разбивки на северные, южные. В основном расчет идет на внебюджетные источники.

Государство нищее. Федеральный бюджет пустой. А из моря черпаются богатства на миллиарды долларов.

Та же история, что и с плавбазами. Так и будет сидеть там инспектор с глазами, залепленными, как мы говорим, «зелеными горчичниками», и говорить, что все у нас хорошо.

С. В.: Будет ли когда-нибудь побеждена рыбная мафия?

С. Д.: Никогда! Если этого не захочет само государство.

Чемоданы «зеленых» на весах пока еще у нас в России перевешивают благие желания отдельных граждан.

 

 

Уважаемая редакция!

Недавно слышал по радио и читал в вашей газете о том, что флот Камчатки увеличился на 80 единиц, и это подается как победная реляция нашей администрации.

Хотелось бы знать, так ли хороши дела с обновлением и пополнением рыбопромыслового флота? Вероятно, прирост в штуках произошел в основном за счет мотоботов и стареньких судов?

Считаю, что наш флот катастрофически стареет и сокращается. За последние 10 лет мы потеряли не менее половины от былого, и процесс этот, по всей вероятности, необратим, так как никаких мер не предпринимается.

Очевидно, что флот нужно считать не единицами, а как-то иначе, например, по водоизмещению, валовой вместимости, кубомодулю или по количеству рабочих мест, экипажа .

По арифметике все верно. Ушли на слом две плавбазы — «Советская Бурятия» и «Комсомольск-на-Амуре», один РТМС «Усть-Камчатск», списаны два БАТМа «Алексей Стаханов» и «Бабыкино», изготовлены гвозди и арматура из трех единиц БМРТ «Технолог», «Мыс Мальцева» и СРТМ «Серышево»; практически обречены СТР «Кибартай», РОС «Мерланг», СРТМ «Дарья Печерская», ТР «Речица», БАТМ «Баево». Всего — 13 единиц.

Пришли, к примеру, два раздрызганных «Поляка», три дохленьких МРСки, два старых СРТМ, один б/у БМРТ и тридцать один МОТОБОТ. Всего — 39 единиц. Можно рапортовать: «Флот Камчатки увеличился на 24 единицы, прирост 200%!» А на поверку оказались безработными не менее тысячи рыбаков!

Если так будем считать, то скоро и вы и мы останемся без работы.

В камчатской прессе была опубликована заметка «Ждут новое судно». Это о том, что на смену плавбазе «Комсомольск-на-Амуре» придет новое судно БМРТ «Михаил Вербицкий».

Хотелось бы знать: «НОВОЕ» — это из новостроя? Где построено, когда спущено на воду? Кто крестная мама? Или «новое» — со старыми дырами?

По моим сведениям, этому судну уже 22 года, оно морально и физически устарело, но поскольку не до жиру, проскрипит еще несколько лет.

Воистину богат русский язык — теплоход «новый», хотя он же «старый». Если не принять срочных мер, мы все останемся у разбитых корыт!